Страница 8 из 11
Поели горячей картофели с постным маслом. Покатили дальше.
Теперь уснул Данила, Митя же глядел в окно на белый зимний мир, кое-где чернеющий редко разбросанными деревеньками, и размышлял про страну Россию.
Что это такое – Россия?
То есть, можно, конечно, ответить просто, не мудрствуя: пятнадцать мильонов квадратных вёрст низменностей и гор, где проживает тридцать мильонов народу, а теперь, с присоединением Польши, и все тридцать пять. Так-то оно так, но что общего у этого огромного количества людей? Почему они все вместе называются «Россия»?
Что, у всех у них один язык? Нет.
Одна вера? Тоже нет.
Или они подумали-подумали и договорились: давайте жить вместе? Опять-таки нет.
Может, у них общее воспоминание о том, как оно всё было в прошлые времена? Ничего подобного. Вчера нынешние сограждане воевали между собой и вспоминают про эти прежние свары всяк по-своему. У русских татары с поляками плохие, у тех, надо думать, наоборот.
А что же тогда всех нас соединяет?
Первый ответ пришёл на ум такой: Россия – это воля, называемая государственной властью, на ней одной всё и держится.
Тут стало страшно, потому что Митридат видел власть вблизи и знал, что она такое: толстая старуха, которая любит Платона Зурова, боится якобинцев и верит в волшебные зелья адмирала Козопуло. И старуху эту, наверное, скоро отравят.
Но ведь со смертью Екатерины Россия быть не перестанет. Значит, Россия – не власть, а нечто другое.
Он зажмурился, чтобы представить себе, непредставимо широкие просторы с крошечным пятнышком столицы на самом западном краю, и вдруг увидел, что это пятнышко источает яркое, пульсирующее сияние. Так вот что такое Россия! Это сгущение энергии, которая притягивает к себе племена и земли, да так сильно, что притяжение ощущается на тысячи вёрст и год от года делается всё сильнее. Пока светится этот огонь, пока засасывает эта таинственная сила, будет и Россия. И сила эта не пушки, не солдаты, не чиновники, а именно что сияние, подобное привидевшемуся Даниле чудесному граду. Когда сияние станет меркнуть, а сила слабнуть, от России начнут отваливаться куски. Когда же пламень совсем затухнет, Россия перестанет быть, как прежде перестал быть Древний Рим. Или, может быть, на её месте зародится некая новая сила, как произошло в том же Риме, а будет та сила называться Россией либо как-то иначе – Бог весть.
По быстрой езде да под сонное Данилино дыхание размышлялось хорошо, размашисто.
Мчать бы и мчать.
Так, останавливаясь лишь для смены лошадей, пролетели за ночь да за день три сотни вёрст. Фондорин на станциях платил щедро (видно, разжился у своего новгородского знакомца деньгами), и никакой задержки путникам не было.
Заночевали в Твери. Не в гостинице и не на почтовом дворе, а в обывательском доме, для незаметности. Утром, ещё до света, двинулись дальше. Если этак нестись, уже к вечеру можно было и к Москве пригнать.
Как бы не так.
Часа через полтора после Твери, когда проезжали большую деревню, расковался коренник. Кучер повёл его в кузню, а путешественники вышли пройтись, размять ноги.
Деревня называлась Городня, и творилось в ней что-то непонятное.
Отовсюду неслись бабьи вопли, солдаты в треугольных шляпах, белых гамашах, с длинными косами волокли из дворов молодых парней. Кто упирался – колотили палкой.
– Что это за иноземное нашествие? – нахмурился Данила. – Мундиры-то прусские!
Однако на вторжение германской армии было непохоже, ибо солдаты употребляли выразительные слова, которых подданные прусского короля знать никак не могли. Пленников сгоняли на площадь, к церкви.
Туда Митя с Фондориным и направились. На площади лениво постукивал барабан, стояли телеги, а на складном стуле сгорбился офицер в наброшенном на плечи полушубке, скучливо возил тростью по снегу. Лицо у начальника было мятое, похмельное. Данила подошёл, спросил:
– Могу ли я узнать, господин поручик, что здесь происходит? С какой целью ваши солдаты забирают и вяжут верёвками этих юношей? Быть может, все они преступники?
