Страница 6 из 12
— Повтори, — сказал он сквозь зубы.
— Нет уж, козья морда, — ответил, нехорошо улыбаясь, старшекурсник Гальтейн. — Как-нибудь в другой раз.
Этим он избежал удара по физиономии. Но Алекс хорошо его запомнил.
— 28-
Когда я познакомился с ней, она не показалась мне сколько-нибудь интересной. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Они меня тогда вообще не занимали. Разве мог я представить, что через какой-то год буду вздрагивать от одного звука ее имени, видеть ее во сне, даже сочинять нечто неуклюжее в рифму, маяться, не зная, нравлюсь ли ей — а еще позже выясню, что она точно так же изводилась, не зная, нравится ли мне? Мы были глупыми наивными подростками, но наша любовь была взрослее и глубже нас. Так глубоко, что я и умру, наверное, с ее именем на губах.
— 29-
О его чувствах к Юрис академия знала лучше, чем он сам. Они еще только прогуливались по летному полю, вздрагивая, когда их плечи нечаянно соприкасались, а сотня зорких глаз уже все видела, полсотни пытливых умов сделали далеко идущие выводы. Они говорили о пустяках, казавшихся им необыкновенно важными, а полсотни сплетников обсуждали, много ли позволила принцесса черной дизитской морде. К счастью, в голове Алекса плавал блаженный туман, и он просто многого не замечал.
И что было ему до шушуканья и хихиканья где-то за краем вселенной в ту минуту, когда он накрыл ладонью ее руку и она не отодвинулась? Он осторожно погладил ее пальцы, она замерла — а потом ее ладошка шевельнулась в ответ. Он весь был одна правая рука, она — одна левая. От запястья до кончиков пальцев.
Они сидели на ржавой железной раме за ангаром — замечательный ангар номер два… Чахлая трава шевелилась и жужжала у их ног: там шла своя маленькая жизнь, полная радостей и трагедий. Пальцы двух рук нерешительно двигались, едва касаясь, потом переплелись. Два сердца на мгновение замерли. Алекс закрыл глаза, собрался с духом — и опустил на ее руку вторую ладонь. Она придвинулась ближе, повернулась. Ее щека коснулась на миг его плеча. Она тут же попыталась отодвинуться, но он хрипло шепнул:
— Юрис… — она вздохнула и уткнулась ему в плечо. Тогда он повернулся тоже — чуть-чуть — и прижался щекой к ее волосам.
Время остановилось. Но теперь были не только руки — еще и щека, и волосы, и плечо.
Когда они возвращались из-за ангара, ошалевшие, растерянные, оглушенные, сплетя пальцы и не в силах разжать рук, даже Дита, не терпевшая сплетен и разнюхивания чужих личных дел, спросила у Винса:
— Как ты думаешь, он наконец набрался храбрости ее поцеловать?
— Не знаю, — ответил Винс. — Я точно храбрее его. Иди сюда, Дита. — Но Дита вывернулась из-под его руки и со смехом убежала.
Алекс и Юрис не заметили ни ее, ни Алзея.
— 30-
А ей четырнадцать. Немного подросла, похорошела, к пятнадцати обещает стать красивой. Кареглазая — и белокожая, как все гильдейцы. Тонкая, гибкая. Быстрая — о чем знают только те, кто видел ее за пределами академии, то есть никто из товарищей. Зажата, одинока, все еще тоскует по Клеа. Гордится своим офицерским званием: с ним небо кажется ближе, — снисходительно поглядывает на штатских и младшекурсников, пока ее взгляд не останавливается на Алексе Роу.
По ее представлениям, мальчишки люди бестолковые, несерьезные и никчемные, говорить с ними не о чем. И вдруг она осознает, что этот мальчик красив. Довольно странное ощущение, она совсем запуталась: он моложе ее на год, по сравнению с ней так просто дитя, но она смотрит на него — и понимает, что хотела бы разговаривать с ним так же свободно, как любой из стайки его друзей. Они встречались и немного знакомы, но чтобы попробовать подружиться, нужен повод.
Она терпеливо ждет своего шанса, любуясь исподтишка стремительной мальчишеской фигурой и яркими темными глазами — и наконец ловит свою удачу. Нашлось общее дело, в которое можно включиться, не уронив достоинства.
