Страница 30 из 37
Пан Михаил Сусель, поглядывая исподлобья на прибывшего и на его бесцеремонное обращение, начал читать письмо. Через несколько минут он побледнел и сказал Остапу:
— Прошу извинить меня, милостивый государь, но я, право, не знал…
— Напрасно извиняетесь, я, право, не сержусь.
— Для чего же пан сюда пожаловал?
— Я приехал сюда для принятия в управление имения, а так как это требуется совершить немедленно, как видно по некоторым бумагам, то я и прошу пана, чтобы он сейчас же занялся сдачей мне всего.
Пан Сусель, уже довольно испуганный, потер лоб и молвил, заикаясь:
— А, хорошо, очень хорошо, хотя видишь, пан…
— До сих пор ничего не вижу.
— По правде сказать, я не приготовился.
— Мы друг другу поможем, — отвечал Остап.
— Видишь, пан, я имел полную доверенность от графа.
— И надеюсь, что пан не употребил ее во зло.
— Видит Бог, видит Бог! Позволь, пан, я через минуту буду готов.
Он вышел спросить совета и помощи у своей жены, как обыкновенно делал во всех важных случаях.
Остап знал уже наперед человека, с которым имел дело, а потому терпеливо ждал его возвращения. Он видел по приему, что поспешный его приезд помешал плутням, надо было поторопиться со сдачей бумаг и счетов.
В продолжение четверти часа слышна была большая суетня во всем доме. Наконец пан Сусель возвратился в контору с более веселой миной.
— Прошу у пана прощения, но обязанность пана очень трудна.
— Да, она трудна для того, кто исполняет ее ревностно и добросовестно.
— Вот, что касается доходов, милостивый государь, то они, видит Бог, не по моей милости, в ужасном виде. Слава Богу, что пан возьмет от меня это бремя, я ничего бы уже не придумал, просил бы только, чтобы пустили отсюда душу на покаяние. Между нами сказать, долги превышают состояние. Но я в этом не виноват. Ясновельможный граф, по своей нерешительности…
Тут он прервал речь и обратился с улыбкой к Остапу:
— А что, нельзя ли, милостивый государь, попросить вас к жене моей на чашку чая?
— Очень вам благодарен, я не пью. Мне хочется сейчас же приняться за дело.
— Сейчас? И не отдохнув?
— Сейчас, пан, сейчас.
— Но мы, пан, ничего не приготовили.
— Это нисколько не мешает, мне форм никаких не надо.
— Следовательно, пан прикажет призвать служащих?
— Сперва я попросил бы показать мне бумаги и объяснить, в каком положении находятся дела при текущих обстоятельствах.
— Бумаги, милостивый государь? Что касается до бумаг, то они все, то есть адвокатские или законные, лежат в уездном городе, а те, которые относятся к управлению — экономические и счетные, те по рукам у служащих.
— Но они тоже и у пана?
— Завтра я бы приказал собрать их.
— Признаюсь, пан, что не могу терять ни минуты, завтра я должен ехать в уездный город.
Управляющий почесал в голове, посмотрел внимательно на Остапа, хотел что-то сказать и замолчал.
— Видишь пан, — сказал он, помолчав, — прежде надо узнать в этой путанице положение вещей, с чего бы нам начать?
— С чего пану угодно, только бы поскорее.
— Пан ведь не знает, что это очень сложная машина.
— Я уже это немного знаю.
— А, тем лучше! Скажу пану, что я здесь потерял силы, здоровье. И теперь охотно, видит Бог, охотно пойду на покой.
Контору отделяли только двери от приемных комнат, управляющий сильно крикнул раз, другой, и из сеней показалась пригожая блондинка, довольно стройная. Взглянув на Остапа с кроткой и привлекательной улыбкой, она, жеманясь, сказала:
— Могу ли просить милостивого государя к себе покушать земляники и выкушать чашку чая?
— Очень благодарен, чаю не пью, земляники не ем. Мы тут сильно заняты.
— Но на минутку, ненадолго?
— Прошу извинить меня, пани, за отказ, но мне необходимо заняться делом.
— Пан к нам немилостив, — добавил Сусель.
Красивая блондинка, взглянув довольно сурово и презрительно на Остапа, повернулась и шепнула мужу:
— Я сюда пришлю чаю, когда уже пан так к нам немилостив.
