Largo

Стук прекратился. Ей показалось, что кто-то подкрался к двери с той стороны и стоял отделенный только досками. Это был не он… Не Портос. Портос никогда бы не стал красться. Стало ужасно страшно. И быстро, быстро вдруг забилось сердце в ожидании чего-то неотвратимого.

— Портос! Это я… — негромко сказала Валентина Петровна.

Никто не откликнулся.

Было томительно тихо. Но она чувствовала, что кто-то стоял за дверью и так же, как она, слушал.

Она постояла еще минуту. Потом ужасный, кошмарный страх охватил ее и она бросилась вниз, выскочила в подворотню и побежала на улицу.

Туман стал еще гуще, и черные сумерки ноябрьского вечера свинцовой шапкой накрыли город. В десяти шагах пешеходы казались тенями. Издалека доносились частые звонки трамваев. Извозчики на пролетках подняли кожаные верхи. Шел липкий мокрый снег.

В страшной тревоге, — не случилось ли что с Портосом — Валентина Петровна быстро пошла по улице и чуть не наткнулась на Якова Кронидовича. Он шел не со своей стороны, а вдоль домов и, задрав голову кверху, разглядывал номера над воротами.

Испуганная Валентина Петровна пробежала, нагнув голову, мимо него и остановилась в тени у самого фонарного столба. Она следила за мужем. Она видела, как он долго в раздумье стоял у ворот «их» дома. Черная мерлушковая шапка совсем побелела от снега. Наконец, он решительно позвонил дворника.

Там что-то случилось… И что-то ужасное. Валентина Петровна почувствовала, что еще минута — и она от волнения лишится чувств. Она, шатаясь, дошла до первого извозчика и, влезая в пролетку, дрожащим голосом сказала:

— На Николаевскую, около Невского!

V

Яков Кронидович в совете был очень задумчив и рассеян. Монотонно и скучно читал секретарь протокол прошлого заседания.

Один из членов внес поправку, и чтение протокола затянулось. Яков Кронидович не мог прогнать из своей головы мысли о странной записке. От кого она могла быть? Подозрение на Стасского он откинул. Не в характере Стасского, прямом и слишком резком, было писание таких анонимных записок… Но Якову Кронидовичу все казалось, что эти подозрительные записки должны непременно иметь отношение к тому, Дреллисовскому, делу… И вдруг — его точно осенило. "Да ведь это племянник Вася Ветютнев"… Он еще в Энске сказал дяде: — "прямо писать по этому делу остерегаюсь. Розыски делать буду. Осведомлять буду условно". — "Ну и осведомлял!" Все цифирные записки стали вдруг ясными. Вася находил свидетелей. "Еще недавно… Да, когда, бишь, это было?… Ну да…. на прошлой неделе… Вася писал, что он едет в Петербург. Писал, что свидание необходимо. Сообщит час и адрес… Конечно, Вася! И с чем-нибудь по тому делу! Интересно, однако, повидать его"…

Яков Кронидович не слыхал, как председатель обратился к нему:

— Коллега, вы ничего не имеете против внесения в протокол поправки Ступицына?

Председатель повторил вопрос.

— Задумались о чем-то, — сказал он. — Замечтались.

— Нет, — сказал Яков Кронидович. — Я озабочен. Я получил сегодня деловую записку, вызывающую меня к трем часам. Я колебался… А вот, пораздумав, считаю своим долгом поехать.

Он был необычно взволнован. Председатель и члены это сейчас же заметили.

— Что же, господа, отпустим Якова Кронидовича. Обойдемся без него, — сказал председатель.

— Конечно… на повестке ничего особенного нет, — раздались голоса.

— Я ко второй половине приеду… Мне тут одно дельце, — непонятно самому себе, почему он волновался, сказал Яков Кронидович. — Через час я буду обратно…

И это все не укрылось от членов. Слово «дельце» было непривычно для Якова Кронидовича и оттенило его волнение.

Секретарь просил подписать предыдущий протокол, и Яков Кронидович стал спускаться в большую прихожую. И швейцар, достававший ему калоши и подававший ему пальто, заметил, что Яков Кронидович был "как-то не в себе. Точно ему нездоровилось". Профессор приказал позвать извозчика на Кирочную.

