Шоу для завистницы

— И чего мы вообще решили, что коллег Петра Васильевича всего двое? — спрашивает самого себя Найденов.

Мы! Решили! Смотрите, как он увлекся своей ролью крутого томаччо!.. Это я нарочно завожу себя, потому что мне нравится, как спокойно чувствует себя Найденов в такой неординарной ситуации. Ни страха, ни упрека, словно он всю жизнь только и делал, что сбрасывал с «хвоста» подозрительные машины или вступал в единоборство с работниками спецслужб.

— А с чего он вообще за нами увязался? — недоумеваю я. — Ведь его товарищи остались на даче.

— Именно поэтому. Скорее всего они ему позвонили на мобилу, — говорит Вова, — мол, узнай, кто такие?

— Как же он узнал, по какому пути мы поедем?

— Так и узнал, — снисходительно поясняет мне Михаил Иванович, — что поджидал нас у дома Лавровых. Решил, что мимо них мы никак не проедем.

— Что же делать?

Я чувствую, как во мне поднимается паника. Причем боюсь я не столько за себя, сколько за тех, которых поневоле втянула в ненужные им приключения.

— Как что, отрываться! — беспечно решает Найденов и обращается к водителю: — Ты как, Виталий Григорьевич, согласен немного погонять «конторщиков»?

— Отчего же не погонять, — лихо отзывается тот. — Плохо только, что километров пять у нас некуда будет свернуть. По прямой-то вряд ли они нас упустят…

— Совсем некуда? — подключается Вова. — Неужели ни одного проходного двора, узких улочек, где можно покрутиться и оставить дядю с носом?

— Почему же нет, есть! — отвечает, как рапортует, водитель и сдвигает кепку на затылок. — Ну, держись, ребята, за землю! Только условие: если меня ГИБДД остановит, штраф платите вы.

— Заметано! — отзывается Найденов, поерзав в кресле, как будто он собирается боксировать, а не ехать пассажиром.

Стрелка спидометра начинает движение вправо, сначала за отметку сто километров, потом сто двадцать, сто тридцать… Потом Виталий Григорьевич резко тормозит и сворачивает вправо под арку какого-то дома, потом еще раз, еще…

Я успеваю заметить, что поток машин, собравшийся у светофора, становится таким плотным, что темно-серый джип, намеренно оставлявший между нами расстояние в несколько машин, становится заложником собственной стратегии. Он больше не может гнаться за нами, потому что перпендикулярно движению следует какая-то процессия, которую курируют службы дорожного движения. Даже странно, что нашему водителю удается проскочить, прежде чем они блокируют улицу.

— Ну ты, батя, моща! — восхищенно бормочет Вова.

— Делов-то! — самодовольно хмыкает водитель, выруливая на соседнюю улицу.

Теперь наш оторвавшийся «хвост» ни за что не найдет, пардон, задницу, к которой мечтал прицепиться.

В салоне царит веселое оживление. Мужчины переговариваются и хлопают Виталия Григорьевича по плечу.

— Небось в «Формуле-1» вполне смог бы участвовать, — говорит Найденов.

— Ну, «Формула» не «Формула» а в гонке «Париж — Дакар» участвовал, — скромно поясняет водитель.

В салоне повисает завистливое мужское молчание.

Глава девятнадцатая

Банкет проходит блестяще. По крайней мере для меня, где во всем зале я — звезда номер один.

Трудно ею не быть, если в большой, преимущественно мужской компании всего две женщины — я да секретарша кого-то из москвичей. Мечта любой женщины — побывать в таком раю.

Мы же все уверены, что мужчин у нас в стране мало, всего ничего. На всяких там мероприятиях — к примеру, концертах, спектаклях чаще всего женщины в большинстве. А тут… Опровержение подобных утверждений, другой мир, где женщина чувствует себя именно женщиной, где ей все внимание и комплименты.

Меня приглашает на танец Найденов, на полсекунды опередив одного из инвесторов.

— Сори, — говорит он мужчине, — но сейчас моя очередь.

Он увлекает меня в центр зала, где топчется секретарша с немцем.

— Я и так слишком долго ждал. И вообще. Не для того я с тобой в Москву приехал, чтобы безучастно наблюдать, как вокруг тебя толпятся эти жеребцы.

