На берегах Ярыни

Затем, нашептывая заклинания, знающий человек с черной бородою, из дальнего села, потребовал овсяной и пшеничной соломы, отобрал несколько соломинок поровнее и, налив в каждую из них по капельке ртути, заделал воском концы и приказал положить под постель молодых. Кроме того, знахарь дал для Максима пузырек с зеленоватою жидкостью, несколько капель которой тот должен был пить каждый вечер в рюмке водки за ужином.

— А лучше всего, если бы можно было выкрасть или купить у той Аниски веревочку с узлами, — сказал он, уезжая. — Коли удастся достать, тотчас эти узлы развяжите. Тогда еще скорей снимется… Только еще раз говорю: упаси Бог, чтобы она не узнала, чем я Максима лечил.

Человеку с черной бородой вручено было полтора рубля серебром и каравай пшеничного хлеба, с чем он и уехал обратно.

Неизвестно что: жидкость ли, принимаемая внутрь, или наговоренные соломинки со ртутью под постелью, но некоторое время средства, данные знахарем, хотя и слабо, но действовали.

К несчастью, каким-то чудом дознавшаяся ов этом Аниска прибавила на своей наговоренной веревочке еще несколько новых узлов, и Максим с Парашей окончательно приуныли.

Они ссорились между собою, и новожену пришлось выслушать много неприятных вещей со стороны ставшей раздражительною и почти обратившейся в чертовку Парахи.

Обозленная молодуха хотела было повыбивать окна в хате Аниски и оттрепать самое ведьму, но родные ее от этого отговорили.

— Как бы еще хуже тогда эта сука тебе не сделала, — шепотом предостерегали бабы.

Над Максимом посмеивались его бывшие друзья, шутливо предлагая заменить его в супружеском деле. Прасковья открыто презирала своего постигнутого неприятностью мужа. Несчастный пробовал было обратиться к тезке ее, старой знахарке Праскухе. Та тоже дала ему трав и порошку, но средства эти помогали плохо. Максим загрустил и начал разгонять печаль свою водкой. В бредовом пьяном сне ему являлись то Горпина, то Аниска. Одна из них манила к себе бросившего ее когда-то любовника, другая гонялась за Максимом, грозя высосать всю его кровь за то, что он смел подглядывать в окно, когда в трубу к ней прилетал Огненный Змей.

Горячечный бред Максима, упоминавшего про питье крови, выдаиванье молока и появление нечистой силы, настолько напугал его молодую жену, что та не хотела оставаться с ним наедине. Неприятно действовала на нее и сонная болтовня мужа о его прежних отношениях с Аниской и Горпиной.

Образ последней часто манил его к себе, обещая прощение и новые ласки. Призрак утопленницы уговаривал Максима бросить земную человеческую жизнь и быть с нею там, где не нужно ни работать в поте лица, ни беспокоиться об уплате податей или о сборе урожая. В сравнении с мрачно насупленным и недовольным лицом Прасковьи являвшиеся ему во сне черты бывшей любовницы были настолько приятны и благожелательны, что Максим привык к ней и даже был недоволен после ночей, когда ему не снилась Горпина.

Это не мешало, однако, молодому мужику мало-помалу втянуться в тяжелую и сложную работу самостоятельного домохозяина. Усталый приходил он к вечеру домой и, обменявшись несколькими деловыми словами с женою, тотчас же после ужина заваливался спать.

Однажды ночью Максим проснулся, так как ему показалось, что кто-то тихо барабанит в окно. Сперва он подумал, что это дождь, но звук был несколько иного свойства, и потревоженный хозяин приподнялся на своей постели. В избе было тихо. С соседней лавки слышно было ровное дыхание расположившейся отдельно Прасковьи, а с печи неслось храпенье взятой последнего для помощи в хозяйстве Максимовой тётки, Акулины. В незанавешенное окно лился поток лунного света, длинной полосою тянувшийся по полу. За оконного рамою, на дворе, кто-то стоял. Собственно говоря, Максим уже знал кто, но, как вы желая проверить, встал со своего сенника и подошел к окну. Действительно, в полутора шагах от него, заглядывая внутрь избы, недвижная, как изваяние, застыла Горпина. Когда странный взор ее казавшихся стеклянными глаз встретился со взглядом бывшего возлюбленного, белое как мел лицо призрака девушки словно ожило и губы тихо зашевелились. Хотя слов и не было слышно, но Максим всем своим существом почувствовал смысл этой беззвучной и тем не менее властно призывающей речи. Накинув на плечи суконный армяк, которым покрывался, молодой хозяин бесшумно отворил входную дверь и вышел в сени, а оттуда на двор.

— Зачем пришла? — спросил он тихим подавленным шепотом.

— За тобою, — был строгий ответ.

— Куда же мне идти?

— А куда хочешь. Хоть в этот сарай. Оставь там свитку и тело своей толстомясой жене, а потом, налегке, отправишься вместе со мною. Мне не с кем играть, и другие смеются, что я все одна да одна. Я тебя простила и не хочу больше расставаться с тобою. Обижать и попрекать тебя я больше не буду. Только летим вместе со мною!

И Горпина, отступая к полураскрытым воротам сенного сарая, манила за собою Максима.

Тот вошел туда вслед за Горпиной.

— Миленький мой, — ласково шептал ему призрак. — Тут и веревка есть с петлей на конце, крепкая… Ты на ней сено носишь коням. Ты привяжи ее к балке, а петлю затяжную вниз спусти. Тело свое подвесь и оставь в этой петле. Я тебя тогда поцелую, приласкаю, и мы улетим отсюда прочь, навсегда. А Праскутке некого будет больше толкать и шпынять.

Максим молча и послушно исполнял все то, что говорила пришедшая за ним любовница. Сбросив с себя армяк, сделал он мертвую петлю на одном из концов верёвки, другой же конец прочно привязал к "легаре" — бревну, соединявшему под крышей противоположные стены сарая. Стоя затем на перекладине подставленной им лестницы, вдел, пропащая голова, шею свою в петлю и взглянул на Горпину. Та подошла совсем близко и ласково, с улыбкой, смотря широко раскрытыми глазами на Максима, ждала.

Парень, в свою очередь, растерянно улыбнулся и после короткого колебания спрыгнул с лестницы, оттолкнув ее ногами. Руки и ноги самоубийцы зашевелились и задергались…

Шею Максима больно, как железом, сжимала и ломила петля; в глазах стоял красный туман, руки и ноги судорожно передергивались, как будто он плыл в этом тумане. Лицо Горпины пропало, и в ушах качавшегося в петле звенел только ее когда-то знакомый, почти позабытый им смех. Красный туман делался все темнее, и Максим, тщетно стремясь найти в нем Горпину, описывал на своей верёвке казавшиеся ему большими круги… В действительности круги эти становились все меньше и меньше. Веревка мало-помалу перестала качаться, и висевший на ней человек уже не шевелился…

Утром Прасковья с Акулиной заметили отсутствие в хате Максима. Чувствуя недоброе, обе они тотчас же отправились на поиски. Искать пришлось недолго. Войдя в полуоткрытый сарай, женщины остановились как вкопанные.

Максим висел неподвижно, в одном лишь белье, на веревке, употреблявшейся им для ношения сена скоту. На лице повесившегося застыло выражение удивленья и страха…

Громко заголосив, обе бабы выскочили на двор из сарая.