С улицы номеров не было видно и Яков Кронидович, доехав до Знаменской, отпустил извозчика и пошел, отыскивая 88-й номер. Из ворот выскочила какая-то высокая, стройная женщина в сером и быстро прошла мимо. Яков Кронидович не обратил на нее внимания. Он в недоумении стоял у дома № 88. Дом был, как многие дома в Петербурге. Громадный, темный, тусклый, с двумя дворами и высокими флигелями внутри. Кое-где светились огнями окна. Крыша исчезла в тумане. Большие тяжелые, дубовые ворота были заперты, но калитка была открыта. Яков Кронидович постоял у калитки и стал звонить к дворнику.

Младший дворник, только что собравшийся приниматься за чаепитие и потому недовольный, что ему помешали, вышел к Якову Кронидовичу в рубахе и жилетке.

— Скажи-ка, милый, где здесь у вас остановился Василий Гаврилович Ветютнев?

Дворник почесал за ухом, сдвинув на бок собачьего меха шапку и раздельно, точно во что-то вникая, проговорил:

— Вя-тю-тнев… Нет… у нас такого нет…

— Может быть, он остановился у кого-нибудь из жильцов?..

— Все одно — знали бы… Без прописки никак невозможно. Да вот — поглядите сами на доску, может, кого и угадаете?

Дворник показал Якову Кронидовичу на тускло освещенную внутренним фонарем доску и ушел в дворницкую. Яков Кронидович подошел к доске. Против доски была распахнутая дверь, за нею ярко освещенная лестница. Она почему-то особенно врезалась в памяти Якова Кронидовича. Он стал читать фамилии: Козлов, Шульц, Репейников, Гладков, Васильев, Шлоссберг… Он понял, что это безполезное дело.

"Странный Вася", — думал Яков Кронидович. — "Дал адрес и не указал у кого?"

Дочитав до конца фамилии жильцов и, не найдя ни одной подходящей, Яков Кронидович в большой рассеянности вышел никем не замеченный из ворот и сейчас же скрылся в тумане сгустившихся вечерних сумерек.

"Какой это все вздор!" — думал он. — "Какой-нибудь шутник, гимназист какой-нибудь, просто так балуется, а я старый человек, дурака валяю". Но он в душе был доволен, что пошел. Ему показался призрак — он пошел на этот призрак и увидал, что ничего нет.

Раздумывая, размышляя о пределах между таинственным и глупым, между шалостью и предвидением, он шел в тумане пешком, не замечая улиц и позабыв о заседании. Он прошел мимо Знаменской; Надеждинскую принял за Знаменскую и очутился на Литейном. Извозчиков было мало. Все они были заняты. Медленно, непрерывно позванивая, двигались по рельсам трамваи, и их ярко освещенные окна проходили едва приметными желтыми пятнами. Пешеходы были редки. Город казался призраком и жуткое чувство тоскливого одиночества охватило Якова Кронидовича. Он брел в тумане, не узнавая улиц, и был точно вне времени и пространства. Мучительно давило виски. Прохожие становились все реже и казались тенями.

"А ведь в таком тумане и заблудиться не хитро. Джунгли…. Чистые джунгли — большой город… И сколько в нем ежечасно совершается преступлений"… Только выйдя на Фонтанку, Яков Кронидович немного опознался. На Фонтанке туман был так густ и темен, что не было видно ее тихих вод. Пароходы не ходили. Отсчитывая мосты и улицы, путаясь и ошибаясь, медленно, точно в кошмаре, или бреду подвигаясь по скользким от мокрого снега панелям, усталый, вспотевший и запыхавшийся Яков Кронидович после почти полуторачасовой ходьбы добрел до министерства.

"Здорово я блукал, должно быть", подумал он, глядя на часы в швейцарской, показывавшие шестой час.

— Заседают? — спросил он швейцара.

— Еще не кончилось, пожалуйте-с — сказал швейцар.

Яков Кронидович поднялся в зал заседаний.

— А, Яков Кронидович, вы-таки приехали, — сказал председатель. — Я на вас не рассчитывал. Но очень кстати… Скажите… Сколько времени надо, чтобы разделать труп?… Отделить конечности, голову, упаковать в свертки?

Яков Кронидович, казалось, не понимал вопроса. Он вытирал пот со лба. Налил в стакан воды и жадно выпил.

— То-есть, как это? — спросил он.

— Я вам поясню-с… Это все по делу, помните… инженера Гилевича… Убийство в Фонарном переулке…. Сколько лет прошло, а из министерства Юстиции принципиальный запрос.