Поединок с собой

– А если на лицо Франсуа дать трансплантаты живой ткани, а не пластмассу?

– Да не получается у меня с кожей, – сказал профессор Лоран. – Вы же видите, у Франсуа тоже какой-то странный оттенок. И приживляться кожа будет дольше. Уж лучше пластмассу.

– Как знаете... И это все, что вы делаете?

– Да. Я главным образом занимаюсь опытами на них. – Профессор Лоран показал на Мишеля и Франсуа. – Больше у меня ни для чего не хватает времени.

– Все это здорово попахивает кустарщиной, Лоран! – Шамфор покачал головой. – Прямо-таки невероятно: сотворить такие чудеса и так мало приблизиться к истине! В средние века вас сожгли бы на костре, да и теперь, я уверен, найдутся люди, которые сочли бы это полезным. А ведь дьявол науки, которому вы продали душу, только дразнит вас. Я, по крайней мере, точно знаю схему своего Сократа, а вы? Что вы знаете о своих созданиях?

– Вы все упрекаете меня за то, что я не шел обычными путями, – сказал Лоран. – Вам хочется, чтоб я обязательно прошел по каждой ступеньке. А если мне некогда?

– Да, пожалуйста, прыгайте хоть через десять ступенек, если сил хватит! Но не пытайтесь ходить по перилам! Разобьетесь вдребезги и даже рассказать не успеете, что вы увидели. Ведь не расскажете, а?

– Мишель ведет записи. Он все знает и помнит лучше меня.

– Мишель знает не больше того, что вы помогли ему узнать. Он не может самостоятельно разработать и продолжить ваши концепции. Чем он лучше Сократа? В этом отношении – немногим. Во всех других отношениях он намного слабее Сократа. Ну что такое человек? Вы же сами знаете, какая это несовершенная машина. Работает медленно, устает легко, пороги рецепторов у него грубы. Он не имеет органов чувств для электричества, магнетизма, ультразвука, радиации. А электронному роботу можно все это придать. Интеллект Мишеля уж никак не выше интеллекта среднего человека. Память и работоспособность? Я знал людей с такой же великолепной памятью. А насчет того, что он почти не устает... вот посмотрите, как это «почти» вырастет понемногу до обычной человеческой нормы! Он в таком виде существует всего каких-нибудь два года и все время усложняется и запутывается!

– Чего вы напустились на Мишеля? – усмехаясь, сказал профессор Лоран. – Если даже все то, что вы говорите, святая истина, это еще не порочит всего замысла. Ведь это же только первые шаги – и в каких условиях!

– А у меня не первые шаги, что ли? – возмутился Шамфор. – Будьте справедливы, Лоран! И смотрите истине в глаза – дело не только в условиях!

– Может быть, и не только в условиях. Я мог допустить даже самые грубые просчеты. И все-таки вы не правы. Электронная кибернетика не решит всех вопросов. Человек должен сам совершенствоваться, иначе ему будет трудно жить в том мире сверхскоростей и чудовищной энергии, который он сам создает.

– Ну, это, конечно, правильно, – сказал Шамфор, вздохнув. – Человеку уже сейчас становится трудновато. Но и тут почти всегда выручат роботы, даже не такие, как Сократ, а обычные, более примитивные. Я вовсе не сторонник тех, кто считает, что идеал – это полное устранение человека из производства. Но мы ведь живем на заре электроники, помните! Мы еще плохо представляем себе, какую роль она будет играть в нашей жизни, как она облегчит и упростит очень и очень многое. В том числе и вашу задачу.

– Разумеется! – насмешливо сказал Лоран. – И мою задачу! Биологи и физиологи должны ждать, пока ее величество физика не разрешит им: «Вот теперь, ребятки, еще один шаг вперед. Но не больше».

– Да бросьте вы, Лоран! Какой смысл считать, кто раньше, кто позже, когда успех одного все равно зависит от других, идущих с ним рядом. Мы пока не знаем, какие физические явления лежат в основе работы мозга. Пока! А когда узнаем, вы сможете проделывать свои эксперименты с электродами не на ощупь, не вслепую, как сейчас. И смешно обижаться, честное слово! Не обижаются же физиологи на физиков за то, что они изучили законы преломления света в линзах и этим помогли понять устройство глаза!