Она ввязывается в безумную авантюру, чреватую неприятностями — зато веселую, — и обнаруживает: ей это нравится. И не только потому, что красивый мальчишка теперь радостно вскидывается, видя ее. В шкоде есть привкус полета, знакомое радостное чувство ветра в ушах.
Ветер гудит все сильнее, захлестывая с головой, и она понимает: дело все-таки в красивом мальчике. Он нравится ей до боли в груди. Что бы ни делать — лишь бы вместе с ним.
Учебный год заканчивается. Что-то происходит между ней и Алексом, что-то, чему она не хочет — да и побаивается — давать название, как будто названное — оно поблекнет и съежится. Она только знает: это прекрасно и ничего лучшего в ее жизни до сих пор не было.
— 31-
— Я, Давид Тайберт, подданный Анатольской империи, вступая в ряды Анатольского военно-воздушного флота, торжественно клянусь: куда бы ни послал меня мой император, какие бы задачи ни возложил на меня, жизни своей не пожалеть для выполнения приказа; клянусь всеми силами защищать мою страну от врага, клянусь быть верным законам Гильдии и соблюдать правила воздушного боя…
— Я, Винсент Алзей…
— Я, Дита Сивейн…
— Я, Александр Роу…
Солнце шпарит вовсю. Лица первокурсников значительны и серьезны. Адмирал Коблейн принимает присягу. Имперский штандарт безвольно повис: ни ветерка. Но на словах адмирала "Империя приветствует своих офицеров" всплескивает сильный порыв, разворачивая знакомое бело-золотое полотнище.
— Поздравляю, офицеры, — добавляет адмирал уже неофициально, от себя. — Вольно.
Строй курсантов с воплем "ура" сбивается, в воздух взлетают белые фуражки. Рявкает духовой оркестр, прибывшие на торжество родные и друзья бросаются обнимать новоиспеченную надежду анатольского флота.
Алекс пробирается к Уокеру. Тот ехидно ухмыляется, но и его проняло; он хлопает Алекса по плечу и ерошит ему волосы, ворчит:
— Офицер, чтоб тебе!..
Суета, радостные возгласы, объятия, поцелуи.
Алекс извиняется и выскальзывает из толпы. Оглядывается. В тени ангара — тоненькая девичья фигурка. Уокер провожает подопечного взглядом, видит, как он подходит к девочке, берет ее за руку, что-то говорит — а она поднимает голову и смотрит на него, и глаза ее сияют — даже издали видно. Даже одним глазом.
Рядом с Уокером переговариваются чьи-то папаши, взглядывают в сторону ангара, и Уокер слышит:
— Вот эта?
— Младший лейтенант Юрис Бассианус.
— Гильдия! Надо ж, кого только не берут нынче во флот!
Уокеру есть о чем подумать по дороге домой.
— 32-
Мы стоим рядом на верхней палубе. Солнце уже погрузилось в тучи, небо стремительно темнеет. Вьются, вскрикивая, чайки, ветер запутался в твоих волосах.
— Я знал — ты однажды придешь, — говорю я.
— Конечно, — ты улыбаешься, а в глазах печаль. — Я скучала. Как ты жил без меня?
— Я не жил, — честно отвечаю я.
— Бедный, глупый, упрямый… — твой голос тускнеет, глаза бледнеют, через твое лицо просвечивают звезды.
— Не уходи, — шепчу я, — возьми меня с собой.
Твои губы тают, шевелясь, но слов уже не слышно.
Я встряхиваю головой, отгоняя наваждение. Если не спать несколько ночей подряд, можно увидеть звезды и сквозь собственную ладонь. Я подношу руку к глазам: нет, пока еще непрозрачная.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти с палубы, и ветер плещет мне в спину тихим эхом: "глупый… упрямый…"
Я знаю, милая. Знаю.
— 33-
Каникулы на верфи — с гаечным ключом наперевес.
— Где крестовая отвертка?
— Спроси Алекса, он брал.
— Уже несу, Альфи!
Наконец выбиты сто из ста, и Уокер торжественно выносит из своей каюты ружье — длинноствольную винтовку с необыкновенно дальним боем. Дизитская разработка, не пошедшая в серию. Где этот талантливейший контрабандист обоих миров умудрился раздобыть такое чудо? Неизвестно.
Возвращаясь в академию, Алекс оставит ружье у Уокера — до лучших времен.