Никогда в жизни!

Я насыпала кошкам корм. И только потом заметила, что их нет дома. Пришлось снова выйти в сад. Там я услышала тихие возгласы:

— Ойой! Помощь!

Потому что Уля — по понятным причинам — не может громко созывать своих кошек. Тогда и я начала кликать своих:

— Сейчас! Потом!

Они расселись возле пионов и ухом не повели. Сейчас забрался на калитку, ведущую в сад подруги, а Уля меня окликнула:

— Немедленно приходи!

Вечер был теплый. Пахло левкоями. Тихо шелестели крушины.

Прокричал запоздалый фазан и, захлопав крыльями, куда-то полетел. Уля зажгла керосиновую лампу и поставила на столике под дубом чайник с горячим чаем. Из темноты на миг вынырнула фигура Кшисика. Никого не было, кроме нас. Те двое, что заливались смехом и которых я приняла за незнакомых людей, были Улины дочки, на минутку подсевшие к отцу.

Адам разводил костер возле старой сливы, не знаю даже, заметил ли он меня. Я тоже совершенно не обращала на него внимания. Пока он не положил мне на плечо руку. Ох и теплая же была у него ладонь — я даже вздрогнула.

— Это всего лишь я, — сказал он. — Я так рад, что ты пришла.

И мы вместе побрели к огню.

Кшисик принес гитару. И тихонько забренчал, чтобы не заглушать того, что происходило в нашей вселенной. Играет он так, что сам Клэптон мог бы ему позавидовать, если бы когда-нибудь добрался до нашей деревни. В пруду под дубом раздался плеск рыбы. Ойой вышел из-за юкки и сел возле нас. Сейчас запрыгнул мне на колени.

Вот и начался отпуск, которого у меня, казалось, нет. Я ощутила аромат звезд. Уля наливала чай, над нами сверкала Большая Медведица. Как правило, она находится над моим домом, но, когда я у Ули, она говорит, что ковш висит над их домом. Ну и пусть, если ей так хочется. От крушины долетал шелест, собака, растянувшись в ногах Улиного мужа, спала. Ойой забавно изогнул шею. Помощь на краю прудика то и дело засовывала лапу в воду, а затем ее стряхивала, надеясь, наверное, что какая-нибудь рыбешка по ошибке прилипнет к коготку. Над костром собиралась летающая ночная живность. Улин муж встал:

— За это надо выпить.

— За что? — удивилась я.

— Как за что? За это! — широким жестом обвел он деревья и звезды, траву и нас, животных и ночь. И откупорил вино. Начался праздник. Мы говорили мало — больше смотрели, слушали, дышали.

— Давайте выпьем за этот чудный вечер и за то, что мы здесь, — сказал Кшись тихо и снова взял в руки гитару.

И так мы сидели у огня, в тишине и спокойствии. Адам сидел передо мной, опершись на мои колени. Мы смотрели на огонь. Ночь цвела. Источала запахи.

Когда Адам провожал меня до дверей дома, перед нами как ни в чем не бывало проскакал заяц. Может, только припустил чуть быстрее, услышав позвякивание ключа. Адам спросил, не хочу ли я завтра сходить к его друзьям, потому что одному ему идти не хочется, раз уж мы подружились… Конечно, раз мы друзья, почему бы и нет? На прощание поцеловал меня в щеку, повернулся и ушел.

Мне сделалось жалко всех, кто куда-то уехал. И не мог видеть, как Помощь, сидя у пруда, с отвращением засовывала в воду лапу. Мочила ее и отряхивала. Они толком не видят звезд. Которые у нас гораздо ближе, чем где-либо еще. Они уезжают и уезжают, и никто их никуда назавтра не приглашает.

Были с Адамом у его друзей. Потрясающие люди! Однако это уже закономерность: за каждым необычным мужиком стоит какая-нибудь необычная женщина. А за каждой необычной женщиной стоит другая необычная женщина. Адам вел себя так, словно немного за мной волочился. Вся беда в том, что было это весьма приятно. Но я держалась молодцом. Устояла. Меня не проведешь подобными штучками. Дружба! И только дружба!

Мы ушли от них в десять. А после этого Адам пригласил меня в кафе: стены в нем были выложены настоящим кирпичом, пол глинобитный, посредине — огромный камин. Устроились мы с ним в уголке, а он посмотрел на меня внимательно и проговорил:

— Раз уж мы с тобой друзья, я должен тебе кое-что сказать.

