Страница 5 из 45
— Вспоминаю, как сыновья запрягали мне колесницу и я выезжал на ней поражать огненно-синими стрелами моих исконных врагов, не тех лягушат, что ты мне намедни показывал, а туманных, серых и мглисто-черных, вертящихся с кривляньем в пыльных столбах по дорогам, бегающих по человеческим кровлям, в ядовитых парах возникающих из болот. Они боялись меня и, приняв вид больших темных клубков, катились, спасаясь, по полям и тропинкам, прятались в звериные норы, но всюду находили их неотвратимые мои стрелы…
— Какие стрелы? — спросил Водяной.
— Те, что так ярко освещают ночью все твое дно, небесные огни, после вспышки которых слышен тяжкий грохот и гул, заставляющий тебя меняться в лице.
— Заврался, старик! Я никогда ничего не боюсь. Кто-то другой производит этот шум, — сказал Водяник. — Как я себя помню, ты ни разу не пошевельнулся с тех пор, как тебя принесло сюда одним из весенних напоров воды.
— Пусть так. Но я все-таки был когда-то богом, — упорно шептал идол. — Боги свергают и заменяют друг друга. И я когда-то согнал с небесного трона того, кто там сидел раньше меня. Но я был великодушен и оставил побежденному власть над всем покрытым шерстью скотом. Свергнув противника, я не преследовал его и не лишал радостей жизни и света…
— Как его звали? — перебил Водяник, забывая, что только что выразил недоверие собеседнику.
— Волосом… Живя в лесах и полях со зверьми и скотом, он и сам оброс шерстью, как зверь. Гордый сознанием силы моей, я не возбранял поклоняться ему охотникам и пастухам. Мне молились и служили лучшие люди. К ногам моим повергали взятое в бранях золото, курили предо мной вынутым с морского дна янтарем (это была добровольная дань Морского царя) и закалали обреченных жребием отроков… Ты не можешь себе представить, как приятен запах человеческой крови, — блаженно вздохнув, прошептал истукан.
— Ты много раз уже говорил мне все это, — отвечал, недовольно зевнув, Водяник.
В душе он завидовал, слушая эти рассказы. Никогда повелителю Ярыни не приходилось вдыхать испарения горячей, злой, из человеческого тела выбегающей крови. Он знал ее только на вкус, да и то в очень разбавленном речного влагою виде…
Водяной был, кроме того, немного тщеславен, и ему неприятно было, что неизвестно откуда взявшийся дубовый обрубок смеет как будто считать себя знатнее хозяина такой многоводной реки, как Ярынь.
3
По мере наступления осени короче делались серые дни, длинней становились ночи, грязнее дороги; желтели, а затем обнажались леса; отлетали за синие моря чуткие птицы. Давно уже сняты были хлеба и, справляя древний обряд, откатались бабы среди сжатого поля, выпрямляя спину и припевая: "Жнивка, Жнивка, отдай мне силку", словно желая получить силу обратно, если не от исчезнувшей в неизвестную даль богини Жнивы, то хоть от уцелевшей еще в верованьях народных древней Матери Земли. Отплясали нагие девушки ночную тайную пляску в честь увенчанной необлетающим венком Маковеи… С Успеньева дня уже "засыпается" Красное Солнышко, царственная небесная богиня, которую русские зовут "Красное лето", а древние греки называли прекрасною Лэто, мать Дажбога и Лунной богини, покровительницы невест и охоты Летницы-Дзеваны-Дианы.
На "Здвиженье", следуя примеру отлетающих птиц, полезли в подземные норы прятаться от холода змеи. Они собрались несметною стаей и, со своим царем во главе, поползли по направлению к лесу. Искавший убежавших телят деревенский парнишка видел то стадо, видел и золотую корону на голове змеиного царя, но у него не было с собою чистого белого полотна. А если бы оно было под рукой и мальчик разостлал бы его на змеином пути, то змеиный царь непременно сложил бы на эту подстилку свою корону, и парнек стал вы из глупого Митьки всеведущим знахарем…
На Никитин день (15 сентября) уснула мертвы и сном, попрятавшись в логовища, на дно трясин и в дупла деревьев, вся лесная и болотная нечисть. Получил свою обычную осеннюю жертву, гуся без головы, Водяник и понял, что до самой весны не будет больше даров. Он ходил мрачный и тяжело, громко вздыхал по ночам в опустевших от речной птицы камышах.
