Страница 48 из 77
— Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.
— Скотина ты, Аристов!
— Скотина, — соглашается он и тяжело вздыхает. — Я — как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.
Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.
— А жизнь проходит! — с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.
— Только не плачь, пожалуйста! — просит он. — Ты рвёшь мне сердце.
А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!
— Поцелуй меня, Толя! — тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?
Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее…
Аристов встаёт с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая её к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго — кто знает, когда ещё встретится оазис? Касается губами её шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от неё, как будто длить мгновение ему невыносимо?
До сих пор в их отношениях Евгения плыла по течению. Вернее, от Толяна исходила инициатива, а она старалась её погасить.
Теперь, похоже, смерть Юлии произвела в её душе переворот. Всё заботы Евгении о добром имени, надуманные обязательства перед Ниной Аристовой отошли на второй план. Осталась тревога: значит она тоже смертна — сегодня живёт, а завтра может не быть? Тогда зачем же позволяет другим вмешиваться в сою судьбу? Чтобы тоже когда-нибудь прыгнуть с балкона?
Кто эти зловредные другие? Никто теперь на неё не давит, и нечего рассуждать с таким надрывом! Она — сама себе хозяйка! Вот только Аристов… Смотрит на неё своими глазюками цвета речного омута. Собственно, она не совсем уверена, что омут именно такой — серо-зелёный, но сравнение ей нравится. Наверное, потому, когда Евгения долго смотрит в его глаза, кажется, что куда-то затягивает, кружится голова, не хватает воздуха… В таком омуте должны водиться черти. Вот только тишины ему не хватает. Скорее, наоборот: именно тишина и настораживает. Это означает: жди неприятностей!
— Ты дверь закрыл или оставил открытой? — как бы между прочим спрашивает она.
— Конечно, закрыл. Попробуй оставить открытой, сразу набежит куча мужиков!
— Что ты имеешь в виду?
Холодность её тона беспокоит Толяна, и глаза его потихоньку теряют колдовскую зелень, приобретая сталь. Нельзя с нею расслабляться!
— Имею в виду только то, что ты слишком многим мужчинам нравишься!.. До чего ж ты, Лопухина, ежиха колючая! Чуть прикоснись, — фыр! — и иголки наружу!
Ну, вот, опять она все испортила. Хотела же по-хорошему. А вообще, чего она хотела? Расслабиться и уступить? И тут же посмеивается про себя: глупый, он упустил момент! Теперь когда ещё она так размякнет, чтобы подобная мысль могла прийти ей в голову!
— Хочешь кофе? — вежливо спрашивает она — пора и вспомнить про обязанности хозяйки!
— Канэшна хачу! — обрадованно соглашается он, копируя грузинский акцент.
Два дурачка! Даже прикалываются одинаково.
— Сюда принести или пойдем в кухню?
— В кухню. Здесь у меня такой расслабон начинается, что я боюсь не выдержать.
— Ничего не бойся, я выдержу! — самоуверенно обещает она.
— Выдержишь?
— Одной левой!
Опять она попадается на собственную удочку! Чего хвастаться? Разве не была только что она в его объятиях и млела от желания? А он вдруг шагает к ней, берет за плечо и, неуловимым движением делая подсечку, бросает на диван. Одной рукой держит её, а другой преспокойно начинает раздевать.
— Выдержишь?
— Что ты делаешь? — придушенным голосом возмущается она, не в силах освободиться.
— Хочу наказать самоуверенную девчонку!
— Пусти, я больше не буду! — пугается она.
— Почему ты уверена, что все зависит только от тебя? Что лишь ты сильная и мужественная — держишь ситуацию под контролем? А я? Каких усилий это стоит мне?
— А кто тебя заставляет ко мне приходить?! — со слезами в голосе кричит она.
— Любовь заставляет! — тоже кричит он.
Отпускает Евгению и утыкается лицом в её волосы. Так они лежат, без слов, пока она не отодвигает Толяна от себя и, застегнувшись, встает с дивана.
