Два света

С Юстином нетрудно было объясниться.

— Твоя жена больна, — сказал ему ксендз, — и пан Атаназий прислал меня сюда исповедать и причастить ее.

— Кажется, она не в такой степени больна, чтобы думать об опасности?

— Разве исповедь нужна только в опасности? — возразил ксендз Мирейко.

— Но это может встревожить ее.

— Не бойся, милый мой, напротив, это еще успокоит… уж я говорил с ней.

Юстин не противоречил более, и больная в тот же день, при Анне, исповедалась, приобщилась Святых тайн и тотчас попросила читать отходную. Это испугало мужа, но его еще успокоили. Гребер между тем шепнул Анне, что Поля сегодня или завтра умрет. Натурально, Анна осталась при ней.

В награду тяжких жертв милосердый Бог усладил последние минуты жизни. Анна привела ей на память любимый Карлин, лета детства, Юлиана…

Поэт не верил в смерть жены, и как будто для поддержания его в этом неведении больная стала чувствовать себя гораздо лучше, потому что кончине всегда предшествует последнее напряжение жизненных сил… Целый день она дышала свободнее, лихорадка уменьшилась, румянец исчез, но под вечер обнаружились грозные признаки смерти… У больной отнялся язык.

Внезапно пораженный, Юстин оцепенел: но все еще не верил до тех пор, пока Анна стала читать над больной предсмертные молитвы, и толстая восковая свеча озарила почти безжизненное лицо жены его.

В самую полночь из груди больной вырвалось несколько тяжелых вздохов. Бедная Поля скончалась.

Юстин долго стоял на коленях у холодной руки ее в самозабвении, без слез и рыданий, наконец ксендз Мирейко и Гребер отвели его прочь. Анну тотчас отправили домой и послали за Алексеем, даже и Юстину советовали ехать в Шуру, но он не соглашался на это и сказал окружающим:

— Я останусь здесь, потому что обязан отдать последний долг покойнице. За меня не опасайтесь… Моя жизнь уже потеряла свою цену… Притом, я никому не нужен.

Придя в себя, поэт созвал людей и начал хлопотать о всех подробностях для погребения… об одежде умершей, о гробе… могиле… сам выбрал для жены белое платье и поддерживал Полю, когда женщины убирали ее на вечный покой, сам дал ей в руки крест и, запечатлев на белом мраморном челе последний поцелуй, собственными руками перенес драгоценные останки в комнату со стороны сада, обставил их цветами, украсил зеленью… потом сам положил ее в гроб, устланный благовонными растениями и, не имея сил ни плакать, ни успокоиться, как часовой, неотлучно ходил вокруг гроба. Накануне погребения Юстин пошел на деревенское кладбище и, найдя там тихое убежище для вечного покоя между двумя березами, приказал построить большой склеп, где бы поместились не один, а два гроба, и на собственных плечах снес жену в новое жилище. Скорбь и отчаяние поэта были тем мучительнее, что не обнаруживались ни слезами, ни стонами. Пока закладывали гроб, он стоял на коленях, и когда уже все разошлись, он еще долго молился над могилой. Наконец встав с места и не возвращаясь в опустевший дом, он прямо с кладбища отправился в Шуру.

Атаназий уже знал о смерти Поли и ждал к себе Юстина. Увидя его, старик открыл свои объятия и, не говоря ни слова, крепко прижал к сердцу любимого питомца. Убитый страданиями, молодой человек в безмолвии упал на землю.

Обливаясь слезами, Анна возвратилась в Карлин. Юлиан вместе с Альбертом выбежал к ней навстречу с самым веселым лицом и сигарой в зубах, но, видя изменившееся лицо сестры, страшно испугался и спросил ее:

— Что это значит? Ужели какое-нибудь несчастье постигло нас в Шуре?

— Нет, милый брат, нет! — прошептала сестра. — Но Поля, наша бедная Поля, умерла…

Анна взглянула на брата. Дрожа всем телом, Юлиан искал, на что бы опереться.

— О, я убил ее! — воскликнул он, забывая окружающих. — Я убил ее!

Эти странные и с первого раза непонятные для сестры слова глубоко огорчили президента. Он схватил племянника за руки и повелительно потащил его за собой, пригласив Альберта помочь ему. Так хорошо скрываемая до сих пор тайна внезапно обнаружилась. К счастью, только сестра, дядя и один посторонний человек были свидетелями восклицания забывшегося Юлиана.

