Страница 60 из 63
— Есть один выход, — сказал Павел. — Если все не спасутся, то хоть у некоторых останутся головы на плечах. Завтра силезцы выйдут из города, а мы поедем к князю Владиславу, чтобы показать ему, что не все были против него, и будем умолять его и просить, чтобы был к нам милостив.
— Да, хорошо, — возразил Хинча из Дорнебурга, — а он первых, кто ему покажется на глаза, велит повесить! Я его знаю… У него весь город будет отвечать! Он никому не простит! И месть будет ужасна! Тот, кто нас сгубил, будет увезен в Силезию и сохранит голову на плечах, а из нас никто не может быть уверен в своей.
— Этого не может быть! — прервал его Кечер. — Конечно, будет много жертв, но не может же он сравнять с землею весь город, он ему нужен!
— Но всех немцев он прогонит отсюда!
— Нас слишком много! Город без нас обезлюдеет! Начались споры. Павел настаивал на том, чтобы слать послов,
и потихоньку прибавлял, что сам он надеется найти посредника, который поможет ему умилостивить разгневанного Локотка.
Соглашение еще не было достигнуто, когда Фульд, начальник силезского войска, ворвался в ратушу не так, как он приходил сюда раньше для дружеской беседы, но как нападающий. За ним вломилась толпа силезцев.
— Кто у вас здесь старший? — спросил он.
— Здесь нет старшего, потому что войт у вас под стражей, — сказал Павел.
— Но ведь есть еще два войта.
— Их нет здесь!
Гануш из Мухова, человек серьезный и спокойный, выступил вперед.
— Чего вы хотите? — спросил он.
— Вы должны нам дать денег! — вскричал Фульд. — Ведь мы не получали жалованья. И князь не даст нам ничего… Мы должны получить от города. Так он приказал.
Присутствовавшие переглянулись. Никто не отвечал.
Тогда один из наиболее дерзких силезцев схватил за горло стоящего ближе к нему мещанина, а другие по его примеру принялись за остальных. Перепуганные советники бросились к дверям, но там стояла сильная стража, вооруженная бердышами.
Раздались крики и призывы на помощь, а в конце концов один под угрозой быть задушенным сказал, где находится городская казна. В соседней горнице находился большой железный кованый сундук, прикрепленный к стене вделанными в нее скобами. Но ключей от него не было ни у кого, а их было целых три различных размеров.
Фульд тотчас же велел отбить замки. Здесь же валялись несколько топоров, как будто намеренно оставленных; силезцы схватили их. Мещане смотрели с какой-то равнодушной покорностью на этот грабеж; никто не пробовал защищать казну.
Но сундук, который был весь покрыт железом, словно панцирем, не поддавался так легко, как сначала казалось. Топоры не могли разбить железа, а дерева сверху совсем не было видно.
Стремясь овладеть сокровищем, воины с такой силой набросились на сундук, что в конце концов замки разлетелись, крышка разломалась, полетели щепки, и можно уж было достать содержимое. Сундук был разделен па две части. В одной лежали пергаменты с привешенными к ним печатями, а в другой на самом дне валялось несколько больших пражских монет.
Силезцы принялись со злобой выбрасывать и рвать пергаменты, резать их мечами на полу и топтать ногами. Некоторые бросились к сундуку и стали доставать оттуда и вырывать друг у друга серебро, так что Фульду пришлось пустить в ход свою дубинку и пощелкать ею по лбам, чтобы принудить зарвавшихся отойти.
Денег было немного, но тут же были спрятаны принадлежавшие городу серебряные кубки, бокалы, блюда, и все это досталось грабителям. Было еще несколько золотых и позолоченных цепей, отданных мещанами на сохранение, и те забрали, не спрашивая, кому они принадлежат.
Забрав свою добычу и обшарив все уголки, силезцы, как стадо голодных зверей, направились нагруженные награбленным добром к выходу. Мещане стояли, онемев от горя.
— Судный день! Судный день! — повторял Гануш из Мухова. — За грех покарал нас Господь. И это еще начало.
Долго стояли они, опустив головы; наконец, Хинча Кечер, увидев порванные пергаменты, разорванные книги и поломанные печати, наклонился и первый стал поднимать их с полу и в грустном молчании класть обратно в сундук.
