Страница 4 из 54
Как это нередко случается, Пшемко перенял эту склонность либо от дедов-прадедов, либо она появилась как результат его горячей крови и юношеской фантазии.
Все его окружающее, вплоть до последнего обозного служителя, должны были наряжаться. Лошади тоже поблескивали, позванивали, на их головах торчали султаны, на груди разные побрякушки.
Весь отряд, сопровождавший познанского князя, блестел и сиял. Сам он, спрыгнув с коня, снял шлем и подошел к дяде, смиренно кланяясь и припадая к рукам.
Дядя обнял его за шею и прижимал, как сына; когда же Пшемко выпрямился, князь Болеслав стал наслаждаться его видом.
— Шестнадцать лет! Мальчишка! — смеялся князь. — А вот вырос, возмужал, словно ему двадцать! Куда ты так торопишься?
— Понятно, тороплюсь, дорогой дядя, тороплюсь! — засмеялся Пшемко: — Хочется в поход! Пора! Все мои сверстники уже воевали, а я должен читать с духовником или во дворе бросать копье в щит, когда мои руки чешутся пустить нож в саксонцев или…
— Ох, этого удовольствия еще тебе хватит, — вздохнул Болеслав. — Германцы так скоро не переведутся! Подожди!
Разговор был прерван воеводой Пшедпелком, подошедшим поздороваться.
Болеслав приветливо его встретил, поздоровался с ним, а затем с другими лицами, сопровождавшими племянника, и с улыбкой повел всех старших в замок.
Так как в комнатах было душно, то все уселись снова на крыльце, где уже не было княгини Иолянты. Старик-ксендз Мальхер стоял поодаль. Это был любимец князя и его жены, набожный, ласковый человек, мирного нрава, очень скромный, как говорили тогда — благословенный.
Пшемко подошел к нему и поцеловал ему руку, согласно обычаю, а старик, тронутый, благословил юношу.
Князь Болеслав, вспомнив свое горе, стал жаловаться на лихорадку.
— Если б хоть это зло пристало попозже! — воскликнул он. — Мне необходимо идти в поход на этих проклятых разбойников, на Санток, на Стшельце… а вот никуда не гожусь! Еще пока трясет, ничего — не обратил бы внимания, но как начнется жар да голову ломит — тут человек не владеет собой.
Пшемко посмотрел на своего воеводу, перемигнулись.
— Дорогой дядя, — сказал он, — если б это было не грешно и не так скверно, я бы сказал, что радуюсь этой болезни. Лихорадка пройдет, а теперь она может исходатайствовать у вас разрешение отправиться мне на Санток вместо вас.
Князь Болеслав вскинул руки вверх.
— Не разрешу, — воскликнул, — не разрешу! С этими разбойниками не твое дело возиться; в первый поход я сам тебя поведу.
Пшемко, огорченный, повернулся к воеводе.
— Говорите же вы, поддержите меня! Воевода шагнул вперед.
— Милостивый князь, — сказал он, — нашему молодому князю пора бы попробовать помериться силами с врагом, и нам трудно его удерживать: так и рвется в бой.
— Да еще рано ему, рано, — хладнокровно возразил князь Болеслав. — Когда придет время, позвольте судить мне. Он у нас один.
И подошел обнять Пшемка.
— Дядя, милый! Пусти меня! Пусти! Вернемся в сохранности! Пшедпелк будет моим кумом в этом крещении кровью. Это муж опытный…
— Не спорю, — воскликнул князь, — но и я кум не хуже! Воевода опустил голову и отошел назад.
— Да ведь я и сам хотел повести тебя, если б не эта противная лихорадка! — говорил старик. — Эх! Поймала ж она меня! Вовремя, нечего сказать! Пока что — саксонцы и бранденбуржцы окапываются, вбивают столбы, строят замки, усиливаются. Дать им тут укрепиться, так потом еле выкуришь. Пользуются передышкой, а тут весна, а тут пастбища, тут и отдохнувшая дружина!