Пришел праздник Покров, связанный некогда с появлением первого снега и выходом замуж девиц. "Батюшка Покров", — взывали они когда-то и повторяют теперь: "Покрой Сыру Землю и меня, молоду!"
Расставшаяся уже с ласками солнечного и громоносного небожителей, утомившаяся за летнее время Земля одевается в белую ткань и погружается в сон. Солнечный бог побледнел и утратил перед наступленьем Зимы силы свои, а Царь Гром спит мертвым сном, как сказочный богатырь, убитый братьями и брошенный в подземное царство.
Обманутый в свое время утопленником Анкудинычем, не подогнавшим к нему, согласно обещанию, в ночь на Ивана Купала русалок, Леший с мрачной решимостью встретил наступление осени и следующей за нею зимы. На Ерофея Офеню он долго сражался в лесу с кем-то незримым, ломал деревья, рычал, как зверь, но, получив тяжкий удар невидимой палицы по острой своей голове, провалился сквозь землю.
Снег и холод делали понемногу свое дело. Люди прятались в теплые хаты, варили пиво и брагу, резали кур на "курячьи именины" и запасались теплой одеждой. О ней заботилась когда-то маленькая, но добрая богиня Стригольница или Овечница, переименованная впоследствии в Настасью Овечницу. Отпраздновали в Михайлов день именины Огня и задобрили в свое время Домового…
На крыльях полночных ветров прилетела седая Зима. Она давно уже, хотя и не всегда, была беловолосой старухой. Состарилась богиня, переселившись вместе с русым народом своим в болотистые леса Сарматии и на прохладные равнины обильной травами Скифии. Она помнила еще время, когда была богиней морского тумана и смерти, причиняемой Морем. Тогда ее звали Марина или Мара-Марева. Потом стали звать царевной Марьей Моревной, а в заключение — Зимней Матреной. И только на этих снежных равнинах приняла Царица отвратительный облик, сходный со злой ведьмой Лоухой, богиней живших здесь ранее финских племен.
Не знавший отцовской ласки сын ее Мраз, Хлад или Лед, в христианской брани переименованный в Ляда, в сказках сохранивший имя Мороза, приплыл на льдинах одновременно со своей царственной матерью. Безжалостный к людям до того, что в древности звали его мужеубийцей, загнал он их в избы, чтобы не мешал человеческий взор чародействам Зимы.
По мановенью волшебного скипетра оделись пушистой белой одеждой леса, спрятался от грозного Хлада на дно Водяной, покрылась ледяного толстой корою река, замерзли болота, а по необозримым снежным равнинам закружились в радостной пляске прилетевшие от полуночи вместе с Зимою частью оставленные ей в наследство финской богиней демоны вьюги: Курева, Круча, Завируха, Пурга, Буран и Метелица, а равно и много других, ненавидящих людское племя, стихийных безжалостных духов.
Не спокойна была душа самоубийцы Горпины. Пока еще не замерзла река, в холодные осенние ночи, когда ветер поет деревьям грустные песни о близкой Зиме и последние листья падают, шурша, с почти обнаженных ветвей, несколько раз тайком подымалась она с вязкого дна и шла поглядеть, что делают родственники. Припадая к окошку, глядела утопленница на спящих в хате братьев, сестер и родителей. Раз даже забарабанила она слегка по стеклу полупрозрачными пальцами, и младшая сестра, внезапно проснувшись, увидала Горпину. Сев на кровати, девочка подняла пронзительный крик.
Кое-кто из домашних заметил в окне лицо ночной гостьи прежде, чем та успела исчезнуть. Никто, конечно, не решился выйти из хаты; но все дрожали и не смыкали глаз до рассвета…
А утром сыпали под окнами и у дверей "свяченый" мак и вешали на шею ладанки с тоей и мореной. Все в деревне помнили, как несколько лет тому назад к девке, по имени Феська, стал приходить по ночам и проситься в хату ее умерший жених и как, лишь благодаря опытности и знаниям ведуньи Праскухи, удалось его отогнать. Праскуха приказала тогда осыпать постель Федосьи цветами тои и пахучей марены, а также вплетать те же цветы при отходе ко сну в волосы девушке. Средство помогло. В первую же ночь после этого подошедший к окну упырь почувствовал запах неприятных ему растений, заскрежетал зубами и произнес: