Страница 67 из 77
Но как только они закрывают дверь, как Аристов хватает её за руку и рывком подтаскивает к себе.
— Быстро, глядя мне в глаза, отвечай: чем ты так разозлила Сергея, что он хрипит от ярости?
— Ничем особенным, — пожимает плечами Евгения. — Просто один мой знакомый отобрал у него пистолет.
— Табельное оружие.
— Ну, и со своим знакомым попинал его маленько.
— Господи, и ты ему об этом сказала?
— Конечно. Пусть не думает, что за Машу некому отомстить.
— Так, а пистолет где?
— У меня, — с заминкой произносит она. — В стенке, среди книг.
— Неси сюда!
— Толя…
— Я сказал, неси!
Он забирает у неё из рук пистолет и прячет его во внутренний карман куртки.
— Аристов, — Евгения приваливается к стене и закрывает глаза, — я забыла поблагодарить тебя за то, что ты поставил замок.
Они сидят на кухне по обе стороны от стола. Агрессивность Толяна сошла на "нет", и он грустно посматривает на неё.
— А я-то думал, — вздыхает он, — как тебе удалось так быстро измениться? Раз, и другой человек. Впечатление оказалось обманчивым: ты так же наивна, как и была. Только шуметь стала больше. И торопиться.
— Я так долго спала, что теперь поневоле приходится торопиться.
— Но в этой спешке ты, согласись, кое-что упускаешь, делаешь поспешные выводы. Помнишь, твой тезис: Сергей Зубенко убил свою жену. Ошибочка вышла!
— Кто это тебе сказал?
— Имею информацию. После твоего категорического утверждения я, как говорится, держал руку на пульсе. Вывод следствия однозначен: жена Зубенко покончила жизнь самоубийством! Версия убийства не подтвердилась.
— Я бы и сама так подумала, если бы не далее, как сегодня Зубенко потешался надо мной, что никто ничего не докажет!
— Что ты сказала?
— То, что слышал!
— Он с тобой сегодня говорил о таких вещах?
— Считал меня этакой безобидной овечкой.
— Лопухина, уж не вздумала ли ты ему угрожать?
— А ты хотел, чтобы я сидела в загоне и блеяла?
Аристов вскакивает с табуретки и начинает, насколько позволяют несчастные девять метров метаться по её кухне.
— Пойми, Зубенко опасен! Он может долго выжидать, и ударить, когда ты не ждёшь!
— А чего ты разволновался? Если я всё придумала, какая это для меня опасность? Ты же не поверил!
— Слишком дико твоё обвинение прозвучало! В газете и вправду о таком пишут, но всегда кажется, что тебя-то уж оно никогда не коснётся… Боюсь, что он потому и позвонил, что не знал: помнишь ли ты его прежние откровения? А раз не стал отрицать, значит, он тебя уже приговорил!
— Руки коротки! А вообще-то не он мне звонил, я ему звонила!
Аристов непритворно стонет.
— Женька! Кому ты объявила войну? У него в корешах половина ментов города!
— И что мне теперь делать? Попросить у него прощения? Мол, извини, что плохо о тебе подумала?
— Женя! Не строй из себя Рэмбо. Поверь, я знаю жизнь немного лучше и мне виднее. Погоди. Поживи пока у мамы, я что-нибудь придумаю.
— Аристов, не вмешивайся! И не надо ничего придумывать. Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я себе этого вовек не прощу!
— Спасибо за заботу. Ты, стало быть, сильнее меня, не боишься сразиться с самим Зубенко. А я, пока суд да дело, отсижусь за твоей спиной?
— А почему ты должен ради меня собой рисковать? Я тебе — никто!
Толян идёт к выходу и лишь у самой двери спрашивает, не оборачиваясь:
— А я тебе — кто?!
Глава двадцать четвертая
— Что, доченька, трудно тебе? — мать присаживается рядом и обнимает Евгению.
Ей непривычна ласка Веры Александровны. Раньше она не баловала дочь нежностью. С годами мать стала сентиментальной — теперь всё чаще звучат в голосе бывшего "железного завуча" нотки нежности. Хорошо, бабушка внучку без оглядки голубила.
— Имеешь в виду Никиту? — на всякий случай уточняет Евгения; что поделаешь, и к материнской ласке можно привыкать в тридцать шесть лет.