Президент, чувствуя, что вина смерти сироты упала и на его совесть и, жалея племянника, ни на шаг не отходил от него. Но отчаяние Юлиана, выраженное с такой силой, что он даже забыл о посторонних, было, однако, непрочно: легко можно было предвидеть, что, вспыхнув на короткое время, оно погаснет. На другой день вместе с Альбертом его отправили к соседям на охоту, с визитами, и он не отговаривался. Опасаясь, чтобы какие-нибудь вести не дошли до Зени, его через неделю свезли в Ситково. Впрочем, президент был там еще раньше и печаль бедного племянника о сироте объяснил братской привязанностью. В добром, хоть слабом сердце молодого человека на самое короткое время отразилось глубокое впечатление, но в тот же день рана стала заживать, а спустя две или три недели уже не осталось и следов ее. В первые дни Юлиан плакал и вздыхал, ходил по саду и выказывал президенту свою скорбь и угрызения совести. Но холодный и прозаический дядя умел представить происшедшее в таком свете, что постепенно успокаивал племянника и обращал его внимание к Зени, вылечивая любовь любовью, если только можно было теперешнюю привязанность Юлиана назвать этим великим именем.

Совсем иначе страдал Юстин. Он уже не хотел возвратиться в Горы и опять поселился в Шуре. Атаназий лечил его печаль верой, молитвой и благочестивыми наставлениями, не принуждал молодого человека забыть прошедшее, а объяснял ему обязанности земной жизни и сладость союза, соединяющего нас с другим, лучшим миром. Старец не запрещал своему питомцу опять блуждать по лесам и ходить по деревням. Во время таких путешествий Юстин часто заходил на Горское кладбище и проводил там целые дни.

Спустя несколько времени молодой человек заметил, что жестокий удар судьбы открыл в нем новый источник мыслей и поэзии, печаль сделалась вдохновением: пройдя горнило испытания, он лучше понял свет и пламеннее воспевал его. Воспоминание о Поле стало для него первым сокровищем жизни. Юстин не позволил ничего тронуть в своем доме и все оставил в том виде, как покинула его покойница. Иногда он заходил туда, по несколько часов сидел в задумчивости перед немым ее фортепиано и блуждал глазами по разбросанным и покрытым пылью нотам, то приходил в темную комнатку, где она скончалась, и с грустью смотрел на кровать, покрытую ковром и обставленную засохшими цветами.

И он пережил свое несчастье! Милосердый Бог нередко в самом зародыше болезни уже посылает человеку спасительное лекарство. Так было и с Юстином: собственно печаль о подруге привязывала его к жизни. Поддубинец начал вести прежний образ жизни, ходил по деревням, прислушивался к голосу песен и любовался природой. Тень Поли везде сопутствовала ему и часто представлялась ему во сне — белая, чистая, улыбающаяся: она протягивала к нему руку из облаков и манила в свой мир. Только одного Юлиана он не мог видеть, и каждый раз как тот приезжал в Шуру, Юстин бежал в поле и леса, чтобы не встретиться с ним.

Таким образом, обманутые надежды и скорбь дополнили жизнь молодого поэта, а без них она не была бы полной: они открыли в его сердце новые источники, дали глазам новую силу, душе — могучую твердость… Изменили, укрепили и возвысили существо его. Свет нигде не представлялся Юстину так понятным, как на могиле жены, и поэт собственными руками сажал на ней цветы, деревья и с материнской заботливостью лелеял их. Нередко он путешествовал на кладбище вместе с Атаназием, тогда старец бросал свою палку и книгу и вместе с питомцем окапывал могилу, пересаживал цветы, поливал их и забавлялся этим, как ребенок.

Карлину опять улыбались надежды. Альберт был уже нареченным женихом Анны, а Юлиан, занятый своей женитьбой, экипажем и лошадьми, совершенно забыл о Поле. Президент лечил его от неопасной, впрочем, печали одними шутливыми насмешками, утверждая, что как холодная вода излечивает почти все болезни тела, так насмешка полезна против всякого огорчения. И, надо отдать справедливость методе президента, этот способ лечения очень удался ему в отношении к племяннику, потому что печаль Юлиана в скором времени обратилась сперва в тоску, потом в апатию, наконец в полулыбки и легкомысленное веселье. Такой перемене молодого человека содействовали еще приготовления к свадьбе, счастливо обратившие его внимание к пустым предметам. Надо было со вкусом и аристократически принять в Карлин панну Гиреевич, так как, переходя сюда из Ситковского музеума, она могла быть слишком взыскательна. Итак, для нее приготовили особую половину со множеством редкостей, приобрели фортепиано Плейеля, ноты, орган-гармонику. Юлиан исключительно занимался выбором цветов ливреи, экипажей, лошадей, мебели, закупленной в Варшаве, устройством и украшением гербов и был сильно озабочен до тех пор, пока все это не было признано удовлетворительным.