Путь к перевалу

Воронов также поднялся:

— Но пойми, что в лаборатории, где непрерывно переделываются, отлаживаются, регулируются все новые и новые приборы, просто невозможно предусмотреть случайности. Открытая панель магнита в тысячу раз опаснее, чем все эти «неприкрытые щитки», «незакрепленные провода» и другие мелочи, которыми напичкан акт. Но мы не можем не открывать панелей и не держать их открытыми под током. Этого требует работа.

— Тогда надо исключить всякую возможность того, чтобы к приборам подходили посторонние люди.

— Здесь не бывает посторонних. Студентов, работающих по теме кафедры, я не считаю посторонними.

— Хорошо. Тогда нельзя их оставлять одних с работающими приборами.

— В принципе я не согласен и с этим. А в данном случае не было даже такого «упущения». У магнита работал Стрельников. Только внезапное отключение энергии заставило его на миг отойти от прибора. И я не вижу в его действиях ничего предосудительного.

— В ректорате и парткоме смотрят на это дело иначе.

— А как смотришь ты?

— Там я защищал тебя насколько это было возможно. А здесь прямо скажу: я не согласен с тобой, несмотря на все твои доводы. На кафедре у тебя непорядок. Я имею в виду не только последний случай. И ты, и твои сотрудники пренебрегаете элементарными правилами техники безопасности. С этим надо кончать, Юрий Дмитриевич. И мы будем этого требовать тем более жестко, что сложные электрические приборы начинают появляться и на других кафедрах. Больше того, работники этих кафедр учатся у вас, берут пример, и если такое отношение к технике безопасности укоренится на всем факультете, за это не скажут нам спасибо. — Стенин взял пальто. — На днях ставлю этот вопрос на партийном бюро. Докладывать будешь ты. Говорить будем по-партийному.

— Ясно, — сказал Воронов.

Стенин вышел из кабинета.

— Юрий Дмитриевич, почему же ты не сказал о сегодняшнем заседании кафедры? О нашем с тобой разговоре? — удивился Бойцов. — Можно было бы даже протокол показать.

— Я собирал заседание кафедры не для того, чтобы реабилитироваться в чьих-то глазах.

— Но у Стенина может сложиться превратное представление…

— Представление надо складывать не словами, а делом.

— Так-то оно так… — Бойцов подошел к вешалке, снял пальто, но подумав, повесил обратно и вышел в коридор.

В кабинет заглянул Петр Ильич:

— Юрий Дмитриевич, можно к вам?

— Да, конечно.

— Юрий Дмитриевич, я понимаю, сегодня такой день… Однако, видите ли, срок подачи заявлений на конкурс истекает. И я… В общем, надо бы мне поговорить с вами.

— Какой конкурс? О чем вы?

— Да вот, Юрий Дмитриевич… Время идет. Защита давно прошла, — скоро, наверное, утверждение пришлют. А перспектив на доцентуру на кафедре, сами знаете, нет..»

— Вы что, решили уйти с кафедры? — прямо спросил Воронов.

— Поверьте, Юрий Дмитриевич, я никогда бы не ушел, тем более что…

— Но вы решили уйти?

— Так вы сами говорили, что место доцента у нас на кафедре…

Воронов усмехнулся:

— Можете уходить. Без всяких объяснений. Я не держу вас. Желаю успеха. Только имейте в виду, когда корабль тонет, с него прежде всего бегут… крысы. Прощайте.

Петр Ильич плохо помнил, как вышел из кабинета Воронова. На лестнице он столкнулся с братом.

— Чего нос повесил? — остановил его Валерий.

— Неприятный разговор был с шефом…

— О чем?

— Да так, по делу. — Он начал было спускаться вниз, но Валерий удержал его за рукав.

— Подожди. Правду говорят, что ты собрался уходить от Воронова?

— А хоть бы и так.

Валерий смерил его откровенно презрительным взглядом:

— Я знал, что ты бываешь порядочным болваном. Но чтобы еще и свиньей…

— Замолчи! — прервал его Петр Ильич, оглядываясь по сторонам.

— Нет, не замолчу! Ты хотя бы с отцом посоветовался.

— Да? И сам не маленький. Мне предлагают место доцента, понял? А там, у Воронова, я еще лет десять проторчу в ассистентах.

— Место доцента! — насмешливо протянул Валерий. — Да у Воронова простой лаборант имеет куда больше перспектив!

