Сказания земли Ингесольской

Ирена нарочно громко хлопнула входной дверью, мама понизила голос, но все равно слышно:

— Ладно, закругляемся. Пришла… да, дорогая, непременно. И ты звони. Целую.

И так каждый день. Лучших подруг у мамы три, а еще есть просто приятельницы, и всем интересно, и каждая, спросив, как дела, получает порцию новостей. Мама громко сокрушается, кокетничает: ах, я так молода, а уже внук! — и купается в лучах славы.

Еще она строит планы на будущее. Если бы ее дочь была хорошей девочкой, она бы…

Эту песню Ирена выучила в школе, мотив за годы не изменился, только слова.

Хорошие девочки не рожают в восемнадцать лет неизвестно от кого. Хорошие девочки в этом возрасте учатся на отлично в приличном вузе. Лучше всего — в экономическом… ну или хотя бы в юридическом. И кокетничать с молодыми людьми им попросту некогда. У хороших девочек нет лишнего часа даже на кино, не говоря уж о том, чтобы с кем-то спать!

Хорошие девочки в восемнадцать лет строят фундамент для дальнейшей правильной, счастливой жизни, в которой через положенное время, когда будет диплом, а лучше два, а еще лучше — диссертация, и вслед за ними — головокружительно-высоко оплачиваемая работа… вот тогда в этой по-настоящему светлой жизни может наконец появиться достойный муж с солидными деньгами, свой дом, машина, регулярный отдых на южных курортах за границей… и только после обретения всего этого можно завести одного, ну максимум двоих благополучных розовощеких детей.

Вот, например, дочка Антонии — будущий специалист по международному праву. И у Казимиры девочки очень удачные. Обе. Одна в медицинском, другая, правда, на искусствоведении, но тоже молодец. А у Лизы хоть и мальчишки, зато они такие замечательные, просто удивительно. Учатся с блеском, на ерунду не отвлекаются, Никки уже обещали взять в "Глобал индастриз", ждут, когда закончит университет…

Конечно, мама не опускает головы. Иренка ее сильно подвела, но мама знает свой долг. Дочь начала плохо, но все еще можно поправить, надо только взять дело в свои руки. Чтобы внук получился, как надо. Раз уж нельзя сделать так, чтобы его вовсе не было.

Как хорошо, что у мамы много сил — не то что у других, престарелых бабок. Она займется внуком, а непутевая Ирена с неустанной родительской помощью и чуткой поддержкой устроит свою жизнь. Может, даже удастся выпихнуть девчонку учиться. Она не так уж сильно отстанет от сверстниц, если поступит в институт в девятнадцать. От груди отнимет — и вперед. Есть толковые подготовительные курсы, можно пойти на них прямо сейчас, пока малой еще не отвлекает. Можно и попозже, когда малой немного подрастет. В конце концов, встряхнем Вита, наймем няньку.

И вернем девочку в правильную колею.

И когда-нибудь все наладится, обязательно.

Трудновато будет выдать Иренку замуж, с ребенком-то, но ради счастья дочери можно будет вовсе забрать внука к себе, чтобы не мешал личной жизни. Потом, когда придет время.

Кстати, надо подумать, в какую школу мы его отдадим…

— Ире, тебе еще не сказали, мальчик или девочка?

— Нет еще, мама.

— Ну ладно… просто я тут размышляла насчет школы…

— Мама, какая школа, о чем ты?

— Если мальчик, лучше в двести восьмую, в маткласс, а если девочка, я бы попробовала семьсот двадцатую, там хорошо поставлены иностранные языки и есть балетный кружок.

— Мама!

— Надо было тебя отдавать в семьсот двадцатую, может, был бы толк… ничего, твоего ребенка устроим как следует.

— Да, конечно, — машинально отвечает Ирена и торопливо уходит в свою комнату, плотно закрыв дверь.

…Ох, мама, я не сомневалась, что будет трудно. Но как-то не подумала, что главной моей трудностью будешь ты. Я же сказала, что вернулась на время… и разумеется, именно это ты пропустила мимо ушей. Не обращай внимание на глупости, которые несет ребенок, он вскоре отвлечется и забудет.

В результате — забыла-то ты… а я помню, да что толку?

И соглашаться не следовало, да сил нет спорить.