– Вы скажите вот что: нужно человеку переделывать самого себя или не нужно?

– Нужно. Только я думаю, что по-настоящему такая переделка будет возможна лишь при другом общественном устройстве. Без войн и эксплуатации.

– Шамфор, что это с вами! – Профессор Лоран смотрел на него с искренним изумлением. – Вы просто помешались на политике.

– А вы – на политической слепоте! – Шамфор вскочил. – Знаете, Лоран, я пойду, а то мы поссоримся! Мне и пора, кстати.

– Ну, сядьте! – Профессор Лоран встал, положил ему руки на плечи. – Нельзя же нам так расставаться. Не будем говорить о политике, вот и все. Разве мы что-нибудь понимаем в цивилизации, которую сами создали?

– Если уж не говорить о политике, так не говорить, – проворчал Шамфор, садясь. – Можете быть уверены, что в ваших рассуждениях нет ни капли оригинальности. Вы повторяете чужие слова и прикрываетесь ими от действительности.

– Ну, пусть будет так! – согласился профессор Лоран. – Пусть будет по-вашему, Шамфор. Если б вы только знали, до чего мне все это безразлично! Чужие слова... мои слова... мне сейчас просто не до этого, доймите, чудак! Скажите мне лучше вот что: почему вы отрицаете мой путь? Ведь, по существу, вы его осуждаете? С самого начала было так, еще когда мы работали с Сент-Ивом.

– Ваше дело было переубедить меня и всех скептиков! – пожав плечами, сказал Шамфор. – Но вы этого не сделали, а только окончательно запутали все дело. Представьте, например, что геолог отправился в Гималаи искать какое-то ценнейшее месторождение. Он долго бродил в опасных и совершенно неисследованных местах, истратил массу сил и в конце концов поймал живого снежного человека... Сенсация! Все потрясены! Ну, а как же все-таки с ценнейшим месторождением? Да по-прежнему! Этот геолог так ничего и не узнал: он увлекся погоней за снежным человеком.

– Остроумно, ничего не скажешь! – засмеялся профессор Лоран. – Но я решил не обижаться. Я хочу добиться ответа. Ведь не можете же вы всерьез считать, что принципы работы головного мозга способны постичь только физики, что химикам и физиологам тут делать нечего? Ну, пускай я действовал неправильно, пускай я гнался за внешними эффектами, как вы считаете. Но это моя личная ошибка, и она не порочит всего пути в принципе. Как же можно обойтись без физиологических опытов с мозгом? И при каких условиях можно добиться лучших, более точных результатов? Опыты на живых, здоровых людях? Это практически нереально. Исследование мозга только что умерших? Но необратимые изменения в нервных тканях наступают уже через три-четыре минуты после смерти. Опыты на животных? Но Павлов уже дошел здесь почти до предела, многого к его выводам не прибавишь. И ведь он сам хорошо понимал все несовершенство этих опытов. Вы же знаете, как он жаловался на то, что мозг при опытах жестоко травмируется и изучается уже в патологическом состоянии. Операция – травма, заживление раны – травма, рубец – новая травма, да и какая подчас серьезная: почти у всех собак Павлова начинались при образовании рубца судороги, потому что рубец стягивал, давил, калечил мозг.» Как же при таких условиях изучать работу сложнейших, легко ранимых нервных функций? Это же все равно что отрезать человеку ногу, а потом пробовать судить о его походке или о способностях к танцам! Не говоря уже о том, что психика человека несравнима по сложности с психикой собаки... Что же еще? Попытка отводить биотоки от нервных центров, раздражая отдельные участки мозга? Но ведь это тоже работа вслепую. Это все равно что пытаться понять принципы работы вычислительной машины, следя за тем, как вспыхивают лампы и работают реле.

– А ваши опыты – не травма для мозга? Выращивать мозг сначала в искусственной среде, в полной изоляции от организма, которым он должен управлять, то есть не давать развиваться основным его функциям, в том числе и важнейшему механизму обратной афферентации, – это что означает? Разве это можно назвать хоть относительно нормальными, не травмирующими условиями? И, наконец, ваши опыты со вживленными электродами – чем они отличаются по сути от опытов с отведением биотоков? Разве вы-то не работали вслепую? Разве вы добились точных, надежно проверенных результатов?