Хата за околицей

— А отец, а мать?

— На что я им? Не хотели, чтобы я был счастлив, — произнес Фомка. — А ты не знаешь, тетушка, куда она девалась?

— Куда же ей деваться? Верно, с цыганами ушла… Там какая-то чертовка ее подговаривала, а тут еще батька твой погрозил… Что ж ей было делать?..

— А цыгане куда пошли?

— Ищи ветра в поле!.. Третьего дня еще были в Руднинском лесу, там у мужиков и спрашивай…

— Да, да! Какой я дурень! Давно бы мне ехать туда…

И Фомка, не сказав даже спасибо старухе, скрылся в лесу. Солодуха улыбнулась и лукаво подмигнула глазом.

— Вот до чего доволочился молодец!.. Вот тебе, старик, и награда за то, что чересчур уж задирал нос!.. Посмотрим, как-то ты будешь качать в люльке цыганских детей.

XLV

На другой день в доме Хоинских поднялась страшная суматоха. Сын пропал без вести, словно сквозь землю провалился, отец сваливает вину на мать, мать на отца, и оба безутешно плачут. Весь посад собрался на двор Адама: кто пришел с советом, кто с утешением, а Мартын с горохом. Солодуха, прижавшись к забору, с самым невинным видом молчит да вздыхает.

Пан Адам ломает руки, Агафья рвет волосы, слуги перешептываются и выводят самые невероятные заключения о внезапном исчезновении паныча.

— Пусть бы себе женился! — вопила мать. — Но бежать, покинуть меня! Ах, доля моя, доля!

— Неблагодарный! — кричал в свою очередь Адам. — Только попался бы мне в руки, завалил бы ему, негодному, сто палок отцовской рукой!

— Молчал бы ты! — отвечала Агафья. — На языке у тебя то и дело вертится пятьдесят да сто, а на деле и пяти не дал бы…

— Да это не может быть, — прервал Адам, — я его найду, хоть бы он сквозь землю провалился!

— А если ушел за границу? — отозвался кто-то из соседей.

В ответ на это замечание Хоинский вздохнул глубоко: Рудня находилась всего в двадцати верстах от границы, правдоподобное предположение соседа сразило старика. В голове его все перемешалось, а жена между тем кричала:

— Беги, поезжай за ним, Адам, догони, вороти его во что бы то ни стало.

— Куда бежать? Кого догонять? — отвечал растерявшийся отец.

Тут Солодуха выдвинулась вперед.

— Позвольте мне слово молвить, — сказала она, — вчера я встретила его в лесу.

— Ты?.. Его?.. Встретила?.. — крикнули в один голос отец и мать, бросившись к ней. — Где, как, когда?

Все окружили Солодуху, и довольная вниманием многочисленного и большей частью почетного собрания старуха принялась рассказывать все, как было, — разумеется, не без маленьких украшений, необходимых для того, чтоб произвести особое впечатление на слушателей.

— Иду я вчера, иду, — начала она, — а уж смерклось, ну, иду дорогой, все дорогой той самой, что тянется мимо пасеки батюшки, и молюсь себе… а тут, Матерь Божия и все святые! Поднялся такой шум и треск, что мне причудилось, будто дуб валится на голову, еле-еле отскочила в сторону: гляжу, крещусь, жду лешего, а предо мной Фомка — бледный, худой, страшный, без шапки, волосы взъерошены… Я и крикнула, а он смотрит: ух, как страшно смотрит!.. глаза такие мутные! А после и говорит мне: "Здорово, тетушка!" — "Здравия желаем панычу, — говорю я, — а куда так?" Он рукой только махнул: "В свет, — говорит, — куда глаза глядят!" А я ему: "Куда? Зачем? Что это значит?" А он как вздохнет, так у меня так и заползали мурашки по спине. "Не хотели, — говорит, — чтобы я был счастлив, значит, я им не нужен, пойду за цыганами…" А я давай его уговаривать и просить, куда! Еще на меня напал, ругать начал… а потом поуспокоился и говорит: "Слышь, старуха, на то уж пошло… за ней я и в ад пойду, удержать меня никто не удержит, умру, говорит, лучше, а с ней не расстанусь!" "Вот так-таки и сказал", — заключила Солодуха.

Наступило общее молчание, мать посмотрела на старика-отца, тот сомкнул губы, опустил голову, при этом Мартын не упустил случая спросить, куда снести горох.

