Поединок с собой

– Сейчас около восьми, – сказал Альбер. – Я начинаю дежурить. В двенадцать меня сменит либо Жозеф, либо Роже. Будем пока сменяться каждые четыре часа.

Он взял труд по психиатрии и уселся за ширмой, время от времени поглядывая на скорчившегося неподвижного Поля. Раймон пришел через час с лишним, сказал, что в ближайших аптеках этого лекарства не оказалось, пришлось добраться чуть ли не до площади Звезды. Профессор приготовил шприц, Альбер разогнул напряженную, словно одеревеневшую руку Поля, перетянул ее жгутом. Поль не шевельнул ни одним мускулом; казалось, он даже не почувствовал, как игла шприца входит в вену. Однако через три-четыре минуты он повернулся на спину, открыл глаза.

– Поль, как ты себя чувствуешь? – спросил профессор Лоран.

Поль не ответил, но лицо его уже не было таким застывшим.

– Поль, – очень тихо сказал профессор. – Зачем ты все это делаешь? Ты видишь, Пьер очень беспокоится. Мы все тоже беспокоимся.

Поль посмотрел на Пьера, и по лицу его пробежала не то улыбка, не то болезненная гримаса.

– Хорошо, надо будет продолжать вливания, – проговорил профессор Лоран.

– Серпазил вы тоже достали?

– Серпазила дали только шесть ампул. Я потом еще постараюсь достать, – сказал Раймон.

– Хорошо, в крайнем случае Шамфор поможет. Однако эта химия и в самом деле творит чудеса. Я впервые вижу на практике молниеносное действие риталина. Смотрите, Поль сразу растормозился. Но внимательно следите за ним, помните: он может сейчас натворить бед.

Раймон сел у окна, раскрыл детектив Агаты Кристи, но странная судьба молодой красавицы, которую преследуют неизвестные злоумышленники, не могла по-настоящему увлечь его здесь, в этой жуткой обстановке. Мишель, ни на что не обращая внимания, почти безостановочно стучал по клавишам. Профессор Лоран сидел в кресле и, откинув голову, о чем-то думал. А Раймон перебирал в памяти все события и раздумывал. Правильно ли он ответил Пейронелю?.. Может, все же попробовать уговорить Луизу? Нет, она не согласится бросить мужа в опасности... А если согласится, тогда что? Тогда... нет, в сущности, он этим не берет на себя никаких обязательств, просто хочет избавить ее от опасности, от страха, от невыносимого нервного напряжения. Если она последует совету Пейронеля, друга ее отца, то что ж... Он, Раймон, обязан ей помочь выбраться отсюда и устроиться где-нибудь, а дальше... ну, он, конечно, будет ее навещать, помогать ей... Вдруг ему стало стыдно за все эти мысли.

«С чего ты, собственно, взял, что Луиза будет вешаться тебе на шею?» – сердито подумал он и с досадой захлопнул книжку. Профессор Лоран поднял голову и рассеянно посмотрел на него. Раймон почувствовал, что краснеет, как школьник. «Вот нелепое положение! – растерянно подумал он. – Нет, право, совсем не в том дело, что я испугался угроз Роже Леруа. И не в том, что я боюсь ответственности за судьбу Луизы... Просто нехорошо так поступать. Даже мне одному не годилось бы уходить – ведь это теперь все равно что дезертирство с фронта. А если и Луиза уйдет... все будут считать, что она ушла ради меня... то ведь это действительно будет тяжелейшей травмой для профессора Лорана... Роже засмеялся, когда я об этом упомянул, но что понимает в этих делах Роже, он слишком примитивен! Нет, нельзя, нельзя, надо держаться. Луиза не в такой уж опасности теперь, и вообще ей легче с тех пор, как мы все здесь... Да, если б еще попасть в лабораторию Шамфора... Правда, я и о Шамфоре ничего не смогу написать, пока я здесь...»

Проснулся Франсуа. Он глубоко, с хрипом вздохнул, потом сразу сел и потер лоб. Глаза у него были мутные.

– Голова болит, Франсуа? – спросил профессор Лоран. – Жозеф, достаньте из шкафчика, с нижней полки желтую коробочку из пластмассы и пакетик с таблетками под номерам На. Франсуа, ты так долго спал, что я начал беспокоиться. Тебе давно пора получать питание. Жозеф, вода в чайнике кипяченая. Включите чайник, пусть немного подогреется. Сейчас мы тебя покормим. И прибавим в раствор средство от головной боли.