— Пусть хоть останется нам свидетельство, что мы имели все эти права и привилегии, — печально молвил он. — Погибнут они все теперь, да и мы вместе с ними.
Все вздохнули тяжело.
Наступал вечер. Никто не заботился о поддержании порядка в городе. Фейт исчез, квартальные тоже поразбрелись и попрятались. Не было войтов, не было ни городского управления, ни правительства. Силезцы грабили жителей. Все, у кого были слуги, вооружили их и поставили у ворот, чтобы отбивать нападение.
Шелюта и другие раньше времени закрыли пивные, но воины вломились в ворота. Вытащили бочки и пили, не платя за угощение. В замке, куда Муша уже послал гонца с известием о случившемся, все ликовали и радовались. Мартик ждал только ухода силезцев. Ночью Муската, закутанный в серый плащ и переменивший духовную одежду на светскую, хотел выбраться из города, но его предупредили, что отряды Локотка стоят под самым городом. Он должен был вернуться, а утром, пробравшись к доминиканцам, исчез в их монастыре.
Перед самым рассветом силезцы со свернутым знаменем начали тихо выходить из города, за ними ехали возы и кони, нагруженные всяким добром. Восходящее солнце уже не застало здесь князя Болеслава. Самый большой отряд вышел через Флорианские ворота, увозя с собой под сильной стражей арестованного войта Альберта.
Соловьи распевали на вербах и кустах над рекой, в рощах и городских садах, ничего не ведая и не заботясь о том, что пению их вторили стоны и жалобы во всем городе. Утро всходило веселое, весеннее.
Мартик, подперев руками бока, стоял на валах, радостно билось в нем сердце. Он ждал только момента, когда можно будет без всякого опасения открыть ворота и выпустить изголодавшихся и измученных людей проветриться на окопе. Ему должны были дать знать, когда последний силезец скроется за воротами.
В это время Павел с Берега спешил один, не дожидаясь товарищей, к замку.
Мартик, увидев его издали, сразу узнал его, прежде чем тот его заметил, и обрадовался.
— Ого! Идет коза к возу! — обратился он к Павлу. — Здорово, Павел! Как поживаете?
— Ох, плохо у нас: мертвецами пахнет! — со вздохом протягивая к нему руку, промолвил мещанин. — Мартик, старый друг, спасай!
— Я? — рассмеялся Сула. — Разве я могу спасать тех, которые изменили своему государю. Я маленький человек, что я могу сделать?
— Прикажи впустить меня через калитку, ради страданий Иисуса, — заговорил Павел. — Нам надо поговорить.
У ворот уже стояли люди, готовые отворить их по первому приказу. Его тотчас же впустили. Слезы лились из глаз мясника, и он вытирал их вместе с потом.
— Мартик, дружище! Ты был нашим приятелем, будь же нашим защитником! — начал он умолять.
— Просите об этом Господа Бога, а не меня! — печально отвечал Сула. — Он один только может вас спасти. А я не знаю, если бы даже сам святой Станислав вышел из гроба и сказал нашему князю: прости им, — я не знаю, послушался ли бы он его? Он дал клятву не щадить изменников.
Павел со стоном закрыл глаза рукою. Помолчали оба. Мартик смотрел вдаль.
— Послушай, Сула, — заговорил мясник. — Удастся ли нам или не удастся, про то знает Бог, но все же надо попробовать. Мы — те, что не были заодно с войтом, а вы можете подтвердить это, хотим ехать к нему навстречу и умолять о помиловании. Поезжай и ты с нами!
Мартик даже вздрогнул.
— Оставьте меня, я и не могу и не хочу! Он теперь так разгневался, что и меня велит повесить вместе с вами…
И, прервав самого себя, живо спросил:
— А что сталось с войтом?
— Болеслав взял его под стражу и увез с собой. Бросят его в яму, но оставят в живых, а может быть, и отпустят за выкуп, если не он, то брат его устроит это. А нам некуда и бежать. Дома — женщины, дети, — застонал он. — Сула, у тебя всегда было доброе сердце, поезжай с нами… Город тебе…
Он не докончил, потому что Мартик оборвал его.