Страница 66 из 70
Он тогда должен был ехать в Прагу сниматься, и врач (ее звали Наташа) давала ему последний инструктаж по таблеткам.
И вот Гердт полулежит в кресле, катетер в вене, рядом капельница, Наташа сидит у него в ногах, и он сдает ей экзамен, перечисляет, что и когда нужно принимать… Сдает он этот экзамен с первого раза, память профессиональная. Наконец Наташа говорит Гердту: «Зиновий Ефимович, еще какие-нибудь вопросы есть?»
Тут Гердт, лежавший двадцать минут эдаким послушным старичком, вдруг садится, при этом свободная от капельницы рука оказывается на Наташином колене. И говорит: «Да, один вопрос. Как там в Чечне?»
Он был молод. Он был моложе многих из тех, кто годится ему во внуки – от этого такая горечь доныне. Его смерть – смерть трагическая и преждевременная, что подтвердили на его похоронах слезы сотен людей «из публики», как сказал бы сам Гердт. Старое, измученное тело унесло с собою в могилу нежное юношеское сердце и ясную голову.
Когда Зиновию Ефимовичу стало ясно, что он уже уходит, что законы биологии распространяются и на него, он не мог с этим смириться. Ему было невероятно тяжело осознавать себя немощным – это, я уверен, причиняло ему самые большие страдания.
На восьмидесятилетие Зиновия Ефимовича, 21 сентября 1996 года, к нему на дачу съехались, по-моему, вообще все. Включая некоторое количество людей, про которых я не поручусь, что Гердт их знал вообще.
А одним из первых, по роду службы, явился поздравить Гердта вице-премьер Илюшин – он должен был вручить ему орден, называвшийся «За заслуги перед Отечеством» III степени. И, видимо, какой-то тамошний холуй подсказал Илюшину, что он едет поздравлять интеллигентного человека. Вице-премьеру положили закладочку в томик Пастернака – и, вручив орден, он этот томик на закладочке открыл, сообщив, что хочет прочесть имениннику вслух стихотворение «Быть знаменитым некрасиво».
Гердт отреагировал немедленно: «Давайте лучше я вам его прочту!» А у Илюшина протокол, он же готовился… Нет, говорит, я сам. Тогда Гердт, гений компромисса, говорит: «Давайте так: строчку – вы, строчку – я…»
И вот можете себе представить картинку. Илюшин (по книжке): «Быть знаменитым некрасиво…» Гердт (наизусть, дирижируя красивой, взлетающей в такт правой рукой): «Не это поднимает ввысь…» Илюшин (по книжке): «Не надо заводить архива…»
И так они продвигаются по тексту, и всех, кроме вице-премьера, охватывает озноб, потому что все вспоминают последнюю строчку стихотворения. Строчку, которой в контексте физического состояния Гердта лучше не звучать совсем.
Положение спас сам Гердт (раньше всех вычисливший грядущую неловкость). И когда вице-премьер пробубнил свое: «Позорно, ничего не знача…» – Гердт, указав на себя, закончил: «Быть притчей на устах у всех…»
И рассмеялся, прерывая эту чиновную выдумку. Последние строфы прочитаны не были. Артист не дал первому вице-премьеру попасть в дурацкое положение.
На вечере в честь 80-летия Зиновия Гердта, в октябре 1996-го, случилось то, что иначе как чудом назвать нельзя.
На сцену поднялась та самая Вера Веденина, которая спасла его, вытащив на себе с поля боя, – и Гердт, сидевший за кулисами и смотревший действие по телевизионному монитору, вдруг сказал: «Я должен к ней выйти!»
И вот две Татьяны, жена Гердта и жена Сергея Никитина, помогли Зиновию Ефимовичу добраться до кулисы, и он отпустил руку жены – и на сцену вышел сам! Вся страна видела это.
Они обнялись. Вера Павловна, потерявшись на публике, начала говорить про войну, про победу, что-то сбивчивое, неловкое… Гердт мягко остановил её: «Вера, да ну их на фиг!.. Победили и победили…»
Как он умел снимать пафос!
С Гердта не брали денег на рынке. Я видел это своими глазами. Отводили руку с деньгами, а потом догоняли у машины и клали в машину арбуз.
Вот что такое – не популярность, а слава!