Поговорим как-нибудь потом.

Прости.

--

На город давно навалилась сырая промозглая зима, перекрасила его из черно-серого в бело-серый с потеками и черными полосами. Обочины и скверы — светлее, мостовые — темнее, и поперек низкого серого неба тонкое черное плетение голых ветвей и ровные черные линии проводов. Короткие унылые дни переходили в длинные ночи, расцвеченные желтыми и голубыми фонарями, белыми, красными и оранжевыми фарами, мигающими вывесками и светофорами, во влажной поверхности дорог отражались, дрожа и размываясь, огни, и небо отливало рыжиной. Ночь была куда красивее дня, но все равно — холодная, сырая, невыносимая. И тесная.

В городе тесное небо. Раньше Ирена этого не замечала.

Потом похолодало, и вся сырость застыла скользкой коркой. Ноги разъезжались, идти приходилось медленно и осторожно, чтобы не упасть, тем более в животе же маленький… Декабрь полз к черной яме Долгой ночи, которую здесь не принято было отмечать, зато город готовился к Рождеству. В витринах засверкала мишура, закачались блики в выпуклых боках стеклянных шаров, под ветвями зеленых и серебряных пластмассовых елок уселись толстые гномы в красных пижамах, перед магазинами на деревьях замерцали гирлянды разноцветных лампочек. В библиотеке тоже поставили елку, украшали целый день. Наиболее вежливые посетители уже стали поздравлять с наступающим, а на двадцать третье был назначен утренник для детей из ближайших домов.

Но сначала — Долгая ночь.

Никто не поймет и не оценит… но пропустить ее было никак невозможно.

Рабочий день заканчивался в восемь, через полчаса Ирена уже была дома. Поздновато, ну что же поделаешь. В холодильнике дожидалась размороженная рыбина, и в продуктовом возле дома как раз продавали готовое тесто, все меньше возни.

Мама, конечно, пришла раньше, — она работала до шести, — и, разумеется, уже с кем-то говорила по телефону, и, как обычно, услышав хлопанье двери в прихожей, повесила трубку. При виде теста она подняла брови:

— А, вот в чем дело, как раз хотела спросить, к чему рыба… В честь чего пироги, Ире?

— Долгая ночь, — ответила Ирена.

Мама некоторое время размышляла.

— Долгая ночь?.. В смысле — зимнее солнцестояние?

— Ну да, — сказала Ирена. — Хороший повод испечь рыбник. Это меня в Тауркане научили.

— Вообще-то я уже приготовила ужин, — заметила мама. — Легкий и полезный. Брокколи с сыром. А пирог — тяжеловато.

Ирена пожала плечами.

— Можешь его оставить на завтрак, например.

— Ладно, — кивнула мама, выходя из кухни, — весь не съедай.

— Конечно, — сказала Ирена вдогонку.

…Как хорошо, что у нее своя комната. За стеной бормотал телевизор, — показывали сто-двадцать-какую-то серию длинного детектива, мама старалась его не пропускать. А потом она ляжет спать, ей в голову не придет интересоваться, что делает дочь за закрытой дверью.

Хотя если бы вдруг пришло — как бы ты объяснялась, варак? Сидишь на полу посреди комнаты, на блюдце — за неимением костра — оплывает толстая декоративная свеча, и еще заготовлены, должно хватить на всю ночь. В комнате витает сытный дух горячего пирога. Чайник утащила из кухни — чтобы лишний раз не ходить по квартире, не беспокоить.

Я почти не помню слов, только ритм, мне не спеть правильную песню, зато я могу ее вспоминать и бить в бубен… его у меня тоже нет, но я не зря сохранила цилиндрическую банку из-под чипсов, для городской квартиры звук самый тот, и не разбудит, и достаточно гулко, мне ведь только — подстегнуть память.

Да, и еще…

Встала. Взяла в руки том «Сказаний» — открыть «Сказания» на той самой странице, где ты изобразил самого себя. Тебя здесь нет… но если твои духи следят за мной с твоих иллюстраций, может быть, и я почувствую, будто ты рядом?

Ох, нет. Ты сейчас не со мной и быть со мной не можешь. Ты сейчас — для них. И только чуть-чуть — для меня.

Погладила обложку и положила книгу обратно, на стол.