— Так и будем причитать?
Аристов вскакивает.
— Блин, хозяин жизни! Быть рядом с любимой женщиной — и то не может!
Он опять берет в руки рисунок.
— Может, и мне, как этому парню?
С каким удовольствием влепила бы Евгения плюху по этой растерянной физиономии. Такой, действительно, блин, крутой, а в самом главном деле разобраться не может!
Она выхватывает у него набросок, чтобы разорвать его, и он лишь в последний момент успевает остановить её руку.
— Я пошутил. Подари мне этот рисунок, пожалуйста!
— Подарю, если ты сейчас же уйдешь!
Он покорно кивает, вызывая у неё прилив ярости.
— Я знаю, чего ты боишься, — говорит она в спину неохотно уходящему Толяну.
Он останавливается, и Евгения видит, как напряглась его шея.
— Кто тебе сказал? Что ты знаешь? — спрашивает он, стремительно обернувшись, и подается в её сторону, отчего она невольно отшатывается и прячет голову в плечи. — Говори!
О чем говорить? О том, что она все узнала от его жены? Непонятно, почему он так рассвирепел? Кричит на нее…
— Не скажу!
— Почему? — растерянно смотрит он.
— Потому что ты орешь на меня, будто я в чем-то провинилась!
— Извини, — он целует её пальцы, — но ты сразу ткнула в самое больное место, вот я и взвился.
— Ладно, прощаю тебя… Ты боишься, что Нина опять полезет в петлю.
— Боюсь, — растерянно подтверждает он.
— Выбрось эту глупость из головы!
— Хочешь сказать, что такую попытку она больше не повторит?
— Ничего такого я гарантировать не могу. Врачи говорят, тот, кто попробовал хоть один раз лишить себя жизни, опять войдет в эту дверь.
— Значит, ничего нельзя сделать? — спрашивает он с отчаянием.
— Не знаю. Может, надо посоветоваться с психотерапевтом? Знаю одно: от тебя уже почти ничего не зависит. Нина считает, что испортила тебе жизнь. Будем надеяться, её не толкнет на такой поступок чувство вины…
Бедный Аристов! Неизвестно, кому сейчас из них хуже: ей, что сидит одна в четырех стенах. В воскресенье. Или ему, на всю жизнь приговоренному к женщине, которую однажды взялся защищать. Можно было бы долго убиваться по этому поводу, но, как всегда, звонит телефон — главный отвлекатель Лопухиной от дурных мыслей.
А звонит Роберт. Муж Серебристой Рыбки.
— Завтра похороны. В десять часов. Приходите.
— Ты ко мне — на "вы".
— Я имею в виду тебя и Виталия.
— У него другой телефон, и мы не общаемся.
— Ты, Женя, отчаянная женщина. Разве можно бросаться такими мужиками?
— Какими — такими?
— Надежными. Крепкими. Поверь мне, сейчас таких мало.
Она вслушивается в его голос: никаких трагических нот. Как будто, не любимая жена умерла, а… а… вагон с лесом в пути задержался! Евгения диктует ему телефон Виталия и ужасается про себя: неужели со смертью человека в жизни его близких не ощущается пустоты? Или они тут же эту пустоту стремятся заполнить? И уж совсем добивает её предложение Роберта:
— Может, давай как-нибудь встретимся, поужинаем, повспоминаем?
Что вспоминать? Проведенные вместе три дня? Или Юлию, которая уже тогда говорила о безысходности своей жизни?
— Ладно, встретимся как-нибудь, — внешне бесстрастно соглашается она.
— Так завтра приходи, не забудь! — напоминает ещё раз Роберт и вешает трубку.
Будто приглашает на банкет! С ума можно сойти! Она берет в руки гитару. Недавно в сборнике молодых поэтов она отыскала одно стихотворение, которое поразило её своей выразительностью и откровенностью. Сейчас она подберет к нему музыку и… Опять звонит телефон — её главный отвлекатель от серьезных дел!