Largo

Их ровный блеск на фоне черного сукна слепил Валентину Петровну.

— В этом году первый раз батюшка ваш не брали у нас часов. А то каждый год, когда десять, когда и двадцать призовых часов брали.

— Да, — сказала Валентина Петровна, ни о чем не думая и внимательнее посмотрела на лежавшие перед нею часики.

Приказчик, чтобы развлечь покупательницу, вынул часы и стал их показывать.

— Извольте посмотреть какая гравировка на крышках. Вот этот, где драгун прыгает через забор — это за скачку. Внутри на циферблате можно наклеить портрет Государя Императора, или Наследника, есть портреты Императрицы и Великих Княжен для Шефских полков… С тонкой цепочкой на 19 рублей, с толстой, для лучших призов на 23.

Валентина Петровна рукою в перчатке играла массивною цепью.

— Красивые часы. Не модные.

— У солдат они всегда в моде. Посмотрите — эти, с казаками, за джигитовку, эти с книгами и компасами, циркулями и линейками за отличное окончание учебной команды.

— А эти?

— Это — пограничной страже — за постовую службу.

— Да?..

Ее часы были готовы. Там только зубчик соскочил. Приказчик надел ей цепочку браслета на руку.

— Что я вам должна?

— Ничего-с… такой пустяк.

Она встала.

— Что, можно… часов десять по почте послать?

Она спросила, ни о чем еще не думая. Просто — так… Чтобы что-нибудь сказать.

— Куда угодно… В ящик положим, холстом обошьем… Только адрес дайте.

— Я сама пошлю… Вы только запакуйте.

— Слушаюсь. Какие прикажете? В какую цену?

— Лучшие… По двадцать три рубля… Вот таких… "За скачку" — трое… "За отличную стрельбу"…

— Цепочку с ружьями?

— Да… с ружьями… двое… "За постовую службу"- трое… и еще…

— "За разведку", может быть?…

— Да, "За разведку"… двое…. Всего десять…. Вы пришлите мне… Совсем готовые… только чтобы адрес написать.

— Через час у вас и будут.

Она вышла из магазина. Пошла прямо домой. Как-то легче ей дышалось… Точно будто и дело сделала. На двести тридцать рублей купила часов для пограничников Петрика. Откупилась от него…

XXXVIII

После завтрака к Валентине Петровне позвонили. Она так отвыкла от посетителей, что даже взволновалась. Но это принесли часы. Она заплатила по счету, села в гостиной за столик и тщательно по холсту написала адрес Петрика.

"Пусть порадуется… От госпожи нашей начальницы… от королевны Захолустного Штаба королевский подарок".

Она позвала Таню.

— Снесите, Таня, эту посылочку на почту, — сказала Валентина Петровна.

Таня хотела взять пакет, но в это время опять позвонили.

— Что это сегодня, — сказала Валентина Петровна. — Если это не Обри и не Долле — не принимайте. Я никого не хочу видеть.

Через несколько секунд Таня со смущенным лицом вернулась из прихожей, неся на китайском черного лака подносике визитную карточку. Валентина Петровна взяла ее в руки.

"Барон Вильгельм Федорович фон Кронунгсхаузен", — прочла она.

Глаза цвета морской воды поднялись вопросительно на Таню. В золотых глазах Тани прыгал радостный смех.

— Петра Сергеевича полка командир-с, — шепотом сказала она. — Вот такой, и она вытянула лицо и округлила правый глаз, будто в нем был монокль.

— Командир холостого полка, — тихо сказала Валентина Петровна, вставая со стула. — Проси… Что ему надо от меня?

Высокий, тощий, с юношеской в сорок с лишним лет талией, очень прямой, в длинных с острою складкою серо-синих чакчирах, в драгунском мундире, с этишкетом, выпущенным из-под погона, с Владимирским крестом в петлице, с сухим бритым, в морщинах не то английского жокея, не то немецкого пастора лицом, с моноклем, с редкими рыже-седыми волосами, аккуратно расчесанными на пробор через весь затылок до желтого воротника, барон, изобразив на лице своем некоторое подобие улыбки, склонился к Валентине Петровне, целуя ее руку и по тому, как барон взял ее и как целовал, она почувствовала, что он увидал, прочувствовал и оценил всю красоту ее руки.

