Страница 26 из 31
И все началось, как и два года назад. В своей жизни я не встречал дисциплинированнее и неподкупнее «вахтенного». Ибо Бич, в отличие от иных, был всегда сыт и в деньгах не нуждался.
Мы честно отмолотили с ним зиму, а когда настало время покидать завод, я решил оставить собаку у себя на траулере.
Мне уже известна была его манера ускользать, и я принял необходимые меры. В первую очередь, попросил капитана предупредить меня заранее об отходе. Естественно, объяснил причину.
Весь день мы прождали буксирный катер. Все было готово к отходу: и машина на «товсь!», и команда в сборе. Лишь концы и трап связывали нас с берегом. Майское, весеннее солнышко шариком закатывалось за гигантский вулкан, на судах спускали государственные флаги, а буксира все не было.
— Сейчас подойдет. Сейчас подойдет, — отвечала диспетчерская, и мы убеждались, что самый длинный час — у портового флота.
Прошел ужин, за ним чай. Погасли, растворились в синеве красные прожилки заката, на судах зажглись наружные осветительные огни. Пес сидел на своем штатном месте, на телогрейке, у трапа, и, казалось, ни о чем не догадывался. Упитанные чайки дремотно покачивались на воде, как чучела, забытые на ночь. Но вот взвыла сирена катера, вспугнула птиц, и все пришло в движение: под напором буксира качнулось судно, засуетились люди, закрутилась лебедка. И хотя я был все время начеку, все-таки опоздал, прозевал Бича, он оказался проворней. Еще не кончился сигнал сирены, а он пробежал по трапу. Что самое интересное, не махнул куда-то, как бывало, по своим делам, а сел на берегу и смотрел, вроде бы усмехаясь: «Ловите рыбку, а мне с вами не по пути. Мне и на берегу неплохо. Море не моя стихия».
— Бич! Бич! Иди ко мне! Бич!
Пес смотрел на меня так, будто никогда не видел.
«Вот это финт, мы стали чужими в одно мгновение, до отхода». Разве сразу я мог понять, сообразить, что за те многие годы, которые Бич прожил в порту, он изучил всю нехитрую механику судовой службы. Он угадывал настроение палубной команды, понимал их слова и жесты, улавливал волнение, обычное перед отходом в рейс, и чуял, что судно уйдет. Чуял инстинктивно и, как крыса с тонущего корабля, бежал на берег. Но, самое главное, он всегда с беспокойством следил за работой со швартовыми концами. Стоило подойти и взяться за кнехт, как Бич уже скулил и заглядывал в глаза. Но бывали и местные перешвартовки на акватории завода, тогда пес оставался на борту. Просто уму непостижимо, как он угадывал. Ведь в обоих случаях швартовка с подъемами трапа была налицо. Разница была лишь в наличии команды: все на борту или нет. А может быть, ему передавалось настроение?
— Братва! Подождите! — завопил я. — Не отдавайте концы! Не прикасайтесь к трапу!
С суточной порцией свежего мяса, рискуя схлопотать выговор от начальства, я ринулся на берег, а повар на камбузе, наверное, точил огромный нож. Но другого выхода у меня не было. Я не силен в собачьей психологии, но сообразил, что надо «сбавить ход» и подходить к Бичу спокойно.
— На! — протянул я ему кусок. — Ешь!
Пес аппетитно облизнулся и даже слюна повисла на губе, но ко мне не подошел. Он недоверчиво посмотрел на мои руки, глянул в глаза и, отбежав, сел поодаль. Видно, мое возбуждение передалось псу, и он почуял опасность. Зазвать его на судно уже не оставалось надежды.
— Бич! На, на! — как можно непринужденней, ласковей произнес я.
Пес сидел в метре от меня, настороженный, недоверчивый и угрюмый. И тогда я бросил кусок на землю возле своих ног. Это была последняя попытка. А с траулера кричали: «Давай на борт! Оставь его!» Я сдался. Но появилась какая-то шавка. Вынырнула невесть откуда, подкатилась к мясу, и Бич не выдержал. Условный или безусловный рефлекс сработал четко, и пес ринулся на защиту своей добычи. Шавка шарахнулась в сторону, а я сцапал Бича за шерсть. Он рычал и кусался. Неблагодарный… Я тащил его наверх и чувствовал, что вот-вот уроню. Он смирился, и я отпустил его на палубу. Трап уже был поднят и швартовы отданы.
