Приключения наследницы

Впрочем, до сих пор я об этом не задумывалась. Вернее, не пыталась так скрупулезно вести учет своих достоинств.

Еще будучи подростком, этаким длинноногим гадким утенком с острыми коленями и угловатыми движениями, я спрашивала отца: «Каких женщин любят мужчины?»

– Всяких, – посмеивался он.

– Но если они высоки так же, как и я, то, верно, не пользуются симпатией у мужчин?

В то время я уже переросла свою мать на полголовы и частенько удостаивалась ее нехитрых шуток, вроде того, что жаль – нет для девиц аристократического происхождения этаких гренадерских полков, куда бы собирали дылд со всей России.

– Не слушай матушку, – всерьез советовал отец, – такой рост, как у тебя, называют королевским, и для королев, например, в Англии существует мерка, ниже которой королевой просто не станешь.

Наверное, он просто меня успокаивал и никакой мерки для английских королев не было, но тогда я сразу успокоилась и перестала сутулиться, что прежде невольно делала под неодобрительным взглядом матушки.

Глаза у меня голубые, но не светлые, а темные. Скорее синие. Волосы русые, с рыжинкой, а брови и ресницы при этом черные.

Кстати, распустив волосы, я вполне могла бы прикрыть ими свою наготу, как легендарная Юдифь.

Не случись война, я уже начала бы выезжать в свет и тогда бы поняла, как ко мне относятся петербургские женихи. А так... Наверное, я слишком быстро шагнула из девочек в девушки, и эта быстрота не дала мне разобраться в себе. Какова я? Привлекательная или не очень? Могу ли я нравиться мужчинам?..

Эмилия, кстати, тоже была не слишком маленькая. Просто очень худая. Если не сказать тощая.

Я подумала так и сконфузилась. Наверное, моя сестра по отцу еще мала для того, чтобы по-женски округлиться и, говоря словами моей бывшей няньки, «нагулять жирок».

Кстати, сегодня я собиралась поговорить с Эмилией. Я отчетливо представляла себя на месте девушки, которая по своему происхождению заслуживала совсем другого обращения и вообще другой жизни. А что, если она в отсутствие других Болловских возложит всю ответственность за свой жалкий жребий на меня и вообще не захочет со мной общаться?

Так и забыв о том, что искала Исидора, я вернулась в дом и прошла на кухню. Остановилась на пороге и нарочно покашляла. Мои кухонные работники были так заняты, что не сразу заметили мое появление.

Мальчишка лет десяти чистил картошку над большой кастрюлей, в то время как Эмилия быстро и ловко резала лук, не делая и попытки отворотить лицо от сего вредного овоща.

– Ты не плачешь, когда режешь лук? – удивилась я.

– Привыкла, – ответила она, якобы очень занятая своим делом, потому что не поднимала на меня глаз.

– Я ничего не знала! – вдруг выпалила я, хотя до того собиралась перейти к нашему общему делу медленно и дипломатически.

– Исидор говорил, – сказала Эмилия и впервые посмотрела на меня.

– Мою горничную убили.

– Слуги болтали об этом.

– Исидор считает, что мне опасно спать одной.

Что я говорю! Можно подумать, эта худенькая, с виду малосильная девица, моя сестра, сможет защитить меня в случае чего.

– Комнату можно закрыть на засов, – продолжала рассказывать я, не отводя глаз от Эмилии – до чего ее глаза были похожи на папины! – Но мне абсолютно не с кем поговорить!

И только высказав это, я поняла, что и в самом деле уже давно не имею возможности ни с кем поговорить по душам. Своим подругам в Петербурге я не могла рассказывать о том, что происходило в нашей семье – то есть говорить о своих страхах в отношении собственной предполагаемой бедности. Как и о делах отца – он давно приучил меня к тому, что о его работе я не могу распространяться, даже если ничего толком и не знаю.

Потом, когда почти одно за другим пришли известия о смерти моих родителей, я никуда не выезжала. Сидела в Петербурге, в своей комнате, и если не читала, то просто смотрела на улицу, кажется, безо всяких мыслей.

А теперь я вдруг подумала, что, если расскажу Эмилии о своих чувствах, страхах и сомнениях, она меня поймет.

То ли поэтому, то ли и в самом деле почувствовав родственную душу, я вдруг потянулась к ней.