— Много ты понимаешь! Воронов! Воронов! А что вы знаете о нем, мелюзга?

— Его имя известно всем ученым страны! А ты бросаешь его в такую минуту…

— Ах, вот как! Я, значит, обязан его жалеть? Он не очень-то жалел меня в этой истории с отзывом.

— Ну, тут никто бы ничего не сделал.

— А вот сделали! Софья Львовна и Модест Петрович не только на защите меня поддержали, но и сам отзыв не отослали в Москву. Мне его отдали. А Воронов? Да знаешь ли ты, что это он мне черный шар подбросил?

— Ты что, спятил? Это же Чепков удружил. 

— Чепков?! А ты откуда знаешь?

— Так это все уже знают. Генка Трофимов собственными глазами видел.

— Постой, постой! Но ведь мне сказали..

— Кто? Не Софочка ли?

— Да, — растерялся Петр Ильич.

— Она сказала! Поманили тебя местом доцента, — и ты клюнул. Наплевал на такого человека! Кто же ты после этого? — Валерий пошел было прочь, но тут же вернулся. — Ты говоришь, Софочка отзыв тебе отдала. Но ведь протокол-то защиты отослали в ВАК. А на защите только и разговоров было, что об этом отзыве. И уж если на то пошло, сам отзыв по сравнению с этими разговорами — пустяк пустяком! Не удивительно, что из ВАКа до сих пор ни ответа, ни привета. Молись теперь на своих «благодетелей»!

— Постой, может, все-таки не так. Может, Модест Петрович сам…

— Модест Петрович! Мы вот только что узнали о нем такое… Да что говорить с тобой! — махнул он рукой.

Петр Ильич побрел по коридору, сам не зная куда, пока ноги не привели его к дверям кафедры общей геологии.

Здесь вот, за этой дверью, все и началось. Купила-таки его эта сирена! И теперь он должен будет сидеть с ней рядом, изо дня в день слушать ее самодовольный голос и чувствовать себя обязанным за все ее «благодеяния». Не слишком ли дорогая цена за должность доцента? Но все равно, возврата нет. К тому же этот протокол. Неужели ничего с ним не сделали?

Петр Ильич потянулся к ручке двери. Но дверь неожиданно раскрылась.

— А-а, Петр Ильич! — воскликнула Софья Львовна с неизменной обворожительной улыбкой. — Вас-то я и хотела видеть. Модест Петрович просил передать, чтобы вы забрали свои документы обратно…

— Как обратно?

— Да понимаете… Утверждения на вас до сих пор нет, а Модесту Петровичу подали заявления другие люди, со степенью. Поэтому обстановка на конкурсе будет неблагоприятной для вас, и лучше просто отказаться от участия в нем. Мы сожалеем, но…

— Об этом уже знает весь факультет! Я сказал даже Воронову! — почти крикнул Петр Ильич.

— Вот с этим спешить и не стоило, — назидательно заметила Строганова. — Но ничего! Я надеюсь, Воронов примет своего блудного сына и даже станет относиться к вам лучше прежнего. Так что вы еще спасибо скажете Модесту Петровичу…

Ларин почувствовал: еще миг — и он ударит ее.

Софья Львовна захлопнула перед ним дверь.

Петр Ильич пошел к выходу, но его остановила Нина Павловна.

— Петр Ильич! А Петр Ильич! Верно ли говорят, что вы уходите от нас к Бенецианову?

— С чего вы взяли? Ходите, собираете сплетни!

Нина Павловна обиженно передернула плечами:

— Какие сплетни! Весь факультет говорит об этом. Но я скажу откровенно — не дело вы затеяли. Модест Петрович — уважаемый профессор, но бросить Юрия Дмитриевича в такое время!

— Да что вам всем от меня нужно?! — Петр Ильич рванулся к лестнице. Но там поднимались Бойцов и Стенин. Бойцов что-то горячо доказывал, а Стенин внимательно слушал. О чем они говорят? Неужели тоже о нем?

Ларин бросился к запасному выходу, выбежал на полутемную площадку и вцепился в металлические поручни. Ему казалось, что и сюда кто-нибудь заглянет и ткнет в него пальцем. А в ушах звучало: «Когда корабль тонет, с него бегут крысы».

За окном давно вечер, а Саши нет. Люся встала из-за стола и прислушалась. Кажется, внизу хлопнула дверь. Теперь шаги на лестнице… Нет, все стихло. Сколько же еще ждать? И вдруг — звонок!