— Ну вот, — торжествовал я, — мы с тобой, Бич, уходим в плавание. — Я смотрел на него счастливыми глазами.
Берег отдалялся, но обычная при отходе грусть еще не коснулась меня. Я смотрел на Бича и удивлялся его прыти. Тот со скоростью звука обежал надстройку, забрался на верхнюю палубу и — снова вниз, на корму. Он явно искал трап, чтобы убежать на берег. Но, увы, трапа не было. Тогда он поставил лапы на борт, заскулил взлаивая. Потом еще раз обежал судно и все порывался прыгнуть, но вода и высота страшили его.
— Бич! Бич! — окликали мы, но он не реагировал, ни к кому не подходил и продолжал метаться.
Буксир отдал трос и отрулил в сторону, траулер дал ход. И тут случилось непоправимое. Лишь только содрогнулся корпус судна и лопасти рубанули воду, Бич, как ударенный током, дернулся, присел и, оттолкнувшись от палубы, перемахнул через борт.
В перекрестном свете береговых огней, в золотых бликах на водной глади мы видели высоко поднятую голову отважного пса, плывущего к бетонному причалу. Ни поймать его, ни помочь ему мы не могли. Сложный маневр судна при выходе исключал остановку. «Доплывет», — подумал я и успокоился, потому что видел, пес плыл легко, быстро, как настоящий спортсмен, загребая сильными лапами холодную воду. Белые, как лебеди, чайки, раскланивались, уступали ему дорогу. Уже рядом высилась неприступная стенка портового причала. Еще пробегали запоздалые гуляки, спеша под железную кровлю своих кают. И никто из них не глянул вниз, туда, где над водой, царапая причал когтистыми лапами, держался бессменный страж ремонтных судов. Он тяжело дышал, смотрел вверх. Его окровавленные лапы скользили по обросшему ракушкой и зеленью щербатому бетону. Он не терял надежды и ждал помощи от людей.
Рядом громоздились черные корпуса океанских судов. Из бессонных иллюминаторов сочился щедрый электрический свет. Свет лился от столбовых фонарей, из портовых прожекторов, со стороны портальных кранов, и на масляной воде, колыхаясь, мерцали искристые звезды. Было светло, но никто не хотел увидеть утопающего пса. Лишь один человек из портовой охраны подошел и склонился над урезом причала.
— Эх-хе… Никак пес? Теперь хана, брат… Пыхти, не пыхти, не выкарабкаешься. Э-э… разведут собак, потом побросают… — Он с презрением осмотрел рядом стоящие суда. Но ему и в голову не пришло позвать любого вахтенного. Ни один моряк не отказал бы в помощи собаке. Но охранник этого не сделал. Он услышал отфыркивание и склонился ниже: «Хлебнул, бедняга… Смотри, какой живучий…»
В это время подошел к охраннику матрос, вахтенный:
— Ты что, батя, перебрал, что ли? Над водой клонишься. Упасть хочешь?
— Да вон пес чей-то плавает…
— Где, — встрепенулся матрос и опустился на колени, заглядывая под причал. Но на поверхности воды уже лопались маленькие пузырьки да круги смыкались посмертным венцом.
Эту печальную весть я узнал уже после рейса.
Лорд
Виктор Ильич, поселковый врач, собрался на материк.
— Возьми Лорда, — попросил он Зимина, — присмотри, пока буду в командировке. Никому не хочется доверять, а ты сбережешь, верю.
Кончился август. Пахло осенью. На склонах лежали желтые травы, с океана тянули штормовые ветры. Близился день открытия охоты. Зимину не хотелось связывать себя заботой о чужой собаке, но доктор привел-таки своего пса.
Лорд — красавец дог, на крепких жилистых ногах, с внимательными жутковатыми глазами. Его тупо сеченная морда восхищала объемом, а в целом он представлял собой достоинство и силу.
Зимину не нравились бульдоги и боксеры. Изуродованные и слезливые, они кажутся обиженными. Но Лорд — другое дело. Он был хорош. Его экстерьеру могла позавидовать любая островная псина.
— А что он умеет? — спросил Зимин.
— О-о… Лорд прошел высшую школу дрессировки, — не без гордости ответил доктор.
От Лорда не пахло псиной, это сразу заметил Зимин. Его-то Найда, если ворвется в комнату, хоть нос зажимай. Ее место — двор. Свернется клубочком и в дождь, и в снег. Одним словом, северянка. Белая, веселая, пушистая лайка.