Адам не отвечал ему ни слова, слезы навернулись на глазах у него. Приказав батраку запрячь лошадь, он выбрал троих соседей, назначил им лошадей, осмотрел свою колымажку, составил план погони и, простившись с женой, так сказал окружавшим друзьям:

— Ты, пан Викентий, поезжай по дороге, что идет в Стависки, туда хоть и не пошли цыгане, да я не хочу миновать ни одной большой дороги… Ты, кум Матвей, отправляйся к границе через Порванцы, гони, что есть мочи, лошадей не жалей… Ты, Варфоломей, поезжай мимо Мехежинецкой корчмы, а я порасспрошу в Рудне, куда девались цыгане, и поплетусь, куда укажут… Если наткнетесь на цыган, хватайте Фомку и девку… Скажите сыну… — прибавил старик, запинаясь, — скажите, что я его прощаю… что благословляю, благословляю!.. Пусть будет так, как Богу угодно! — И махнув рукой, старый Адам взобрался на телегу. Услышав это, Солодуха от радости чуть не захлопала в ладоши.

Когда все собрались в дорогу, вдали показался слепец Ратай, шедший к Руднинскому посаду.

— Погодите, погодите, — закричала знахарка. — Вот и мой старик тащится, он знает, что делается на три мили кругом, у него расспросите, он скажет, где цыгане.

Хоинский спрыгнул с телеги, шляхтичи с лошадей и осыпали слепца вопросами прежде, чем тот успел остановиться и перевести дух.

— Погодите, дайте вздохнуть, — сказал нищий. — А на что вам цыгане? Лошадей, небось, покрали?

Солодуха подошла к нему, старик узнал ее по походке.

— Э, и старуха моя тут! — сказал он. — Избы и ворот не стережет, по свету таскается!

Но Солодуха не дала ему продолжать, шепнула ему что-то на ухо, старик покачал головой и снял шапку:

— Зачем вас так много? Пусть пан Адам возьмет меня на воз одного — и довольно: прямо приведу его к табору цыган.

— Да ты слеп.

— Чего не бывает на свете! Слеп, да лучше вашего вижу. Садись, пан Адам, да времени попусту не трать, тебя я не стану обманывать…

Как ни неприятно было пану Адаму сидеть рука об руку с нищим, но делать было нечего: усадил Ратая в свою колымагу и погнал лошадей.

XLVI

От Рудни к самой Галицкой границе тянутся темные вековые леса, кое-где прерывающиеся полянами и лугами. Трудно было найти человека, который бы так хорошо знал эту местность, как Ратай. Исходил он эти леса, поля и луга по всем направлениям, пока не потерял глаз, день и ночь таскал он тут контрабанду, да и теперь еще не раз между кусками черствого хлеба в грязной суме можно было найти дорогую заграничную ткань без таможенного клейма. Он знал как свои пять пальцев всех евреев, промышлявших на границе одним ремеслом, их притоны так же хорошо были ему знакомы, как своя собственная изба, каждую тропинку он описывал с таким искусством, что пан Адам не мог надивиться, каким образом слепец так хорошо все помнит.

Целый день блуждали они по лесам, а когда настала ночь, Ратай посоветовал оставить телегу в кустах и идти пешком, потому что дорога совсем пропала и нужно было пробираться узкой тропинкой. Тут-то Ратай на деле доказал, что можно иногда обойтись без глаз: он вел своих спутников с такой уверенностью, как будто перед ним шел огненный столб, и ни разу не остановился, ни разу не сбился с дороги.

В молчании путешественники пришли к долине, со всех сторон обрамленной горами, в глубине ее Хоинский первый заметил огонек, тотчас все остановились и ну подкрадываться все ближе и ближе, наконец пред глазами их открылась суровая, дикая, в своем роде прекрасная картина.

Целый табор цыган копошился вокруг огромного костра, расположенного под развесистым дупловатым дубом: тут же растянут был полотняный шатер, а невдалеке стояла телега и паслись спутанные лошади.

Все видел Адам: и котел, висевший на трех палках, и Азу, сидевшую с поникшей головой, и Апраша, лежавшего у ног ее, и несколько цыганенков, прыгавших вокруг какого-то парня, бренчавшего на домре. Беспокойный глаз нежного отца не заметил только сына и Маруси.