— Пожалуйста, барон, — смущаясь, сказала Валентина Петровна. Она хотела сказать "чему обязана Вашим посещением?", но ей это показалось нелюбезным, и она замялась. Барон стоял в трех шагах от нее и рассматривал ее через монокль. Так вероятно он разглядывал ремонтных лошадей, на глаз оценивая толщину кости под коленом, ширину груди, спину, круп. Ей стало неловко под его взглядом и она покраснела. Покраснев, стала досадовать на себя.

— Садитесь, барон… Прошу.

Барон продолжал стоять.

— S-so!.. — с полным удовлетворением сказал барон. — S-sо!.. Тот-то кто любит свой польк — тот любит своих офицеров! — торжественно начал он, все не садясь. — Я ошень любиль ротмистра Ранцева, Вы его тоже любите?

— Да… мы друзья детства… Он очень хороший человек.

— Мало сказать — хороший шеловек. Он хороший офицер… Он хочет женить на вас. Тот-то, кто собою вам жертвоваль — тот-то достоин вашей любви.

— Вот как, — чуть улыбаясь, сказала Валентина Петровна, — вы, командир холостого полка, говорите о женитьбе вашего офицера?

— Тот-то, кто ушель в Пограничную стражу, — тот-то не в холостом полку. Тот-то может жениться. Тот-то должен жениться.

— Так… я, признаться, барон, ничего не понимаю, — сказала Валентина Петровна.

— Я приехаль… сваха… сватом к вам. Он ошень просиль…. Я знай… Как ваша матушка, я ее знай, в Захолустном Штабе помогайт вашему папе, так вы помогайт ротмистру. Тот-то — достоин.

— Я в этом, барон, не сомневаюсь, что Петр Сергеевич достоин самой прекрасной двушки, как невесты… Но я… Я-то чувствую себя совсем не достойной его.

— Глюп-сти! — решительно сказал барон. — Я это понимай, — я все хорошо знай. Он мне все, все, все писаль… Как отец… Я ему биль и есть отец, и я прошу нэ отказывать.

— Не знаю, право… Вы меня застаете врасплох. Я, откровенно говоря, никогда не думала об этом.

— Есть вешши, сударыня, где думать нельзя. Надо — сердце… Надо — раз-два и готово… Это — атака и женитьба… Если подумаль: — "я атакую" — нэт атаки — сердце не выдержаль…. Если подумаль: — "я женюсь", стал думать: "зашэм я женюсь, буду-ли я счастлив" — тот не женится. Это, как Гоголь, — вы, наверно, знаете, смеялись… Тот-то, кто женится, тот телеграфирует два слова: — "да… еду"… вот и все. И вы это сделаете. Тот-то, кто любит, — тот это делает.

Валентина Петровна стояла перед бароном, опустив голову. Она подняла ее и вдруг увидала себя в зеркале. Весенняя, утренняя прогулка оживила ее щеки, глаза сверкали в черном обводе густых, загнутых вверх ресниц. Траур делал ее еще моложе, тоньше и стройнее. На мгновение мелькнула мысль о монастыре — и стало так жаль себя… Чугунные кони на Аничковом мосту встали перед глазами. И не только кони… Даль звала. Все эти фанзы и манзы, простор до фиолетовых гор казались чудесными — и с Петриком не страшными. В ушах звучала Бородинская симфония — "В степях Азии" — и точно пела, переливаясь, как горный ручей странная, меланхоличная, медлительная жилейка и ей вторило побрякивание колокольцев тихо бредущего по пустыне верблюжьего каравана. Безкрайние горизонты, золотые восходы, румяные закаты раскрывались перед нею и жизнь была не в прошлом, а в будущем — и прекрасным казалось продолжить ее рука об руку с Петриком, — кому все и всегда во всех играх верили. И в жизненной игре она ему поверит.

Он — офицер.

Барон посмотрел на свои часы-браслет.

— Тот-то, кто сделал свое дело, тот телеграфирует — да!..

— Барон, — сказала Валентина Петровна.

В это время Таня, в платочке, показалась в дверях.

— Барыня! можно войти?

— Что вам, Таня?

— Посылочку взять… На почту… Вы приказали… А то запрут почту-то!

Барон скользнул глазом по адресу на коробке. Он выбросил монокль и согнулся опять к руке Валентины Петровны.

— Оставьте, Таня… Я сама… отвезу… не надо на почту, — густо покраснев, сказала Валентина Петровна.

Барон шагнул к дверям в прихожую. В дверях он остановился, почтительно и церемонно еще раз отвесил низкий поклон Валентине Петровне, выпрямился и вставил в глаз монокль.