Единая-неделимая

— Господа, прошу садиться на премировку (Премировка — здесь, осмотр лошадей и ездоков перед скачками). Морозов перекрестился и сказал со вздохом Тесову:

— Ну, выводи!

XII

Нина Белянкина, в серой, маленькой шляпе лодочкой с серым крылом цесарки, той старомодной шляпке, в которой она познакомилась с Морозовым, — она считала ее счастливой — и в короткой, под котик кофте — совсем немодной, так настаивала, чтобы ей продали ложу в кирпичной стенки, что она достигла своего.

Ложа была одна, случайная. Она была заказана генеральшей Гриппенберг и только что возвращена.

Маленький Песцов, секретарь общества, устраивавшего состязания, никогда не продал бы ложи так скромно и не по моде одетой даме, если бы с Белянкиной не было ее подруги Ксении Лопатиной, работавшей в лучшем модном магазине и одетой с подчеркнутой претензией модной модели. Шляпа с полями чуть не аршин в поперечник, темная вуаль с громадными мушками и легкое, суконное, лиловое манто, подхваченное под коленом, — все было такое идущее впереди сезона, и Песцов решил, что перед ним хозяйка модного магазина и ее модель, и отдал им последнюю ложу. Нина купила афишу, стрельнула в Песцова подведенными глазами-незабудками и пошла по манежу.

В это время серые дощатые ворота распахнулись, оркестр заиграл «рысь» и в манеж стали въезжать всадники.

На середине манежа старый барон Древениц, в длинном пальто и в монокле, стоял с маленьким генералом Лимейлем, ловким и стройным, с нестареющим бритым лицом.

Рядом с Лимейлем был его помощник, красавец князь Багратуни, и тот штатский, что просил садиться, — Звездинцев.

Первым на нарядном, небольшом вороном жеребце орлово-растопчинских кровей, завода Великого Князя Димитрия Константиновича, ехал полковник Конногренадерского полка. Он спокойно вел лошадь, косившую глазом на зрителей. За ним ехал кавалергард Зорянко, едва справляясь с гнедым хёнтером (Хёнтер (правильнее гунтер) — порода лошадей, выведенная в Великобритании; была очень популярна среди офицеров русской гвардейской кавалерии; многими считалась «идеальной строевой лошадью»), блистающим холодными, коровьими глазами, с коротко обрубленным и все время шевелящимся хвостом. За хёнтером шла Русалка.

Вид хёнтера раздражал Русалку. Его голый, ничего не прикрывавший хвост казался ей оскорбительным. Хёнтер был острижен по колени и сверху был розовато-серый и гладкий, а в низах была густая длинная шерсть, и это казалось Русалке издевательством над лошадью. Гривы у него не было, и сквозь манерно, по-спортсменски, отставленные локти Зорянки Русалка видела голую шею, темнеющую ежиком гривы. И шел он, болтая ногами в воздухе и показывая тяжелые, плоские, точно упряжные копыта.

Русалка злилась. Она прижимала тонкие, красиво обрезанные, чуть подбитые шерстью уши, никогда не знавшие ни подпаливания, ни подщипывания, и сердито морщила губу под храпками, обнажая белизну зубов.

Потом она насторожила уши вперед и смотрела томными глазами, стараясь глядеть мимо хёнтера на изящного вороного жеребца. Вид лож, полных людьми, и ритмичный подсчет музыки возбуждали ее. Русалка едва касалась ногами пола манежа и старалась отделять левую переднюю от земли раньше, чем правая задняя достигала ее. Со стороны казалось, что она не касается пола, но танцует по воздуху. Мягкая челка разбилась на две прядки. Храпки приподнялись, а нижняя губа играла под цепкой мундштука. Хвост блестящим шлейфом был откинут назад, давая обрисовываться округлым окорокам, залитым золотом шерсти. Шпорная вена налилась кровью и сеткой покрыла грудь, бока и ноги.

Морозов ехал строевою рысью, трясясь в такт музыки, и его мягкие удары в седло усиливали ритмичность движения Русалки.

— Боже мой! Какая красавица! — услышал Морозов чей-то женский голос из ложи, но он не поспел посмотреть, кто сказал.

— Браво, Сергей Николаич! — сказала их полковая дама, жена полковника Работникова.

— Славно, Русалка! — сказал Перфильев, стоявший у ворот подле Царской ложи.