Офицер посмотрел на вопрошавшего, увидел, что имеет дело с благородным человеком, и поднялся.
– Обычное дело, сударь. Берём рекрутов, а они прячутся, не желают служить отечеству. Одно слово – скоты безмозглые. Не понимают, что на солдатской службе и сытней, и веселей.
Поблагодарив за разъяснение, отошли в сторонку. Слушать душераздирающие крики несчастных матерей, у которых отбирали сыновей, и взирать на слезы дев, лишавшихся своих суженых, было тяжко.
– Что ты о сём думаешь, друг мой? – спросил Данила.
Митя увлечённо стал излагать свои мысли по поводу армии свободных людей – те самые, которые не так давно пытался привить государыне и которые привели к неожиданным и печальным следствиям. Фондорин слушал, кивал.
– Как это верно, мой добрый Дмитрий. Странно, что наши властители не понимают простой вещи. Оборона отечества – важнейшее и благороднейшее из занятий. Как можно поручать его зелёным юнцам, которые к тому же, судя по их сетованиям, не испытывают к сему ремеслу ни малейшей склонности? Я бы вообще поостерёгся доверять столь ненадёжным гражданам смертоносное оружие ещё, не приведи Разум, нанесут увечье себе или окружающим. Пускай под ружьё встают те, для кого этот жребий желанен.
– Так ведь одних волонтёров, наверное, не хватит? – усомнился Митя. – Где их столько взять, чтобы всю империю оборонить? У нас недоброжелателей много. Только турков с поляками и шведами побили, а уже вон французы подбираются.
– Хватит, отличным образом хватит. Видишь ли, Дмитрий, природа устроила так, что каждый год на свет нарождается известное количество храбрых и непоседливых мальчиков, от которых в мирной жизни одно беспокойство. Войдя в возраст, они начинают безобразничать, буйствовать, бить своих жён, а иные даже становятся ворами и разбойниками. Вот из подобных нелюбителей спокойной жизни и нужно набирать войско. Плати таким воинам за опасную службу щедро – деньгами, уважением, нарядной одеждой – и будешь иметь лучшую армию в мире. Очень большого войска и не понадобится, потому что один твой солдат десять этаких горе-вояк побьёт.
Данила показал на зарёванных рекрутов и жалостливо поморщился. Тут подошёл партионный начальник, и интересная беседа вынужденно прервалась.
– А что, сударь, – обратился к Фондорину офицер, помявшись, – нет ли у вас в карете погребца с каким-нибудь напитком? Простыл по морозу таскаться. Так недолго и внутреннюю застудить.
– Отчего же, есть, – вежливо ответил Данила. – И не в погребце, а прямо с собой. Ром для медицинских целей, первое средство от простуды.
И достал из кармана плоскую медную фляжку.
– О да! – просиял поручик. – Лучше рома только можжевеловая водка! Вы позволите?
Потянул лапу к фляжке, но Фондорин накапал ему в крышечку – на один глоток.
– Более не рекомендую. Вы ведь на службе.
Офицер опрокинул крышечку и протянул её за добавкой.
– Скажите, поручик, а что это у вас за невиданный мундир? Я думал, букли, пудра, гамаши, тесный кафтан в русской армии давно отменены?
– В русской точно отменены, а в нашей, гатчинской, все заведения по уставу великого короля Фридриха. Одна пуговка где расстегнись, двадцать палок. Даже офицерам. Недопудришься – пощёчина. А просыплется пудра на воротник – того хуже, гауптвахта. Его высочество государь Наследник с этим строг.
– Ах вот оно что, вы из Гатчины… – протянул Фондорин и выразительно взглянул на Митю.
– Точно так. Велено набрать в Новгородском и Тверском наместничествах новый батальон. О, нас теперь много, целая армия! – Офицер получил-таки добавку, выпил и снова протянул руку. – Случись что в Петербурге… Ну, вы понимаете? – Он подмигнул. – Через три часа форсированного марша будем у Зимнего.
– Через три часа? В этаких тугих рейтузах и штиблетах на кнопочках? Навряд ли, – отрезал Данила и отобрал крышечку. – Всего хорошего, сударь.