Возгорится пламя

— А наш товар, — Проминский несколько раз, будто подымая тяжесть, согнул руки в локтях, — сила! Больше продать у нас ничего нет.

— Совершенно точно, — снова подтвердила Крупская. — Спасибо вам, Ян Лукич.

Оскара глубоко задела эта ненарочитая благодарность. Стало неприятно: Проминский сразу понял прочитанное, а ему, Энгбергу, растолковывают вдвоем, как маленькому, и он, раздраженно поднявшись, пошел к двери.

— Куда же вы, Оскар Александрович? — окликнула Надежда Константиновна. — У нас еще одна страничка.

Приостановившись у порога, он потер лоб:

— Голова сталь больной.

— Ой, так ли?

Энгберг, покраснев больше прежнего, поклонился и вышел.

— Забыли свои записи. — Крупская бросилась вдогонку и уже на крыльце отдала тетрадку. — Завтра, как обычно, в это же время. Надеюсь на вашу аккуратность.

От волнения она широко распахнула дверь в маленькую горницу:

— Извини, Володя, что помешала. Он ушел среди урока.

— Кто ушел? Оскар? — Владимир порывисто встал. — Да как же так? Заболел, что ли?

— Я… Как это по-русски? — Проминский, позабыв, что у него дымится трубка в руке, вошел в открытую дверь. — Виноват есть.

Владимир Ильич, не замечая едкого табачного запаха, стал расспрашивать, как это произошло. Потом сказал:

— Ничего. Устроим каникулы. Мы с Яном Лукичом сходим…

Вспомнив о дымящейся трубке, Проминский шагнул в прихожую. Владимир Ильич остановил его:

— Я сегодня работать уже не буду, — можно и здесь подымить. У нас же Елизавета Васильевна курит… Так, дорогой мой Ян Лукич, наконец-то мы сходим на рыбалку. За налимами! С колокольчиками! Потом с тобой, Надюша, побываем за Енисеем. Тебе давно хотелось. А Оскар одумается. Придет. Не может не прийти. И мы ему позднее как-нибудь напомним в мягкой, шутливой форме, что временем надо дорожить, — его у нас не так уж много.

4

В канун петрова дня, для шушенцев не только долгожданного розговенья, но и престольного праздника, звонарь вызванивал в мелкие колокола что-то похожее на разудалый перепляс. Богомольцы расходились от вечерни.

Владимир Ильич шел навстречу им. У ворот церковной ограды столкнулся со Стародубцевым.

— Вовремя идете, — сказал учитель и, приподняв фуражку, многозначительно добавил: — Оба там.

— Кто «оба»? Мне нужен только священник.

— Без псаломщика не обойдетесь. Я венчался — знаю. Сейчас они учинят вам «обыск», с божьей помощью.

— Хорошо, что не с жандармской.

— В церковную «обыскную» книгу запишут. «По указу его императорского величества».

— И в церкви «по указу»?! Как говорится, к каждой бочке гвоздь!

— Такой уж порядок. А вы, позвольте полюбопытствовать, кого в посаженые отцы попросите?

— Никого. Абсолютно никого.

— По обычаю полагается. И мне слышать довелось: Симон Афанасьевич счел бы за честь. Говорят, готов тройку с бубенцами…

— Знаете что? — Владимир Ильич взял учителя за пуговицу пиджака. — Я послал бы его к черту, но вы постесняетесь передать. Скажите только: как-нибудь без него обойдемся.

— И лучше будет… А у меня к вам сердце повернулось, когда вы помешали мужикам на кулачки сойтись, ребятишек остановили. Потом грифельные доски помогли…

— Трав да кореньев собрали?

— Есть белена, дурман. Солодкового корня накопаем. Осенью соберем валериану, одуванчик. Как договорились с провизором Мартьяновым.

— Он обещается приехать. Готовьте добычу.

— А вы, я слышал, переселяетесь на берег Шушенки? Туда, где декабрист жил?

— Совершенно точно.

— Я о них, о декабристах, к моему стыду, толком ничего не знаю. В семинарии не упоминали.

— Могу рассказать, если вас так интересует.

— А потом… — Стародубцев приподнял по два пальца и сложил их крестообразно. — За решетку… А у меня ведь семья.

— «Волков бояться, в лес не ходить». И еще есть пословица о празднике на нашей улице. Не опоздайте на праздник.