— Вот как, оказывается, ты просто со мной в Москву приехал? Что вообще происходит, Найденов? Я, между прочим, глава пусть небольшой, но фирмы и подключаюсь к работе моих девочек только в крайних случаях. Я оставила свое дело на малоосведомленного человека, и все ради чего, ради твоей прихоти?

Он явно смущен.

— Почему сразу прихоти? Я предложил тебе работу. Между прочим, ее оплатил. Какие ко мне могут быть претензии? Разве желание клиента для тебя не закон?

— Закон.

— Тогда какая тебе разница, каким образом ты исполняешь свои обязанности?

Посмотрев в мои глаза, из которых прямо-таки выплескивается гнев, он добавляет:

— И потом, ничего ведь заранее не известно. А вдруг на меня кто-нибудь начнет нападать… прямо сейчас и ты закроешь меня своим гибким телом.

Не выдержав, я улыбаюсь. И в самом деле, мне все равно. Почти все равно, потому что я не привыкла тратить время зря, и мне жалко, что это делает мой работодатель.

Больше я не буду говорить на эту тему, но про себя решаю: в следующий раз на такую удочку не попадусь. Превращать свою работу в цирк никому не позволю. Захотелось ему, видите ли, приколоться. Нашел себе девочку-припевочку!

Однако, несмотря на то что я умею скрывать свои чувства, провести Найденова мне не удается.

— Я все-таки тебя огорчил, — говорит он. — И сам не знаю почему, но с тобой у меня все получается невпопад. Наверное, оттого, что я… робею.

— Что? Я не ослышалась?

— Не ослышалась, — нарочито тяжело вздыхает он. — Ты — такая знаменитая, такая титулованная, да еще и кандидат наук. Слушай, многие женщины к сорока годам такого не достигают, а тебе нет и тридцати.

Я ничего не отвечаю, но про себя сожалею, что все свои восхваления моих достоинств Михаил Иванович не позволил себе в присутствии Марины Константиновны. Вот бы она послушала!

Мысленно проговариваю это и вдруг понимаю, что думаю так скорее по привычке еще того времени, когда я все хотела что-то доказать Лавровым. Чтобы они поняли, что я не хуже их, а теперь… Я же выздоровела! Ну да, у меня прошла хронически запущенная болезнь.

Больше не вспоминается мне, как когда-то, ни презрительный взгляд Лавровой, ни ее явное моральное превосходство. Наоборот, помнится какой-то потерянный Петр Васильевич и его жена, тоже поникшая. Оба понимали, что с освобождением Лаврова их проблемы не ушли. И вряд ли его соратники оставят своего приятеля в покое, уж больно приличный кусок в баксах они ему насчитали.

Даже если они и думали обратиться за помощью к своему сыну, то вовсе не были уверены в том, что сыночек на их просьбу откликнется.

Я и сама не знала, почему представляла Евгения законченным мерзавцем. Раньше ведь я считала, что он просто слаб духом.

Да пусть он и откликнется, и заберет своих родителей к себе в Америку, но что-то я увидела в них такое, отчего мне больше не хотелось принадлежать к их роду. И стало почти безразлично, что там они обо мне думают!

Разве такие отношения у меня с моими родителями? Мы — прежде всего близкие люди, готовые всегда прийти друг другу на помощь, а уж бросить в беде… никому бы из нас и в голову не пришло.

А самое смешное, я ведь так ничего и не сказала о себе, не похвасталась своими достижениями, которые должны были бы убедить Марину Константиновну в том, что она была ко мне несправедлива.

Теперь я могла отпустить на волю свое воображение и не мешать ему представлять, что было бы, возьми Лаврова тогда, шесть лет назад, меня с собой. Чего греха таить, мне мечталось об этом. Я представляла себе идиллические отношения с моими новыми родственниками и как они полюбят нас с Мишкой, когда поймут… Что они должны были понять, я, оказывается, представляла себе довольно смутно.

Нет, теперь я ни о чем не жалела. Все сложилось правильно в моей жизни. И то, над чем подшучивает Найденов, целиком моя заслуга. Я сама себя сделала.