— Следовательно, мы начнем? — торопил Остап.
— Вот бумаги! Пусть пан счастливо примется, — сказал управляющий, постепенно переходя из приятного в грозный тон.
— Без помощи пана я не желал бы начинать.
— Что тут напрасно воду толочь? Скажу откровенно: пан приехал сюда напрасно, потому что здесь трудно уже подать помощь.
— Почему?
— Потому что тут даже человек, который на этом зубы съел, ничего не присоветует.
— Что же будет?
— Что? А что быть должно. Ясно, что имение продастся, и владелец пойдет с сумою. Вот и все.
— Давно ты, пан, здесь управляешь? — спросил его Остап.
— Для чего пан об этом спрашивает? Лет десять, но я не виноват, я делал, что мне делать приказывали.
— И пан все позволял, не стараясь ни рассудительностью, ни доброжелательным советом наставлять графа на путь истинный, видя упадок имения, пан не удалился вовремя?
— А мне что же до этого? Мною распоряжались, я исполнял, а что случилось после, в том я умываю руки. Я тут ни в чем не виноват.
— Это окажется.
— Что же может оказаться? — воскликнул пан Сусель. — Ничего, и ничего не будет.
— А поэтому что же мне тут делать? — спросил иронически Остап.
— Делай, пан, что хочешь, а мой совет — не вмешиваться бы не в свое дело, потому что ты тут, пан, не найдешь ни начала, ни конца.
— Попробуем сперва, — сказал Остап, садясь за стол. — Прикажите позвать, пан, кассира, писарей и служащих.
Пан Сусель остановился, посмотрел, пожал плечами и, идя к дверям, начал что-то нетвердым голосом приказывать мальчику, который на пороге показался с чаем. Потом, шагая по комнате, отрывистыми словами, половину про себя, половину громко, говорил:
— Делай, пан, что хочешь! Это не моя вина, я тут ни на волос не сделал упущения, совесть моя чиста. Я потратил жизнь свою на эти дела и никого не боюсь, пусть кто хочет, судит.
Видя, что Остап начинает рассматривать бумаги, он снова спросил его:
— Так пан и в самом деле за дело берется?
— Не шутя, думаю заняться, и сейчас же. Желаю, чтобы и пан без отлагательства принялся за сдачу бумаг и кассы.
— Кассы! — повторил Сусель. — Но разве ты, пан, думаешь, что у нас есть касса? Я уже не помню, когда я тут грош видел.
— Это удивительно, — возразил Остап. — Однако я здесь у пана не вижу недостатка, экипаж видел порядочный, и фортепиано слышал, и в доме все так хорошо.
— Что ж ты, пан, воображаешь, что человек существовал и жил только по милости графа? Жена моя, однако, тоже принесла кое-что в приданое, а я явился сюда не с голыми руками. Еще и то будет милость Божия, если я свое спасу, потому что все истратил, помогая графу. А кто знает, кто за это заплатит, разве Бог?
— Оставим жалобы, — сказал Остап, возвращаясь к столу, — примемся за работу.
— Как видно, пану совершенно ново за дело-то браться. Тут месяца высидеть мало, чтобы только этой азбуке научиться.
— Тем скорее надо начать.
— Я предостерегаю пана, что он не сыщет никакого ладу, это хаос.
— Это вина пана, если так все запутано.
— Моя вина! Так? Пан грозит мне? Но мы посмотрим, что из этого будет! Моя вина! — ворчал пан Сусель. — Я выйду чист, не знаю только, как другие-то выйдут. Я, пан, имел полную доверенность от ясновельможного графа и служил ему десять лет, а потому в один час не могу уйти и получить отказ.
— Это справедливо, пан, но к делу, пан, к делу.
— Делай же, пан, что хочешь, — грубо отозвался Сусель. — Я сейчас выезжаю, и мы увидим, что пан тут придумает. — Сказав это, управляющий вышел, хлопнув дверью, и отправился к жене.
— А что, душка, скверно! — воскликнул он, входя в комнату, убранную коврами, цветами, фарфором и мебелью красного дерева.
— А что делает там тот пан?
— Взялся тотчас же за счеты и хочет меня, как вижу, спихнуть.
— Но ты никогда ничего не умеешь придумать.
— А что же тут придумаешь?