Абрекъ

— Слышь, Хасан, — окликнул его егерь. — Знаешь, на чем ты погорел десять лет назад? И снова погоришь, если не поумнеешь?

— Ну?

— Ты думаешь, ты на Столбах живешь? Нет, Хасан. Ты в государстве живешь…

Когда отошли от кордона, Хасан вдруг заметил, что Нахал тащит под мышкой здоровенный рулон красной материи.

— А это что?

— У Бурсака из конторы уперли, пока ты ему зубы заговаривал, — ухмыльнулся Нахал. — Гляди!

Они с Гуляшом развернули плакат „Все на субботник по уборке заповедника!“

— Представляешь, сколько шаровар накроить можно!

Хасан думал о своем.

— Вот что, Нахал… Я адресов уже не помню — так объясню, на пальцах. Пойдете в город, найдете старых абреков. Кто-то должен еще был остаться. Скажите — Хасан зовет… Пора начинать!..

Посланные в город гонцы вернулись к вечеру. Между ними возвышался длинный, двухметровый почти мужик с крупным грубым лицом, громадными пятернями на тощих жилистых руках, неровно стриженный, не по размеру одетый и вообще весь расхлябанный, играющий на каждом шагу, как на разношенных шарнирах.

— Солдат! — поднялся ему навстречу Хасан.

— Хасан! — завопил тот, и два сорокалетних седых мужика принялись, что было сил дубасить друг друга кулаками и бороться, пока не завалились оба на землю.

— А я аж не поверил сперва, — торопливо, захлебываясь, стал рассказывать Солдат, когда угомонились. — Пришли мальцы, говорят: Хасан зовет! А я глазами лупаю, будто с того света голос услыхал… Чего-то не знаю никого, — разглядывал он абреков. — Мелочь одна краснопузая… А, Цыган, здорово!.. Дуська, ты, что ли? Ну, баба стала! Ох, гляди, глаз положу! — он бесцеремонно огрел Дуську по спине пятерней.

— Погоди… А почему один? — оглянулся Хасан на гонцов.

— Так не осталось никого, Хасан, — ответил Солдат — Без тебя все наперекосяк пошло… Сперва Голуб уплыл. Потом Монах, дурак, втихую на Большого Беркута ломанулся — дня через два только хватились, а его уж лисы объели. По кинжалу опознали. И поехало — один за другим пропадать стали. Пиф спился, зарезали в городе. Людон влип за драку на два года — так и исчез. Спиральный в спортсмены подался — в Альпах золото выиграл, французов обул, как мальчиков. В феске на пьедестале стоял, Хасан! А потом на Памире с ледника сорвался… Остальные — даже не знаю, кто где. Акула, вроде, в городе, но я его уж лет пять не видал… Как чума напала на абреков… — он помолчал. — И я бы пропал, но тетка моя как почуяла что — камнем повисла: не пущу больше! Квартиру на другой конец поменяла, чтоб Такмак в окне не маячил. Троих по-быстрому настрогали. Вот… — Солдат смущенно показал дежурную фотографию троих малышей. — Старшего через неделю в школу поведу — Первое сентября. Первый раз в первый класс… В общем, повязала меня тетка по рукам, по ногам. Да и делать здесь уже нечего было. Как на кладбище ходил… Ты-то как, Хасан?

— Нормально, Солдат, — коротко ответил Хасан.

— Понял. Золотой закон Столбов: лезь на камень, не лезь в душу… А где моя фесочка, моя голубушка, — он развернул пыльные пожелтевшие газеты с абречьим парадом и кривым янычарским тесаком. — В сарае прятал от тетки…

Солдат переоделся — и вдруг неузнаваемо изменился, выправился в развилке и шароварах, перетянутый кушаком.

— На человека похож, — удивленно сказал он, разглядывая себя. — Не думал уже, что снова надену… Хорошо, тетки не было, когда твои пришли. Я ей записку оставил, что в ночную смену вызвали. Завтра к вечеру в город вернусь — спиногрызов в цирк отведу. Сам понимаешь, святое дело. И тогда уже тетке объявлю… Что тихо?! — заорал он. — Чего сонные, мелочь краснопузая? Хасан вернулся! Столбы дрожать должны!.. А помнишь, Хасан, последний раз рассвет встречали все вместе? Ломанемся на Второй — солнце встречать!

— Погоди. Сперва дело сделаем. Столбы чистить надо…

— А ты не объясняй! Ты приказывай! А Солдат — вот он!

Утром под Чертовой кухней кипела жизнь, орали сто динамиков сразу, турики активно подкреплялись перед штурмом вершин, сладкий дымок мангалов висел в воздухе.