Если спросить этих людей, почему они так поступают, они, может быть, даже и не смогли бы внятно ответить на этот вопрос. Но даже торговцы мясом подсознательно понимали, что Зиновий Гердт им уже давно за всё заплатил.
Что все мы должны ему больше, чем он нам.
О Евгении Миронове
Впервые мы увидели Женю Миронова в фильме Тодоровского-младшего «Любовь». А познакомились и влюбились после фильма Тодоровского-старшего «Анкор, еще анкор!» После сцены с Гафтом в этом фильме Зяма шепнул мне: «Думаю, этот мальчик перешибет однофамильца», но ему, похвалив его, вероятно, из педагогических соображений, этого тогда не сказал. Гердт всегда с интересом следил за Жениными работами, а встречаясь с ним, радовался, что Женя, несмотря на юность, так трепетно и серьезно относится к профессии.
На съемках «Ревизора» они были уже партнеры. Причем в том, что Женя партнер «равный», а может, и «равнее» некоторых, Зяма не только убедился сам, но и сумел внушить очень звездной когорте участников. Напряженная в начале съемок атмосфера в группе, состоявшей из очень знаменитых имен и как бы «несолидных», молодых режиссера и главного исполнителя, переломилась, ушла ироничность и снисходительность, и возникли партнерство и дружественность.
Встречаясь сегодня с Женей на каких-нибудь спектаклях, просмотрах, я испытываю доверие к его искренней радости от встречи. Это очень согревает душу. А я вспоминаю его почти ежедневно, ставя на стол конфеты и печенье в корзинках-уточках, подаренных мне Женей, когда в Праге мы очень весело праздновали День Победы и приходящееся на этот день мое рождение.
Женя – человек светлый и теплокровный. Как истинно высокий талант независтлив и умеет восхищаться талантом других. Я уверена, что он принесет нам всем еще много радости. Удачи ему! Он ее заслуживает.
Евгений Миронов
ЕМУ Я ИГРАЛ ЭТОТ МОНОЛОГ
Я только поступил в Школу-студию МХАТ.
Начал играть в массовых сценах в спектакле «Так победим». Он игрался в здании на Тверском бульваре. Однажды объявили, что на малой сцене состоится встреча с Зиновием Ефимовичем Гердтом. Все места, и сидячие и стоячие, были заняты. Чудом нашел стул в самом конце зала. Ждали час, не помню почему. Все волновались: неужели не придет? Пришел. Легкой, подпрыгивающей походкой вышел на сцену. Сразу стал своим. Тон разговора близкого тебе человека. От обилия великих имен, с кем дружил, встречался, работал, кружилась голова. Рассказывал нелепые случаи, зал от хохота лежал. И ужасно не хотелось расставаться.
Когда шел в общагу, только тогда осознал, кого видел. Гердт – живая легенда. Но почему-то величия его фигуры не ощущалось. Всё просто. Убили наповал его лёгкий юмор и самоирония. Много позже, когда от «успеха» ехала крыша, вспоминал гердтовскую самоиронию, и это лекарство моментально спасало от болезни. Тогда я и представить не мог, что буду не только лично знаком с Зиновием Ефимовичем, но и что мы будем работать вместе. Слово «работать» как-то не подходит. Жить. Потому что тут же попадаешь в его поле и выходить из него не хочется.
Сергей Газаров затеял фильм «Ревизор». Предложил мне Хлестакова. Все остальные – суперзвезды. Снимали в Праге. Оказалось дешевле. Времени мало. Режиссер нервничал. Артисты, хоть и звезды, тоже. Все судорожно искали характерность. Нужно было начинать снимать, но никакой договоренности о том, что и как снимать, не было. В воздухе висел парализующий ужас. Перед съемкой к режиссеру подошел Зиновий Ефимович: «Простите, Сережа, я, кажется, придумал себе характерность. Что если я буду всё время прихрамывать?» И действительно, прихрамывал всю картину. Так элегантно снять напряжение мог только он. Вокруг него всегда собирались, чтобы послушать удивительные истории, которые не кончались. Теперь жалею, что не записал ни одной.
Готовились снимать главную сцену Хлестакова – сцену вранья. Утром в гримерной собрались монстры. Все великие стали вслух обсуждать предстоящую сцену: «Ну, посмотрим сегодня, какой ты артист». Молчит один Гердт. Я похохотал с ними. У самого от страха зуб на зуб не попадает. А нужна лёгкость в мыслях необыкновенная.