О нет! Только через мой труп! Сейчас он спросит меня, что сделать, чтобы вернулась жена, или что-то в этом же роде! Знаю все эти трюки наизусть! Меня кондрашка хватит. Вечно одно и то же!

— Я хочу, чтобы ты знала, что я… пару месяцев назад…

— Это связано с женщиной? — прервала я его довольно резко.

— Отчасти… — он усмехнулся. — И со мной.

Я приняла твердое решение. Не слушать никаких откровений, никаких жизнеописаний, никаких исповедей. Нет!

— Послушай! — Я собрала все свое мужество. — Давай заключим с тобой договор о дружбе. Я не хочу ничего знать о том, каким ты был несколько месяцев назад. Друзьям не нужно друг перед другом отчитываться или оправдываться. Если мы хотим что-то строить, начинать надо прямо сейчас, идет?

Его лицо выражало растерянность.

— Пойми, я на самом деле не готова к откровениям, тем более мужчин. Мой Эксик изливал мне душу без устали. И о том, как он сильно любит другую женщину, и что он делал с ней, или какой же он дурак, или как ему жалко ребенка, или что… — Я явно наболтала лишнего.

— Я не твой экс-муж. Жаль, что ты все свалила в одну кучу, потому что…

— Если уж между нами дружба, то полагаю, что я тоже могу обратиться к тебе с просьбами. Одна из них следующая: никакого прошлого. У меня просто волосы встают дыбом, когда я слышу, что какой-то мужчина хочет мне что-то объяснить. — Я посмотрела Адаму прямо в глаза.

Он ответил мне грустным взглядом.

— Я понимаю, ты надломлена, и потому…

Ничего он не понял, этот чертов социолог. И почему мужчины ничего не понимают? И валят все с больной головы на здоровую! Вообще мне все это вдруг перестало нравиться. И захотелось оказаться дома. В напряжении мы посидели еще пятнадцать минут. А потом Адам отвез меня домой, хотя я его убеждала, что могу добраться и на электричке. В это время в поездах наверняка насилуют, убивают и грабят — ну и что?!

Он высадил меня возле дома. Я возилась с ключами от калитки. С тех пор как мне врезали замок в дверь, в связке ключей появился еще один ключ — маленький, серебристый и той же фирмы, что и от входной двери. Какой толк, даже если зубчики другие — они ведь такие маленькие? Каждый ключ должен иметь свой цвет! Или быть подписан!! Ключи, несомненно, делают мужчины — я на все сто уверена. Наконец мне удалось вытащить из замка калитки ключ от входной двери, предварительно достав ключ от чулана, и всунуть его в замок калитки. Адам вышел из машины.

И тут произошло нечто такое, чего я до сих пор не могу понять. Вместо того чтобы открыть проклятый замок, он просто начал меня целовать. От него божественно пахло, я чувствовала шероховатость щетины на его лице. И мы стояли так и стояли возле калитки — наверное, соседка, та, что приносит яйца, перестанет со мной здороваться, почтовый ящик больно врезался мне в спину, а Адам обнимал меня настойчиво. Уверенно. Самое ужасное то, что ничего приятнее в жизни я еще не испытывала.

Какое-то время спустя он открыл калитку, отдал мне ключи и сказал:

— Я позвоню завтра.

Я влетела в ванную как ураган. Дружба? И при этом так целоваться? И он непрестанно твердил о дружбе — это чтобы я не питала никаких иллюзий. О Господи! Я умылась холодной водой. Тяжело вздохнула. Я чувствовала себя так, будто вернулась с первого свидания. Только, Боже милостивый, тогда мне было пятнадцать лет и были родители, чье бдительное око могло обнаружить смертельный грех на моем лице — то есть что Кшисик поцеловал меня в щеку. А теперь? Теперь я повзрослела и знала, что поцелуи не оставляют следов.

Я вошла в кухню. В кухне сидела Тося и ела аппетитные бутерброды с творожком. Она что-то читала.

Я включила чайник. Тося подняла голову и сказала:

— Адам тебя подвез? О, да ты целовалась! Ну и ну.

Уму непостижимо. Когда-то я считала, что стоит женщине выйти замуж, никто контролировать ее не станет. И вот, прошу покорнейше! И когда же женщина, то есть я, сможет жить спокойно, если сначала у нее родители, потом муж, а потом ребенок?