— Ух, шашлычку порубаем! — возбужденно хихикнул Гуляш.

Абреки неторопливо, растянувшись по узкой тропе, вышли к Первому столбу. Кроме кинжалов, кое-кто прихватил стальные триконя — тяжелые шипованные подошвы для зимы — и связки страховочных карабинов. Турики поначалу с любопытством глядели на пеструю компанию, кто-то даже поднял было фотоаппарат, но Солдат закрыл пятерней объектив:

— Извини, друг, плохо выгляжу сегодня.

В мрачной неторопливости абреков была угроза, и толпа с краю начала расступаться, пропуская их к торговому городку.

Нахал подошел к фотографу, которому позировал недавно.

— Куда пропал? — обрадовался тот. — Клиентов навалом.

— Прячь камеру.

— Чего ты? — опешил тот.

— Разобьется — жалко будет. Давай-давай, быстрей, — похлопал его по плечу Нахал, подталкивая к разложенным на земле кофрам.

Гуляш поймал за локоть бугая в дорогом спортивном костюме, который, доев на пару со своей теткой шашлык, бросил, не глядя, бумажную тарелку под ноги.

— Подними.

Тетка в задранных на лоб темных очках, в блестящих панталонах, обтягивающих ляжки до колен, скучно глянула на Гуляша — и тут же тревожно забегала глазами по сторонам.

— Подними, Леша, — пискнула она.

Бугай и сам заметил уже абреков, неторопливо обтекающих их слева и справа. Нехотя наклонился и поднял.

— И вторую тоже.

— Это не моя.

— А ты все равно подними… Вот так.

Гуляш поставил на свободный столик патефон, завел и аккуратно опустил иглу на диск. В разноголосицу модных песен ворвалась хриплая „Маша“.

Солдат, лениво позвякивая об ладонь связкой карабинов, подошел к первому ларьку, посторонил очередь и по пояс просунулся внутрь, опершись о прилавок, так что оказался нос к носу с продавцом. Огляделся, снял с витрины заграничную шоколадку, стащил зубами обертку и откусил половину. Секунду они глядели с продавцом друг на друга.

— Закрывай лавочку.

— Товар успею собрать? — деловито спросил тот..

— Поторопишься — успеешь.

Хасан на полуслове забрал мегафон у зазывалы:

— Граждане отдыхающие! Базар закрывается — на сегодня и навсегда! Господа шашлычники и прочие спекулянты! Маза кончилась! Даю пять минут на сборы! Через пять минут за сохранность товара и лица не ручаюсь!

 Наиболее понятливые из торгашей быстро, внавал кидали товар в баулы, тащили сумки к стоящим поодаль машинам. Только кавказцы-шашлычники невозмутимо крутили шампуры над углями, наблюдая исподлобья за развитием событий.

Солдат подошел к крайнему.

— Вай, генацвале, нехорошо. Приехал в Россию, а по-русски ни бум-бум? Перевожу: чайхана — ек! Отваливай!

— А ты кто такой?

— Я — абрек.

— Да хоть Иисус Христос. Я за место заплатил. Отойди, да? — Он оттолкнул Солдата. Тот будто невзначай зацепил за ножку столик, с которого тут же ухнула под ноги сыну гор громадная столовская кастрюля с маринованным мясом.

— Ай-яй-яй! — огорчился Солдат.

— Зарежу, собака! — тот схватил длинный кухонный нож и кинулся на Солдата.

Гуляш опрокинул на него мангал с углями и раскаленным шашлыком. На помощь кавказцу бежали соседи с ножами и гирьками, дюжие охранники с нунчаками, брызнули в стороны перепуганные турики — и началось побоище с матом, лязгом триконей и карабинов, орущими по-прежнему магнитофонами и „Машей“.

Гуляш сцепился с охранником, плечом вдавил того в стену киоска. Охранник с фанерной стеной рухнул внутрь, и его засыпала пирамида пивных банок. Трещали и складывались, как карточные домики, ларьки, разлетались угли, опрокинутый мороженный аппарат вдруг выдул сугроб пломбира. Абреков было больше, тренированные охранники были сильнее. Но тут в центр драки ворвался Цыган.

— Ложись!! — заорал он, бешено вращая глазами.

В руках у него были гранаты с тлеющими фитилями. Бросать, собственно, было некуда — красные развилки абреков перемешались со спортивными костюмами охранников, — и Цыган запустил гранаты в сторону. Грохнул взрыв, другой, накатило гулкое эхо от Чертовой кухни, и торгаши сломались, побежали к машинам.