Зона риска

ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ

Наблюдательный человек после нескольких посещений стометровки заметит, что она разделена на зоны влияния. Мишель Мушкет правит тем отрезком улицы, где начинается Тополиный переулок, и к домам, расположенным за парадным фасадом Оборонной, ведут узкие дорожки, петляющие среди корпусов, обозначенных литерами А, Б, В или цифрами. У Оборонной есть и свои тылы: участки с гаражами, переулки, дальние, еще не застроенные пустыри, задние дворы, где густо разрослись тополя и клены и в выходные дни гулко стучат костяшками доминошники. Поздними вечерами туда редко кто заходит. Но Мишка здесь знает каждый столб и каждую тропку.

У бара «Вечернего» Мушкет появляется только в сопровождении дружков. Свита у него крикливая, нервная, всегда готовая затеять ссору. В таких случаях Мушкет обычно стоит в стороне и равнодушно наблюдает, как его дружки начинают обработку очередной жертвы с неизменного вопроса: «Ты чего?..»

— Ты чего?

— А ты чего?

— Я ничего.

— Нет, ты чего?

В этих «чего-ничего» легко запутаться, и вскоре уже никто не помнит, почему, собственно, вспыхнула ссора, все стараются выглядеть позлее, машут кулаками, напирают на чужака со всех сторон, тот зачумленно отругивается, понимая, что одному против троих не сладить. Иногда ссоры начинались из-за девчонок, иногда просто так, от занудливого желания кого-то напугать, обратить на себя внимание. Больше всего драк бывало ранней весной — тогда вечера становились раздражающе красивыми, дурманящими.

Если словесная баталия достигала кульминационного момента, Мишель или чуть приметным знаком давал разрешение на более энергичные действия, или примирительно цедил сквозь зубы: «Ладно, потом его грехи посчитаем». Приятели не всегда понимают, чем вызвано то или иное решение Мушкета, но подчиняются ему беспрекословно. Правда, было замечено, что часто решение Мушкета зависит от того, кто в данный конкретный момент находится в очереди в бар: он умело определял, ввяжутся ли другие парни в драку, если она начнется, и на чьей стороне будет перевес сил.

Рисковать Мишель и его подручные не любили. Обычно они налетали стаей, били куда попало, никаких неписаных правил уличных стычек не признавали. Свалить с ног, зацепить кованым ботинком, не дать подняться, оставить распластанным на буром асфальте, рассыпаться в разные стороны, и потом в каком-нибудь подъезде, запивая возбуждение дешевым портвейном «из горла́», с истеричным повизгиванием вспоминать: «А я ему...», «Гляжу — уже откинул копыта...» То, что иногда происходило у бара, не было драками — это было чаще всего безнаказанное, бессмысленное, исступленное избиение.

Когда в баре или возле него находился Артем Князев, он же Князь, потасовок почти не случалось. У Князя были свои приятели, которые к Мушкету относились презрительно и звали его за глаза плебеем. Если бы Князь захотел, вполне мог бы править на той части Оборонной, которая тянулась влево и вправо от бара. Мушкет однажды видел, как к Князю прицепились два новичка — бар пользовался популярностью и сюда приезжали с других улиц. Двое в новеньких дубленочках, в фирменных «вельветках» и модных «корочках» прикатили на «Жигуленке». Из машины выбрались не спеша, с ленцой, высокомерно. Не обращая внимания на очередь, словно ее и не существовало, уверенно постучали в деревянную дверь и показали швейцару Ванычу пятерку. Ваныч дрогнул...

Артем Князев вежливо прислонился спиной к двери:

— Будьте любезны занять очередь, господа банкиры. — Сказал он это спокойно, даже как-то равнодушно.

Один из парней окинул Князева снисходительным взглядом и сухо, делая огромное одолжение, процедил:

— У нас заказан столик, юноша.

И такая снисходительность прозвучала в его голосе, что очередь притихла — атмосфера сгущалась на глазах, и до критической точки было уже недалеко.

— Вранье унижает человека, — назидательно изрек Князь, умевший в необходимых случаях изъясняться с большим апломбом.

Парни в дубленках были старше его, шире в плечах.