— Так махните лишь рукой! Разрешите, ради Бога! Мы с воеводой завтра же двинемся!
В этот момент вошел Ян Янко, калишский каштелян, доверенное лицо князя и его товарищ и друг; тоже немолодой, но крепкий сухой мужчина с загорелым лицом в морщинах, с уже поредевшими волосами, широкой грудью и короткими ногами, выгнутыми от верховой езды.
Одет был попросту, по-домашнему, как и князь, и поэтому, вероятно, косо посматривал на расфранченных придворных молодого князя.
— Вот вовремя явился, — повернулся к нему Болеслав. — Ты, старый друг, помоги! Смотри, вот этот молокосос рвется из рук. Слыхал? Хочется ему под Санток!
Янко сосредоточенно взглянул на Пшемка и на воеводу, но вместо того чтобы поддержать хозяина, повел плечами.
— Ну что ж, — проворчал, — ваша милость с лихорадкой остались бы дома, а мы с молодым князем и с воеводой отправились бы попугать саксонцев. Почему бы и нет?
— Так и ты, негодный изменник, против меня? — засмеялся озадаченный князь.
Каштелян поклонился.
— Простите, ваша милость, старый слуга полагает, что это вышло бы недурно.
— Без меня устроить все! — добавил князь.
— С вашей милостью было бы нам лучше, — ответил откровенно друг, — это верно! Но если вы, князь, поедете больным, а нам придется вас охранять в походе, то германцы нас побьют!
Князь Болеслав осмотрелся кругом, а воевода Познанский прибавил:
— Нашему барину, дай Бог ему здоровье, пора ведь попробовать боя. А мы-то вдвоем с каштеляном зачем? Убережем его пуще глаза, каждый из нас за него отдал бы оба глаза!
— Дядя, — вмешался и Пшемко, подходя к нему и весело улыбаясь, — ведь ты был мне всегда отцом, будь же и теперь ласков! У меня все внутри горит, так тянет ринуться в бой!
— В этот первый раз я и хотел быть с тобой, — печально промолвил дядя, — а ты уходишь от меня! Ведь мне следует подать тебе твой рыцарский пояс, когда я тебя воспитывал и заботился о тебе. Ты же, неблагодарный, торопишься и от меня отказываешься.
Пшемко даже стал перед ним на колени и сложил руки.
Старик, озабоченный, придвинулся и молча прижал его к себе. Не отвечал пока ничего. Дело юного князя, казалось, было выиграно, но решительное слово еще не прозвучало.
Воевода и каштелян стояли молча, посматривая на князя, в раздумье как бы смахнувшего слезу.
— Но ведь ты у меня один! — медленно и нежно сказал он. — Боюсь за тебя. Рядом со мной было бы тебе безопаснее!
— Мы ведь тоже не упустим его из виду! — вскричал сердечно Янко. — Вашей милости нужен отдых. Болезнь, когда предстоит поход, когда надо спать в поле под росой, а обогреться негде, да еще вспотеть, устать… нет ничего хуже! С лихорадкой воевать нельзя, а воевать надо. Пусть молодой барин попробует!
— Пускай попробует, — замолвил словечко и воевода Познанский.
Остальные, стоя поодаль, тоже стали говорить, упрашивая князя. Болеслав колебался, встал и еще раз обнял юношу.
— Да, — говорил, — ведь я на твоей голове основываю все свои расчеты на будущее! Манит меня на ней нечто больше, чем княжеская шапка. Кто знает? Быть может, возродится корона?
Пшемко покраснел, его глаза засверкали; но Болеслав вдруг умолк, опустил глаза долу и стал печальным.
— Божья воля! Божья воля! — тихо прошептал он. — Пусть будет так, как он хочет и как вы настаиваете, но только берегите его! Берегите!
Пшемко стал на колени и тотчас же вскочил, подняв руку вверх и повернувшись к своей дружине.
— Воевода! Каштелян! — крикнул громко, радостным и победоносным голосом. — На Санток! На Санток!.. Хотя бы и сегодня!