Страница 14 из 59
Кроме вышеперечисленных занятий капитан торговал борзыми, ружьями и всем, что у него было, у него всегда бывали хорошие вещи, как бы приготовленные на случай. С мадам Перу он был знаком с давних лет, злые языки даже поговаривали кое-что насчет их дружбы, достоверно только то, что вскоре после свадьбы и он появился в Стависках, занял квартиру во флигеле, перевел сюда свою псарню и стал распоряжаться, как дома. Пан Адам поговаривал даже об отдаче имения в его управление на все время своего пребывания за границей. Ленивого, всем скучающего пана Адама забрать в руки капитану было нетрудно, а с его женой они как будто стакнулись и очень дружелюбно делили между собою распоряжение поместьем и самим помещиком.
Капитан имел очень высокое понятие о своих способностях, своем роде, ловкости и вообще о всех достоинствах, которыми наградила его природа. С истинным видом громовержца вышел он к Лепюкам, с длинным чубуком, которого один конец был в губах, а другой волочился по полу, подперши руки в бок, в полной уверенности, что скажет он слово — и никто не пикнет.
— Ну, — произнес он, садясь на лавку на крыльце против мужиков, — знаете, зачем вас сюда призвали?
— Не можем знать, — отвечали Лепюки, низко кланяясь.
— Ну, так вот зачем, — сказал капитан, улыбаясь, — слушайте!
— Слушаем, — произнесли братья.
— Господа хотят, чтобы вы отдали вашу сестру Мотруну за того цыгана, что поставил здесь кузницу, так им угодно и так должно быть.
Лепюки молча переглянулись, потом старший выступил вперед, отвесил новый поклон в землю и, крепко сжимая в руках баранью шапку, сказал:
— Мы, пан капитан, и не противились бы, коли такая панская воля, да одно есть большое препятствие.
— Какое? — крикнул капитан.
— Да как мы пойдем против воли покойника? Он не хотел и настрого нам заказал, чтобы не отдавали Мотруны за этого бродягу. Слово отцовское, — сын должен повиноваться, а не разбирать.
Капитан, всегда считавший нравственность необходимой для простого народа, но необязательной для себя, презрительно улыбнулся.
— Какое тут дело покойнику! — вскричал он. — Умер и царствие ему небесное, а вы делайте, что приказывают.
— Да как же, когда мы ему обещали?.. — возразил старший Лепюк.
— А с чего вы взяли обещать то, чего не властны исполнить? — закричал капитан, разгорячаясь. — Девка хочет идти за него, господа согласны и приказывают, а вы станете противиться!
— Мотруна не посмеет идти против воли отца, — возразил младший Лепюк.
— Молчать! — крикнул капитан, стуча трубкой. — Смеешь ты у меня рассуждать! Приказано, ваше дело исполнять господскую волю.
Братья переглянулись, немножко испуганные вспыльчивостью капитана.
— Но, — начал было старший.
— Без всяких но! Знать ничего не хочу, делайте, что вам велят. Давайте, что следует за Мотруной, и справляйте свадьбу.
Меньшой Лепюк смело поднял голову и сказал:
— Когда приказывают господа, мы противиться не можем, не о чем и рассуждать. Но для нас воля отца — святое дело, а он перед смертью сказал, что если Мотруна пойдет за цыгана, то она ему не дочь, а нам не сестра. Господа пускай делают, что хотят, а мы справлять свадьбы не будем и ничего ей не дадим, хоть вы нас наказывайте, как знаете.
Сказав это, Лепюк замолчал, а капитан, взбешенный неожиданным отпором, вскочил с лавки.
— Ты смеешь еще говорить, — закричал он, — смеешь противиться панской воле?! Вот погоди… Да ты знаешь ли, чем это пахнет?
Молодой Лепюк не дрогнул, в лице его не было ни малейшего признака боязни или смущения, он спокойно смотрел на пыхтевшего от гнева капитана, но в этом взоре высказывалось столько твердой, непоколебимой воли, что Гарасимович почувствовал себя побежденным и, не зная, что делать, пробормотал только:
— Ступайте и делайте, что приказано. С тобой же мы иначе разделаемся, — прибавил он, грозя меньшому Лепюку. — Ступайте.
Братья поклонились и ушли, капитан же, несколько успокоившись, отправился в гостиную, где пани встретила его с глазами, горящими любопытством.
— Ну что, любезный капитан?
— Ничего! Мужики, как все мужики: поартачатся, а все-таки сделают, что им велят.
— Так они не соглашаются?