— Имею в виду тебя. Грустная ходишь, вздыхаешь. Кураж потеряла. Безответная любовь? Кто же он, этот негодник? Случайно, я его не знаю?
— Толика Аристова помнишь?
— Ещё бы! Крепыш с коротким ёжиком волос и пронзительными серыми глазами?
— Ты правильно сказала, глаза у него пронзительные. Так и пронзают! Вот и я не успела увернуться.
— Основательный мужичок. По крайней мере, на меня он произвёл именно такое впечатление. Помнится, он был женат.
— Он и сейчас женат… Хочешь дать мне какой-нибудь совет?
— Дам. Не слушай ничьих советов, — Вера Александровна усмехается. — В наше время было однозначно: женатых любить нельзя. У вас сейчас всё проще.
— Значит, в ваше время в женатых не влюблялись?
— Ещё как влюблялись. И в женатых, и в замужних. Сердцу не прикажешь. Похоже, и у прадедов наших такое случалось. Вряд ли Лесков "Леди Макбет Мценского уезда" от начала до конца выдумал.
— То Лесков, а то я — простая смертная. Хорошо вам с папой. Всю жизнь любили друг друга и таких проблем не знали!
— Вон ты как о нас думаешь! — Вера Александровна вздыхает и покачивает головой. — Впрочем, ты давно уже выросла, и пора пришла свергать авторитеты…
— Неужели и у вас с папой не обошлось без проблем? — изумляется Евгения. — А мне казалось…
— А детям о таком вовсе необязательно было знать! — её мать поднимает глаза кверху. — Прости меня, Андрюша, что помяну тебя перед дочерью не в лучшем виде, а только пусть знает, что и мы не жили святыми… У меня не было любви к женатому, а вот у твоего папы любовь к незамужней была. Может, и не любовь, так, увлечение, но гром грянул! Пришёл как-то домой твой отец и говорит: "Прости меня, Вера, если сможешь, но я тебе изменил!" И не разверзлась земля, и молния не испепелила неверного! Лишь у меня руки-ноги налились свинцом, не смогла я ни двинуться, ни подняться, и язык мой онемел…
Евгения недоуменно вслушивается в голос матери: где её обычные спокойствие и благоразумие? Даже привычная речь изменилась: будто не о своей жизни рассказывает, а какую-то книгу читает.
— Мам! — осторожно окликает она.
— Сколько лет прошло, а всё забыть не могу! В ту ночь мы впервые спали врозь: отец ушёл в нашу спальню, а я осталась в гостиной, на диване… Подруги часто рассказывали мне об изменах мужей, но их рассказы я не принимала близко к сердцу. Вернее, не примеряла их на себя. Мне казалось, я бы в таких ситуациях не стала церемониться: вот Бог, а вот порог! И вычеркнула из сердца! Даже втихомолку презирала женщин, которые так поступали. Ведь они прощали предательство!.. Тяжело далась мне эта ночь на жёстком диване! Наутро я вошла в спальню. Андрей — твой отец — тоже не спал: лицо у него было измученное, глаза запали. Я спросила: "Ты хочешь уйти к ней?" А он прямо закричал: "Нет! Не хочу!" И я сказала: "Тогда оставайся. Я попробую тебя простить. Только, наверное, не сразу получится!" А он: "Я буду ждать и надеяться".
— Странно, — задумывается Евгения, — а мы с Юркой ничего такого не чувствовали. Думали, в вашей жизни только тишь да гладь!
— Но я свою историю не окончила, — продолжает Вера Александровна. Спустя месяц после объяснения мы с отцом оказались на вечеринке у его сестры — она в шестой раз выходила замуж. И стала новобрачная меня уму-разуму учить. Видишь ли, братишка и перед нею повинился! Мол, она бы такого не потерпела, гнать его надо поганой метлой… Слушала я, слушала, да и говорю: "Ты, Соня, шестой раз замуж выходишь. Надо думать, каждый последующий брак у тебя лучше прежнего?" Она молчит. Да и что скажешь, если не только не лучше, а один другого хуже! Легко разрушать! А ты попробуй сохранить то, что имеешь…
— И для чего ты мне это рассказала? — интересуется Евгения. — Чтобы я на Аристова губу не раскатывала? "Парней так много холостых"? Думаешь, у них с Ниной ещё всё наладится?.. не переживай, я ему говорю то же самое: надо ли ради сиюминутного увлечения разрушать хорошую, крепкую семью?! А он, дурак, слушать не хочет!