Абрекъ

Абреки чокнулись мятыми кружками с „наполеоном“ и „смирновской“.

Хасан дотянулся до гитары, взял пару аккордов.

— Солдат, давай нашу, а то здесь слов уже никто не помнит… — он огляделся. — А Солдат где?

— Да был только что…

— Калоши надевал, — вспомнила Варежка.

— Они с Цыганом тут спорили, — сказал Гуляш.

Хасан настороженно глянул на Цыгана.

— На Первый, наверное, поперся, — усмехнулся тот. — На Пятна.

— У тебя что, с головой плохо, Цыган? — зловеще спросил Хасан. — Он же пять лет на камни не ходил!

— А я ему в няньки не нанимался, — спокойно ответил тот. — Закон: каждый выбирает ход сам…

Когда абреки выбежали к Первому, Солдат был уже под самой верхушкой, передыхал на карнизе, примеряясь к Пятнам. Ход — пятна-проплешины на мшистом каменном брюхе, подсказывающие, куда упирать калоши — тянулся по крутой дуге вверх над обрывом.

— Солдат, стой! — что есть сил заорал Хасан, надсаживая горло. — Приказываю — стой!!

Разобрать слова на стометровой высоте нельзя было, но Солдат услышал крик, увидал внизу суетящихся красных мурашей и остался доволен, что будут свидетели. Он отошел на дальний край карниза, встал, покачиваясь взад-вперед, собираясь для броска. Это был беговой ход — надо было хорошо разогнаться по карнизу, чтобы скорость прижимала калоши к камню, и забежать наверх по почти вертикальному пузу.

— Я кончился?.. Солдат, значит, кончился, сука, да? Смотри, щенок, как старые абреки ходят! — он откачнулся подальше назад, замер на мгновение — и побежал. Толкнулся от карниза, точно попал носком в первое, второе, третье пятно…

— Стой!! — последний раз проорал Хасан. Обернулся: — Нахал! Еще кто-нибудь! Наверх по Собольку! Гуляш — по Трубе! Кушак кинешь, если зацепится!

Те бросились к боковым ходам, хотя все понимали, что зацепиться на Пятнах не за что.

Абреки замерли в напряжении, глядя вверх, повторяя про себя каждый шаг Солдата…

Скорости не хватило, каждый следующий шаг был медленней, и, наконец, за три пятна до спасительной бровки Солдат не смог уже переступить и застыл, еще удерживаясь носками калош на вертикали.

— Руками не трогай! — отчаянно крикнула Дуська, комкая развилку на груди.

Солдат не слышал, он сам знал, что нельзя касаться камня руками, но калоши чуть-чуть проскользнули, и он судорожно вцепился пальцами в каменное пузо. Он плыл — пока еще медленно, коротко проваливаясь с одной крошечной неровности на другую. Ногти на скрюченных пальцах лопнули, из-под них ударила кровь, оседая шариками на ворсинках мха…

— Толкайся! Толкайся в деревья! — закричали абреки. Солдат глянул вниз под рукой — на маленькие игрушечные кроны сосен, на красных мурашей с обращенными к нему лицами. И провалился совсем, давя стон, оставляя полосы содранного мха.

Кто-то вскрикнул, многие опустили головы, чтобы не видеть. Солдат пролетел метров тридцать, инстинктивно приземлился на ноги на катушку, его с размаху ударило плашмя о камень, и подбросило, прокрутило несколько раз в воздухе безвольное уже тело…

Когда подбежали абреки. Солдат лежал лицом вверх, широко раскинув руки. Крови почти не было, только струйка изо рта и снизу из-под головы. Дуська молча растолкала всех, присела, взяла пульс на руке. Хасан торопливо разматывал свой кушак.

— Нахал! К Бурсаку за машиной! Пусть навстречу едет! Быстро!

Когда стали подсовывать развернутый кушак вдоль под тело, Солдат приоткрыл глаза и шевельнул губами.

— Что? — наклонился к нему Хасан.

— Чуть-чуть не дошел… — виновато выдохнул Солдат.

Абреки подняли его вшестером и понесли к кордону. Остальные спешили рядом, готовые подхватить кушак, если кто устанет.

От кордона навстречу мчался Нахал.

— Не дает, сука! — крикнул он издалека. — Чай пьет!

— Ты что? — задыхаясь, остановился Хасан. Пот из-под фески заливал глаза. — Ты сказал — зачем?

— Сказал!

— Держи! — кивнул Хасан.

