Сердце в гипсе

Когда я завела речь о том, где хранятся документы на владение домом — мало ли что, — а также страховка на случай наводнения (ближайший водоем — это Висла, в двадцати двух километрах от нас, в Варшаве) и что в кладовке — на всякий пожарный — лежат запасы круп и риса, Тося не выдержала.

— Ты надолго уезжаешь, мама? — невинно поинтересовалась она, но я-то заметила, что вначале дочь покосилась на Адама.

Лишь только примешь какое-нибудь решение и последовательно начнешь его осуществлять, как тебе тут же вставляют палки в колеса. Я пошла к Уле и выложила ей все начистоту, заставив прежде поклясться, что она не обмолвится ни словом моим домашним. И попросила, чтобы она зашла к ним и проверила, как они без меня живут.

— Прости, ты на сколько дней едешь? — невинно спросила Уля. — Ведь уезжая на Кипр, ты не побоялась Тосю оставить одну. Теперь она уже не одна...

Вот именно! Эта Уля ничего не поняла! Пока Тося была одна, я могла быть в ней уверена. А теперь Адам оставался один. И Уля могла бы быть полюбезнее и пригласить его, чтобы он, горемыка, не шлялся одиноко посвету в мое отсутствие. Потому что Тося найдет себе какую-нибудь компанию. А мне бы хотелось, чтобы Адасик не искал себе никакой новой компании.

Остапко заехала за мной утром. Выяснилось, что мы поедем через Вроцлав, потому что у нее там дела. Во Вроцлаве она высадила меня в старой части города, которая оказалась необыкновенно красивой. Я сидела в одиночестве над тарелкой вполне съедобной жратвы, ожидая, пока она решит свои важные вопросы.

Она прибежала, запыхавшись, через три часа. Я успела купить у торговавших на площади мужиков брелки, изготавливаемые глухонемыми: одного металлического мишку, одну Эйфелеву башню и одного маленького рыцаря, — Ты что, сдурела? — Остапко взглянула на мои безделушки с отвращением.

Если бы ей пришлось здесь в одиночестве коротать три часа, она бы тоже кое-что приобрела. Как же иначе я могла объяснить, что вношу свой вклад в развитие их брелочного бизнеса, если они глухие?

Мы сели в машину и поехали. Остапко вела уверенно, даже пила сок за рулем, но разговаривали мы мало, потому что она все время болтала по мобильнику. По-немецки, я в этом языке ну совсем ни бум-бум. Конечно, за исключением Hande hoch2. Но она, как назло, этих слов не произносила. Проехав с комфортом два часа от Вроцлава, мы сделали остановку возле последней в Польше автозаправки. Остапко залила полный бак бензина, и мы отправились в дамскую комнату привести в порядок свои туалеты, потом зашли в продовольственный магазин купить какой-нибудь провизии, потому что неизвестно, сколько придется торчать на границе, затем направились в бар подкрепиться. Сели, поехали. Лес. Огни, шоссе. Вдруг Остапко спросила:

— Ты видела гномов?

Мне стало не по себе. Нельзя нервировать водителя. А водитель тем более не должен выводить из равновесия пассажира, то есть меня. Но самое главное — он не должен нервничать сам.

— Где? — сказала я безмятежно.

— Там были!

— Много?

— Много, я не считала.

Все оказалось куда хуже, чем я предполагала. На шоссе не было ни души, хоть все глаза прогляди. Впереди, на каком-то расстоянии, маячили два красных огонька. И с чего мне, собственно говоря, взбрело на ум с ней ехать?

— Есть хочешь? — спросила я миролюбиво.

— Вот, снова!

— Что снова? — Я старалась не выдать голосом дрожи.

— Ну, гномы! — возмутилась Остапко.

— Соку хочешь? — протянула ей пакетик.

— Ты видела? — нервно воскликнула она. — А теперь видела??

— Конечно, видела. — С сумасшедшими не спорят. Как же я вернусь назад из этого Берлина? Наверное, оттуда ходят какие-нибудь поезда? В кошельке у меня, кроме десяти тысяч, только шестьсот злотых.

— Хороши, правда? — Голос Остапко звучал спокойно.

— Прелесть! — подтвердила я.

— Тебе нравятся? — Остапко отвела взгляд от шоссе и посмотрела на меня с укоризной.

— В общем-то ничего...

— А я их терпеть не могу!

Господи, только бы доехать без неприятностей!