Через несколько минут чайник издал короткий тихий свисток.

– Отключите, Жозеф, – сказал профессор. – Это значит, что температура воды тридцать семь градусов по Реомюру. То, что нам нужно сейчас. Теперь возьмите вон ту большую мензурку... Ах, вы не знаете, что такое мензурка, серьезно? Вон она, видите: на ней нанесены деления. Налейте воды до этой черточки. Опустите в воду эти две таблетки. – Он протянул Раймону большую коричневую таблетку и маленькую белую. – Размешайте стеклянной палочкой, пока они не растворятся. Не удивляйтесь, что я вас заставляю это делать: я пока стараюсь избегать лишних движений, у меня с сердцем хуже, чем я думал вначале... и потом, вам все равно нужно этому научиться... это надо делать каждый день, но обычно все делает Мишель.

Мишель поднял голову от машинки.

– Себе и Пьеру я дал обычную порцию, Полю несколько увеличил, – сообщил он. – С Франсуа я решил подождать, пока он проснется.

Он снова принялся печатать.

– Хорошо, – сказал профессор Лоран. – Теперь смотрите.

Он подошел к Франсуа, достал у него из-за воротника просторной темной блузы уже знакомую Раймону гибкую трубку, вытянул из нее сбоку почти незаметную плоскую и широкую пробку-присосок и осторожно влил в образовавшееся отверстие желтовато-коричневый раствор из мензурки. Потом он опять закрепил пробку, сунул трубку обратно и сел, слегка задыхаясь. Вскоре глаза Франсуа прояснились, лицо ожило, стало почти веселым.

– Все в порядке? – спросил профессор Лоран. – Ну, вот и чудесно. Принимайся за расчеты, если чувствуешь себя в силах.

Франсуа кивнул и своей неуклюжей, качающейся походкой пошел к столику, где лежали кое-как собранные листки с расчетами.

– Он помнит, что с ним было? – тихо спросил Раймон.

– Помнит, но смутно, насколько мне удалось установить. Впрочем, я больше опираюсь на слова Поля: ведь Франсуа не может говорить, а пишет он тоже неохотно... Я удивился, когда узнал, что он переписывается с Мишелем.

Раймон еще раз подумал, что Мишель имеет, пожалуй, больше влияния на своих товарищей, чем профессор, и что это неправильно и нехорошо. «Уж не нарочно ли Мишель добивается этого? Да нет, вздор, просто они считают его своим, таким же, как они, в этом все дело...»

Поль все время лежал спокойно; Альбер и Раймон, сменивший его в двенадцать часов ночи, думали, что он спит. Но около часу ночи Раймон неожиданно поймал его косой взгляд из-под полуоткрытых век, и ему почудились в этом взгляде злоба и коварство. Раймон притворился спящим и исподтишка наблюдал за Полем. Вскоре он заметил, что все тело Поля напряглось, руки сжались в кулаки. Раймон вскочил как раз вовремя: Поль с протяжным глухим воем сорвался с кушетки и бросился на него, оскалив зубы и закатив глаза. Раймон крепко схватил его за руки, сжал их. Ему противно было видеть это дегенеративное пятнистое лицо, ощущать вялые мускулы под холодной влажной кожей; ему хотелось отвернуться, но Поль глухо завывал и бился, и надо было все крепче сжимать эти жалкие руки. Прибежал Альбер, на ходу надевая очки. Вдвоем они уложили Поля на кушетку; он продолжал выть и вырываться.

– Серпазил, – сказал профессор Лоран. – Готовьте, Дюкло.

Они сделали вливание, и Поль вскоре затих. Лицо его стало спокойным.

– Поль, что с тобой? Как ты себя чувствуешь? – спросил профессор Лоран.

– Не знаю, – еле слышно проскрипел Поль. – Я устал. Я хочу спать.

– Вот и хорошо. Спи, – сказал профессор Лоран. – Ну, он, наверное, до утра пролежит спокойно. Однако дежурить надо.

Остаток ночи и в самом деле прошел спокойно. В восемь часов утра Альбер ушел вниз, чтоб поспать часок до завтрака. Раймон, тоже не выспавшийся, позевывая, сел за ширмой. Поль лежал вялый, безразличный ко всему, но в нем не было уже вчерашней напряженности. Профессор Лоран сделал ему новое вливание риталина, дал глюкозу с витаминами, и он оживился, стал выглядеть бодрее, даже улыбнулся Пьеру, когда тот подошел к кушетке.