— Ша-а-гом!.. — скомандовал князь Багратуни. Всадники похлопали лошадей по шее и прошли шагом полкруга.

Хёнтер впереди Русалки врал, шел не с той ноги. Зорянко, ехавший без мундштука на охотничьей уздечке с широкими удилами и с мартингалом (Мартингал — часть конской упряжи, ремень, идущий от удил к нагруднику для удержания головы лошади в нужном положении), пилил ему рот поводьями, и он то наскакивал на вороного жеребца, то отставал, мешая идти Русалке.

Она презирала хёнтера…

— В сущности можно кончить, ваше превосходительство, — сказал Звездинцев, — вопрос о премиях решен еще вчера. Как идут, так и получать.

Но Лимейль и Багратуни заспорили.

— Их надо поставить в обратном порядке, — сказал Лимейль. — Русалку первой, вороного вторым и зорянковского Пика — третьим.

— Вы хотите выводного хёнтера поставить ниже русских лошадей, — возмутился Звездинцев. — Ввод хороших лошадей в Россию надо поощрять.

— Но она хуже этих двух, — сказал князь. — И притом еще более надо поощрять выращивание русских лошадей.

— У Зорянки не военная лошадь. У нее трудный рот, — сказал Лимейль.

— Мы премируем не только военных лошадей. Тут едут джентльмены и дамы, — сказал Звездинцев, указывая на длинную вереницу всадников, где между офицерскими мундирами мелькали красные фраки и черные амазонки.

— Но охотничью, Александр Павлович, охотничью… А эта и на охоте завезет, куда хочет, и удовольствия не доставит.

— Князь, ты как? — взял Лимейль за рукав Багратуни.

— Я твоего мнения. Как генерал Древениц…

— Я тоже, хёнтеру не давай, — сказал Древениц и уронил из глаза монокль.

Генерал Лимейль вделал знак на вышку. Там зазвонили в колокол…

Всадники уехали из манежа. Премированных лошадей вызвали на арену. У ним под ушами, к оголовьям были привязаны банты из шелковых лент.

Трубачи играли туш, и Русалка с белым бантом, прядая ушами, за ней вороной конногвардейский жеребец с голубым и сзади всех хёнтер Зорянки с алым бантом прошли по манежу галопом. И снова зазвонил колокол, и из боковых ворот выбежала артель рабочих в красных рубахах.

Несли барьеры и стали быстро устанавливать препятствия вдоль стенок и посредине манежа.

Публика зашевелилась. Трубачи заиграли модное попурри из итальянских песен, и толпа стала подвигаться сзади лож, рассматривая модные новинки, ища знакомых и любуясь красивыми женщинами петербургского света и полусвета, как только что любовалась красивыми лошадьми.

XIII

Скачка была через четырнадцать повышенных препятствий. Самое низкое было в полтора аршина, самое высокое и трудное, кирпичная стенка, было вышиною в два аршина шесть вершков. Это был приз Августейшего Председателя Общества, самый крупный приз сезона, и на скачку записались самые смелые ездоки на лучших скакунах. Старушка белая Сигаль под ездоком, художником Кузнецовым, когда-то непобедимая в манеже, цвет конюшен Зорянко и Экса, караковый Камуфлет александрийского гусара Петренко, Петров с Кармен, — все знаменитые лошади. Всего скакало пятнадцать человек. Кто надеялся на силу лошади, кто на свое искусство, кто на смелость, кто просто на фукса (Фукс (от нем. Fuchs — лиса) — игорный термин; в бильярде — случайный удачный удар по шару, в картах — случайно пришедшая хорошая карта. Надеяться на фукса — надеяться на удачу). Все знали, что чисто не пройдет никто. Рассчитывали на падения. В проходе, где только что стояли барьеры, поставили носилки. Доктор и фельдшера Уральской сотни. Лейб-Гвардии Сводно-Казачьего полка были наготове. Зрители снова занимали места. В манеже наступила та напряженная тишина, что бывает при зрелищах, где есть опасность для жизни.

Спящие где-то в каждом кровожадные чувства и любопытство к страданиям и смерти вдруг поднимались с первобытного дна души, где не совсем еще уснули инстинкты пещерного человека-зверя. Трубачи перестали играть. Близкие и знакомые скачущих примолкали, вздыхали и рассеянно, невпопад отвечали на вопросы.