— У тебя есть сигареты? Может, купим, остановимся еще раз?

Я была согласна на все. Только немного дрожали ноги. Лучше бы я поехала с Адамом. Ему не мерещатся гномы.

— Ты что молчишь?

— Я?

Обратно на поезде, и только на поезде, лишь бы добраться до Берлина, все остальное уж как-нибудь образуется.

— О, давай остановимся здесь. — Остапко затормозила. В лучах света дальних фар стали видны олени, Будды, глиняные вазоны и тысячи пластиковых гномов.

— Гномы! — Моя радость не знала границ.

— Так я же тебе говорила, они по всей трассе стоят вдоль шоссе. — Остапко снова посмотрела на меня с упреком.

Мы подъехали к границе. С правой стороны стояли в очереди фуры, слева — легковые машины. Остапко пристроилась посредине.

— Ты что делаешь? — одернула я Еву, потому что к нам уже бегом направлялись какие-то мужчины.

— Я не знаю, где мне встать.

— Как это?

— Я не знаю, какая у меня машина: легковая или грузовая.

Мне стало дурно. Я-то знаю, где сижу — в легковой, большой, шикарной машине марки «Вольво». Но не знаю, где, по ее мнению, сидит Остапко.

— Наверное, все-таки это грузовая, — прошептала Остапко.

Я старалась держать себя в руках.

— Почему эта легковая машина может стать грузовой?

— Потому что здесь есть клетка для перевозки собак, понимаешь?

Господи, помоги!

— Это не твоя машина?

— С чего ты взяла! — Остапко совсем разнервничалась.

Впервые слышу, что не ее.

— Клетки не видно, — сказала я ей тихо.

— Может, она в багажнике?

— Ну, может. — Не хотелось ей перечить.

— Ой, нет. — Остапко решительно зарулила влево. — В этой очереди я стоять не буду. Встану там, где легковые, Ну да. Пусть встает, кончится тем, что нас подстрелят, ведь не напрасно у них оружие. Мы пересекли границу. Никто не стрелял. Я обменяла все деньги на марки. Может, сапоги куплю Тосе или по крайней мере эти полотнища для пилы.

Мы въехали в Германию. Я бросила взгляд на надпись крупными буквами: Ausfahrt. Должно быть, очень приятный городок, только его не видно.

— В это время все спят в Германии? — интересуюсь я деликатно, чтобы не раздражать Остапко.

— С чего это они должны спать? — Остапко не очень расположена к беседам, а потому я попыталась быстро сменить тему:

— Ты будешь сок?

Дорога перед нами ровная, как полотно. И снова надпись: Ausfahrt. Но мы поехали прямо. Прошло еще полчаса. Ausfahrt. Я начала беспокоиться.

— Ты хорошо знаешь дорогу на Берлин?

— Да, а что?

Ничего, это я так просто.

Прошло еще пятнадцать минут, и снова надпись: Ausfahrt. Я приняла отчаянное решение.

— Остановись!

— Зачем?

— Остановись!

Остапко резко затормозила и свернула на обочину.

— Что случилось?

— А то, что мы уже полтора часа ездим по кругу! Когда мы въехали в Германию, то были в километре от Ausfahrt, а теперь до него уже семь километров, — не выдержала я.

Остапко взглянула на меня сочувственно, а потом завела машину.

— Ausfahrt — это съезд, а не название населенного пункта.

Я знаю, дорогой мой папочка, если бы ты был на моем месте, ты бы выучил немецкий...

Во вторник мы колесили по Берлину в поисках какой-то фирмы. Остапко наконец-то нашла по карте дорогу, я издалека полюбовалась Ангелом Мира, станцией метро «Зоопарк», потом два часа ехали в сторону каких-то складов. Затем два часа искали место для парковки.

— У тебя есть деньги? — уточнила Остапко.

А то, конечно. Под предлогом, что негде спрятать деньги,я взяла у Адама контейнер, который носят на шнурке на шее. А между тем в нем почти пять тысяч марок.

Мы спустились вниз по какой-то металлической лестнице. В самом конце — небольшой склад. Там сидел Франц — человек, с которым Остапко занимается бизнесом. Она отдала ему мои деньги, меня на долю секунды охватило беспокойство, но через минуту Остапко к моим пяти добавила свои пять тысяч марок. Они о чем-то по-своему полопотали, Франц пожал мне руку на прощание, а Остапко подмигнула:

2.

Руки вверх (нем.).