– Я хочу тебя попросить, не могла бы ты сегодня переночевать в моей комнате?

Сказать, что Эмилия изумилась, значит ничего не сказать. Она даже рот приоткрыла, и руки у нее задрожали, так что девушка с досадой отложила в сторону нож.

– Если ты, конечно, не боишься, – поспешно добавила я. – Сейчас я распоряжусь, чтобы ко мне в спальню перенесли кушетку.

– А на чем спала ваша служанка?

– На полу.

– Я бы тоже могла спать на полу.

– Значит, ты не возражаешь?

– Нет, конечно, – тихо прошептала она. – Только помою посуду после ужина.

Я могла бы сказать, что освобождаю ее от мытья посуды, но в последний момент удержалась. Просто поняла, что пока этого делать не нужно, да Эмилия такого послабления от меня и не ждет.

На полу она спать будет! Этого еще не хватало!

Я пошла и нашла Егоровну.

– Скажи своим помощникам, чтобы поставили в мою спальню кушетку.

– А что, барышня, на кровати спать неловко? – обеспокоилась она.

– При чем здесь это! – Я была несколько раздражена, оттого что должна объяснять прислуге мотивы своих поступков. – На ней будет лежать девушка. Эмилия. Я боюсь почивать одна.

– А и взаправду, матушка, – всплеснула руками старушка, – так, может, я лягу? У девушек-то сон ох как крепок! И не услышит, ежели какой тать...

– Я сказала только насчет кушетки, – холодно заметила я и удалилась.

Конечно же, Егоровна все сделает, мне не стоит и беспокоиться. А беспокоиться надо о другом: из всех подозреваемых остался неоправданным один Кирилл Ромодановский. А что, если мне пойти к нему и прямо в лоб спросить: «Кто ты такой и что делаешь в моем имении?»

А он повторит все то же самое, и я не смогу его слова опровергнуть. Ведь если мысленно восстановить тот день, когда убили Хелен, Кирилл был все время на глазах. Он сидел и занимался моими же хозяйственными книгами. Да и как бы он мог познакомиться с Хелен? Будь она русская, тогда понятно, но англичанка, торчавшая в Москве, а до того в Индии, в то время как Ромодановский жил себе в Петербурге...

И вообще, если я поверила Веллингтону – на слово! – то почему не поверю Кириллу, который наверняка станет разубеждать меня в моих подозрениях.

Лучше всего мне было бы высказать свои сомнения Мамонову, а я все тянула с откровениями. Боялась, что он высмеет меня с доводами, казавшимися такими верными, или, что еще хуже, лишь снисходительно улыбнется.

Тогда я решила поговорить с поручиком Зиминым. Он как раз шел по коридору мне навстречу.

– Владимир Андреевич, – сказала я, останавливаясь, – как вы смотрите на то, чтобы поделиться со мной своими соображениями?

– Чем? – удивился он.

– Вы ведь уже знаете, что убийца Хелен, Марии и Аксиньи – Ромодановский?

– А вы знаете? – ответил он вопросом на вопрос. – И каким образом это установлено?

– Принципом исключения, – важно ответила я. – Ведь это не вы сделали?

– Не я, – согласился он.

– И не Джим.

– Вот как, вы знаете это наверняка?

– Он сказал мне...

А в самом деле, что Веллингтон сказал мне? Что я слишком доверчива...

– Всех своих крепостных вы, значит, исключаете по принципу, что они не люди? – уточнил Зимин.

– Нет, конечно. – Я покраснела. – Но они никогда из имения не выезжали, а тем более не могли быть в Индии, откуда совсем недавно приехала Хелен.

– Значит, Хелен тоже была в Индии? – задумчиво проговорил он. – И это вам сказал Веллингтон. Странно, почему он не сказал об этом мне?

– Наверное, вы его не спрашивали.

– Неужели он не понимает, как это важно?! – рассерженно фыркнул Зимин и пошел прочь от меня, в последний момент спохватившись: – Извините, вынужден вас покинуть!

«Странные эти мужчины! – в очередной раз подумала я. – Если ими овладевает какая-то, с их точки зрения, важная идея, все остальное перестает существовать! Мне казалось, что я вовсе не так безразлична Зимину, как он упорно старался мне показать... А может, у него есть невеста? Девушка, с которой он обручен? С чего вообще я решила, что всякий неженатый мужчина жаждет лишь одного: стать моим мужем?!»