— Да что их слушать! Отец, умирая, наказал, чтобы не выдавали сестру за цыгана, — отрекутся от нее, все вздор. Как прикажете, так и будет сделано.
— Да если они не захотят?
— Будто их спросят, хотят ли они, нет ли? Вы приказываете — и кончено.
— Но я не желала бы употреблять во зло свою власть! Мне хотелось бы, чтоб это уладилось кроткими средствами, ласкою…
Капитан пожал плечами.
— Какие тут кроткие слова да ласка?
Чувствительная француженка опустилась в кресла и закрыла лицо руками.
— Ах, капитан, это ведь варварство! Я этого не хочу и не позволю, не допущу никакого принуждения.
— Ну, так делайте как сами знаете, — отвечал капитан, пожимая плечами, — я не мешаюсь.
— Вы должны сделать то, чего я хочу, — вспыльчиво закричала француженка, топнув ногой. — Верните их и постарайтесь уговорить — ласкою, обещаниями, деньгами, чем хотите, только не…
— Помилуйте, пани, я этого сделать не могу: верни я их только, да они так задерут головы, что и не справишься! Завтра я, пожалуй, поговорю с ними. Погодите до завтра.
Разговор был прерван появлением пана Адама, который, зевая, пришел напомнить, что пора пить чай. Мы оставим их за чаем, а сами перенесемся в село и посмотрим на возвращавшихся туда Лепюков.
У корчмы собралось несколько лиц, пользовавшихся в селении большим уважением. Все знали, что Лепюки были позваны к господам, и с нетерпением ждали, чем кончится дело. Все поселяне, разумеется, держали сторону Лепюков, как по врожденному нерасположению к цыгану, так и потому, что в оказываемом ему покровительстве видели непривычное им вмешательство в их домашние дела.
Еще до возвращения Лепюков в кружке ожидавших шла воодушевленная беседа о затеваемом браке и его последствиях.
— Что это? — говорил Скоробогатый, поправляя пояс и по обыкновению подпрыгивая на одной ноге. — Всякий бродяга станет брать у нас из-под носу невест и хозяйничать на нашей вотчине! Такого сраму еще не бывало на Стависках! Какое дело пану, что делаем мы со своими детьми? Они — наша кровь, и мы за них отвечаем одному Богу.
— Так, так, твоя правда, — тихо произнес трусливый Сымяха, — только ты, брат, так не кричи, неравно кто услышит. Тише! Тише!.. А вот и Лепюки, пойдем лучше к ним в хату, а то перед корчмой опасно: кто-нибудь из дворни подслушает, тогда беда нам!
Скоробогатый пожал плечами, но принял совет, все пустились за ним к хате Лепюков, куда с понуренными головами пришли и сами хозяева.
— Ну что? — с любопытством спросил Скоробогатый. — О Мотруне дело?
Братья, нуждаясь в совете опытного человека, рассказали ему весь свой разговор с капитаном и последнюю его речь. Младший повторил все, что сказал ему капитан в минуту горячности.
— Ладно, хлопец, так и следовало! — начал Скоробогатый. — Вы так и делайте, поверьте, господа разумеют, хранцузка-то испугается, а капитан… Э, славны бубны за горами!.. Он разве пан? Ничего не будет!
— Ну, а как захотят поставить на своем?
— Захотят — так пусть выдают девку за кого угодно, только, коли выдадут за цыгана, все село отречется от нее с ее цыганом: никто с ними слова не промолвит, никто руки не подаст, никто их знать не будет… Вот что!
Вся громада подтверждала каждое слово Скоробогатого.
— Так, так, пусть сидят в своей мазанке на кладбище, коли им весело там, а в село и глаз не показывай — собаками затравим!
— Вишь, поганый вздумал отбивать у нас невест!
Лепюки, поддерживаемые громадой, стали еще непреклоннее прежнего и поклялись не отдавать сестры охотою. Потом они вошли в хату, не говоря ни слова Мотруне, но мрачные, как ночь.
Девушка догадывалась, что делалось в селении, она видела, как братья отправлялись в усадьбу, видела, как они совещались со Скоробогатым, понимала, какое могло быть решение, но должна была показывать вид, будто ничего не знала и ни о чем не заботилась. Как младшая в семье, она должна была нести самые тяжелые работы в доме, братья беспрестанно бранили ее, она молчала и плакала. Она не могла видеться с цыганом, потому что с нее не спускали глаз и даже на барщину посылали за нее другую, чтобы не дать ей возможности забежать на мызу.