Нахал перехватил край кушака, и Хасан бросился к Нарыму. Пинком отшвырнул калитку.

Бурсак и еще трое егерей действительно пили чай во дворе. Возле каждого под рукой стоял карабин.

— Ты что, Бурсак, не понял? — Хасан протянул вперед руки, заляпанные чужой кровью. — Человек умирает!

— Всех вас возить бензина не хватит, — спокойно ответил Бурсак, помешивая сахар в кружке. — Когда все поперебьетесь, я последнего сам лично отвезу. С почетом.

— Я с тобой потом разберусь, — сквозь зубы сказал Хасан. — Времени сейчас на тебя нет, гнида… Открывай ворота? Выкатывай! — обернулся он к своим.

Абреки хлынули во двор к машине. Гуляш одним взмахом вырвал из ворот замок вместе с ушками.

Егеря похватали карабины.

— Назад! — Бурсак выстрелил под ноги абрекам. Картечь широко, как кнутом, ударила по земле.

Хасан медленно, глядя в глаза Бурсаку, пошел прямо на стволы. Бурсак, так же, не отводя глаз, снова передернул затвор…

— Хасан, — негромко окликнула Дуська. Она опустила безвольную руку Солдата. — Поздно…

Нахал висел на страховке, упираясь ногами в стену, работал металлической щеткой, сдирая мох с камня. Буквы он уже закончил и теперь обводил их рамкой.

— „С“ поправь, — велел Хасан. — Оно у тебя направо падает. — Он с другими абреками стоял ниже на катушке.

Нахал спустился к ним, глянул отсюда на свою работу. Под Пятнами на вертикальной стене значилось теперь: СОЛДАТ, — серым камнем из-под черного мха.

Хасан снял корону. Поснимали фески и остальные.

— Говорят, мох сто лет нарастает, пока совсем затянет, — помолчав, сказал Хасан. — Сто лет тебе память, Солдат, — повернулся и пошел к Скитальцу.

Абреки остались стоять, переглядываясь в недоумении. Нахал догнал его:

— Что, Хасан — и все? И Бурсаку простишь? Так мы сами пойдем! Наваляем, что портрета не останется!

— Наваляем? — усмехнулся Хасан. — Эк ты его пожалел… Сам удавится. Он у нас на все Столбы прогремит.

Он взял у Нахала страховочный капроновый трос, осмотрел.

— Сколько у нас „соплей“?

— Две, — удивился Нахал. — А что?

— Пробеги по избам. Чтоб до темноты четыре было.

Бурсак, причитая, спотыкаясь на корнях, бегал взад и вперед под Первым. Все Столбы собрались тут, стояли избами, посмеивались, глядя на Бурсака и вверх. А кто, опоздав к началу представления, только выходил из лесу — сперва замирал с открытым ртом, а потом принимался хохотать, как сумасшедший, хлопая себя по коленям и указывая на вершину.

Там, на самой кромке карниза торжественно стоял новенький, сияющий Бурсаков автомобиль.

— Ребята… — метался Бурсак от „славян“ к „беркутам“, от тех к „бесам“. — Ну, вы же нормальные люди! Не эта шпана! Снимите, ребята! Я заплачу!..

Ребята с удовольствием смеялись. Не то, чтобы болели за абреков, но все имели зуб на Бурсака, а главное — оценили хохму и с интересом ждали продолжения. А если кто и хотел бы выслужиться перед администрацией, то на глазах у всех не решился бы.

— Ребятки… Ко мне ведь прибежите, сволочи, когда петух клюнет!.. Пять тысяч, кто снимет! — отчаявшись, крикнул Бурсак. — Ну?!

Никто не двинулся с места…

Абреки стояли поодаль, покуривали невинно, как бы не очень понимая — про что шум. Подбежал посланный в дозор абречонок:

— Хасан! Спасатели едут!

Хасан бросил папиросу.

— За мной.

Снизу тяжело поднимался УАЗик горноспасательной службы. Хасан вышел на середину тропы и встал, сложив руки на рукоять кинжала. Машина остановилась, обдав его жаром перегретого движка. Из кабины выскочил старший, седоватый поджарый мужик, подошел приглядываясь.

— Хасан?

— Акула? — не веря глазам, распахнул руки Хасан.

Они обнялись и отстранились, рассматривая друг друга.

— Вернулся?

— А ты куда пропал? Мои тебя искали в городе, — кивнул Хасан на перегородивших тропу абреков.

— Да мы только вчера с Кавказа. А до того в Китае работали.