Псаломщик Тыжнов гасил свечи перед иконостасом, и в церкви терпко пахло нагаром фитилей.

Отец Иоанн, сняв ризу в алтаре, уже направился к выходу. На нем были опойковые сапоги и длинный подрясник из коричневого люстрина, лоснящийся на животе, плечах и локтях.

Увидев перед собой «политика», вынужденного не первый раз приходить с одной и той же нуждой, он, поглаживая бороду, с ехидцей подчеркнул, что всегда рад «чадам божиим», и пригласил в боковую клетушку, где хранились книги, свечи, просфоры, бумажные венчики для покойников, купели для крещения и еще какая-то церковная утварь.

— Пост сегодня кончается. А о моей просьбе вы уже знаете.

— Вспомнили, заблудшие, церковь господню.

— Я хотел бы заранее уплатить за требу, именуемую венчанием.

— Платят подать. За требу вносят лепту в сокровищницу церковную.

— Одно и то же. А вам я уже говорил, что в департаменте полиции с моей невесты взяли подписку о немедленном вступлении в брак.

— Церковь служит вседержителю небес, подчиняется токмо Святейшему синоду.

— Однако вы сами говорите, что нужны полицейские бумаги.

— От пришлых, как вы. И к сему присовокуплю, — возвысил голос отец Иоанн, — святая церковь бракосочетает по взаимному согласию и радению. — Он, развернув книгу на углу стола, ногтем подчеркнул строку. — Зрите самолично: «а не по при-нуж-де-ни-ю».

— В нашем взаимном согласии никакого сомнения быть не может, и моя невеста Надежда Константиновна Крупская в любую минуту подтвердит это. Но я не знаю, сколько у вас взимается?

— Таинство святого бракосочетания, сами разумеете. Причт облачается…

Владимир Ильич положил на столик несколько хрустящих бумажек.

Послышались шаги псаломщика. Отец Иоанн поспешно взял деньги, подержал перед глазами и опустил в выдвинутый ящик стола.

Догадываясь о предстоящей требе, Тыжнов пригладил волосы, сел перед развернутой книгой, перекрестился и, обмакнув перо в чернила, выжидательно глянул через плечо на священника. Отец Иоанн благословляюще помахал рукой:

— Во славу божию!.. — Просителю пообещал: — Не премину завтра же после обедни совершить первое оглашение. После чего — паки и паки, со всем благолепием. В праздничные и воскресные дни. Яко же требуется и соблюдается издревле.

— «Закон-порядок», — вспомнил Владимир Ильич, едва сдерживая усмешку.

— «Его же не преступиши», — подтвердил отец Иоанн словесами из какого-то церковного поучения. — Такожде заведено во святой церкви. Зрите своими очами. — Отстранив руку псаломщика, он снова подчеркнул ногтем строку. — «По троекратному оглашению, сделанному в означенной церкви», сиречь в нашем храме святых апостолов Петра и Павла. И Наркисс Валентинович днесь же пометит грядущие оглашения: тринадцатого июня, пятого июля, двенадцатого дня того же месяца. А там и сочетаем во соизволение господне, ежели никто из прихожан «препятствия сему браку никакого не объявит».

— Что за дело прихожанам? И что они могут знать о нас?

— Будем пребывать во благоожидании. — Отец Иоанн указательным пальцем, как птица клювом, подолбил плечо псаломщика. — А про ту нескладицу, что не исповедались они, — умолчи. Святое причастие не принимали — тоже умолчи. Бог их простит.

У Владимира Ильича горело лицо, горели руки; сжав пальцы в кулаки, он сунул их в карманы пиджака.

Той порой псаломщик дошел до нужной печатной строчки: «священно-и-церковнослужители производили обыск о желающих вступить в брак, и оказалось следующее: а) жених жительствует…» И написал: «В приходе Петропавловской церкви, в селе Шуше…»

Слегка склонившись, Владимир Ильич читал текст, напечатанный старославянским шрифтом:

— «Оба находятся в здравом уме». Ну, это как видите. «Жених». Пишите — холост. «Невеста» — девица.

Тыжнов протянул руку:

— Пачпорт извольте предъявить. Рождение требуется прописать с точностью.

— Вы же знаете, моя невеста и я — политические ссыльные. У нас нет документов, но они уже исправником затребованы из тюремного отделения. Я родился десятого апреля тысяча восемьсот семидесятого года.