— Папаша, открывай свою лавочку. — Они явно не хотели принимать во внимание Артема, который хоть и был в джинсах с фирменным ярлыком, но явно казался им несмышленышем, по тупости путающимся в ногах. Тем более что их было двое, а он один.

— Ваныч, прикройте, пожалуйста, дверь, — вежливо попросил Князь швейцара. — То, что сейчас произойдет, вам не обязательно видеть.

И все еще примирительно попытался втолковать элегантным ребятам:

— Мы стоим в очереди уже тридцать минут.

— Это личное дело каждого, юноша.

Это «юноша» звучало предельно оскорбительно.

— Не надо, джентльмены, нахальничать. Станьте в конец, и будем считать инцидент исчерпанным.

Несколько индифферентный тон Князя мог кого угодно ввести в заблуждение, только не завсегдатаев бара. Самые бесшабашные ребята с достоинством линяли, когда Князь начинал так говорить.

Ваныч то приоткрывал, то захлопывал свою дверь — мятая пятерка притягивала его взгляд. Чаевые ему перепадали редко, потому что собиралась в баре публика обычно молодая, неимущая.

Мушкет загоревшимися глазами наблюдал за развитием событий. Ему очень хотелось, чтобы эти два пижонистых мальчика как следует обработали много о себе воображающего Князя. Тем более что в этот вечер Князь пришел без своей свиты, он был один, а одного, как известно, сбить с ног гораздо проще, чем спевшуюся команду. Мишель подал неприметный сигнал, и дружки отошли в сторонку, явно намекая чужакам, что будут соблюдать нейтралитет. Это увидел Князь, но это же заметили и парни. Судя по всему, потасовки у дверей баров и ресторанов были для них делом привычным.

— Юноша желает, чтобы ему сделали больно, — сказал один.

— Ты-ы... — вдруг злобно прорычал второй, — пять секунд на размышление, и беги быстро, пока мы добрые...

— Нехорошо. — Князь по-прежнему был невозмутим, игнорируя этот эмоциональный всплеск. — Вы рискуете испортить себе вечер, который мог бы быть приятным. Местные угодья, — объяснил он, — мало пригодны для свободной охоты...

— Мерси, юноша, сейчас мы вас убедим в обратном...

Двое подошли вплотную, натягивая кожаные перчатки. Вечер был теплым, но Мушкета перчатки не удивили — пижоны берегли костяшки пальцев, а может, и сунули в перчатки по куску свинца. Это, конечно, было подло, но в таких неожиданных, возникающих из ничего драках понятия о подлости и честности отсутствовали, действовал только принцип «кто — кого».

— Я предупредил. — Князь все еще внешне был настроен миролюбиво. Но поскольку намерения незваных гостей были ясны, он предусмотрительно отодвинулся к стене, теперь спина у него была закрыта. Мишель и сам бы так поступил, обеспечивая тылы.

Парни в своих дубленках смотрелись одинаково, и Мушкет пропустил, кто из них первым занес руку для удара. Зато все остальное он видел хорошо. Князь чуть отклонился в сторону, переместил на сантиметры корпус, и парень, нерасчетливо вложивший в размах всю свою силу, уже не смог остановиться и врезал кулаком в стену так, что запылила штукатурка. Он взвыл от боли. «Отыгрался», — констатировал Мишель. Этот на время был неопасен, и Князь, стремительно повернувшись, прямым коротким ударом в солнечное сплетение свалил второго, готовившегося ковырнуть его ботинком, а потом уже уложил рядышком ошалевшего от соприкосновения со стеной первого пижона, неосмотрительно подставившего челюсть.

Все это длилось несколько секунд, и то, что произошло, по понятиям Мушкета, даже нельзя было назвать дракой. Была короткая, энергичная расправа.

Пижоны лежали у стены, и никому в очереди их не было жаль, сами напросились, идиоты заезжие, объясняли ведь им как порядочным...

— Вот это класс! — восторженно протянул кто-то из приятелей Мушкета,

Мишель ревниво оглянулся — кто? Он не любил, когда восхищались другими. Но должен был тоже признать:

— Красивый почерк...

— Князь что надо! — В очереди в бар каждый вечер выстаивала Ела Анчишкина. Вообще-то ее звали Еленой, но она придумала себе красивое имя — Ела. Иногда Ела острила: