Страница 163 из 184
Рати уже выстроились друг против друга. Грозно блестела броня, искрами вспыхивали на солнце наконечники копий, лесом колушущихся над воинами. Сегодня Даниил не стал выдвигать передовой полк. Почти полуторный перевес у него в воинах. Более чем полуторный, если считать гарнизон Ярославля. Гарнизон, это резерв. А вот у Ростислава сил на резерв нет, очевидно — и так-то растянул войска, чтобы поле перекрыть, как должно…
Даниил ещё раз оглянулся на фланги. Разумеется, он правильно поставил войска — поляки против литовцев, а литовцы против поляков. Никогда не следует заставлять воинов сражаться против своих соплеменников, если это хоть как-то возможно. Только вот русичам сегодня приходится биться грудь в грудь — над передовым полком противника реял стяг самого Ростислава. Такова уж, видно, русская доля, всё время стоять насмерть друг против друга…
Даниил коротко кивнул сигнальщику.
— Труби!
…
Пахло палёным мясом, Вот интересно, почему у них тут всё время пахнет палёным мясом, подумал Бату-хан. Днём и ночью жарят мясо на ханской кухне, а такого запаха нет. А тут раз в неделю кого-нибудь допрашивают, ну два раза, притом не ко всякому калёное железо применяют… А воняет палёным всегда…
Помещение, предназначенное для допросов, было сложено из саманного кирпича, стены без окон имели в толщину локтя три. Двери были двойные, обитые в несколько слоёв войлоком, притом с обоих сторон. Сверху строение было перекрыто в три слоя толстыми брёвнами. Раньше, когда допросы с пристрастием велись в войлочной кибитке, вопли пытаемых нередко мешали спать ханшам. Из этой же комнаты наружу не вырывался ни один звук.
Лежавший на узком топчане голый человек с блестящей, желтоватой кожей, словно выточенная из слоновой кости статуэтка, дышал судорожно и часто, время от времени трудно глотая. Главный палач, здоровенный, бритый налысо араб, одетый лишь в кожаный передник, завернул веко
— Всё, Повелитель. Вряд ли можно вытрясти из него ещё что-то.
Бату-хан сплюнул.
— Ладно, Джабраил, ты сделал всё, что мог. Однако умирать ему рано…
Араб поклонился.
— Это невозможно, Повелитель. Он уже переступил порог, откуда не возвращаются. То, что он пока дышит, не должно вводить тебя в заблуждение.
Бату-хан поморщился, но спорить не стал. Джабраил хорошо знал своё дело. Люди, попавшие к нему в руки, вспоминали всё — даже то, что слышали в утробе своей матери.
Выйдя из пыточной камеры, Бату вновь поёжился. Да, на этот раз он был на волосок от гибели. И не только он, кстати. Человек, лежавший на топчане, был ещё позавчера истопником на кухне, чьей обязанностью было поддерживать огонь в очагах. То, что раб высыпал в котёл с шурпой какой-то порошок, заметили совершенно случайно. Пёс, которому скормили миску остывшего бульона, был ещё жив, но уже не вставал. Рабы же, получившие по миске кушанья, ещё ходили, но с большим трудом, и жар, открывшийся ещё вчера, не спадал, отзываясь тянущей болью в животе.
Разумеется, истопник назвал приметы человека, давшего ему порошок и двадцать золотых в придачу, пообещав ещё сорок после смерти Бату-хана. Раб не особо поверил человеку, но признался под пыткой — беспросветная жизнь ему надоела настолько, что он готов был бы и на больший риск, чтобы вырваться на свободу. Даже двадцать уже полученных золотых могли сделать его состоятельным хозяином где-нибудь в Мазандеране.
Были предприняты энергичные поиски, и сегодня того человека нашли. Выловили из реки, с удавкой на шее. Цепочка оборвалась.
Великий хан грязно выругался. Зачем разматывать всю цепочку, когда и так ясно — на том конце цепи сидит Гуюк со своим китайским змеем, пригретым за пазухой. Мог ли великий Чингис-хан предположить, что главу рода Борджигин будут травить, как крысу в грязной китайской харчевне?
Бату криво ухмыльнулся. Ладно… Любая цепь имеет два конца. В хозяйстве Гуюк-хана полным-полно слуг и рабов, и многие из них тайно мечтают стать свободными и богатыми.
…
— Ахррр!
Удар! Меч скользнул по щиту, и Ростислав заученным движением отбросил его в сторону, одновременно своим мечом находя прореху в обороне вражьего всадника. Однако и встречный выпад не имел успеха — сунутый без замаха меч наткнулся на закалённую стальную пластину доспеха и соскользнул вбок.
— Х-ха! — всадник князя Даниила попробовал достать Ростислава сбоку, но в этот момент оплошавшие витязи, допустившие прорыв врага к своему князю, сумели среагировать. Два меча сверкающими полосами перечеркнули дерзкого всадника, и он буквально развалился на куски.
— Отходим! — Ростислав взмахнул мечом. — Живо!
Собственно, не «отходим», а «уходим», мельком подумал князь, пришпоривая коня. Битва проиграна начисто, и всё, чего можно ещё добитья — это пасть геройски на бранном поле, будучи зарубленным каким-нибудь олухом, либо предстать перед Данило Романычем в путах. Ни то, ни другое Ростислава не устраивало.
Всё пошло скверно с самого начала. Намного превосходящая по силе конница князя Даниила смяла передовой полк Ростислава, отбросив к основным силам, и беспорядочно отступающая толпа смешала порядки угорской пехоты, ощетинившиеся стеной копий. Следом за конницей на угров навалилась галицкая пехота, и напрасно Фильний орал и размахивал руками — дрогнули угры и побежали, рассыпаясь по кустам. Если б не кустарник, вряд ли кто-нибудь вообще ушёл бы… И конница Фильния смешалась в общем половодье, не оказав никакой серьёзной поддержки.
О том, что творится на флангах, Ростислав уже не имел понятия. Судя по всему, болеславовы поляки сейчас массово сдаются в плен. Что касается литовцев, то они храбро бьются только на стороне победителя. Должно быть, сейчас они уже разбегаются по лесу, забираясь на деревья, чтобы не достали, зло подумал Ростислав. Хотя чего тут злиться? Помирать ни за что кому охота…
…
— … Ну здравствуй, Филя прегордый. Рад тебя видеть, однако. В таком виде особенно.
Даниил Романович вежливо улыбался. По лицам витязей блуждали глумливые ухмылки, и только дисциплина не позволяла им ржать вслух, как кони. Воевода Фильний стоял на коленях, с закрученными взад руками, удерживаемый двумя крепкими кметями. Шлема на голове угорского воеводы не было, на лице набухал здоровенный кровоподтёк.
— Ты… — прохрипел Фильний, — Пёс поганый…
Коротко хрустнули выбитые зубы — один из витязей заехал пленному рукояткой меча. Фильний издал сдавленный звук и обвис.
— Нехорошо говоришь, Филя, — прищурился Даниил. — Некрасиво ведёшь себя.
— Все вы псы, русы, — невнятно, едва шевеля разбитыми губами, заговорил Фильний по-мадьярски. — И ты… и Ростислав пёс… и матери ваши суки… навоз вы, а не народ…
Коротко хрустнула сломанная челюсть — на сей раз удар был нанесён окованным носком сапога.
— Довольно, поговорили, — перестал улыбаться Даниил. — Допрашивать тебя труд напрасный, поскольку ни хрена не знаешь ты. Рубака и рубака, тупоголовый кнехт. Отпустите-ка ему, ребята, сотню плетей, как положено дворовому холопу за дерзость, да и повесьте вон на том дереве. Голого!
— Сделаем, княже!
Когда угорского воеводу уволокли, кмети подтащили следующего пленника.
— Какая встреча! Тебя ли я вижу, славный боярин Владислав! — теперь улыбка князя Даниила была откровенно зловещей. — Рад тебя видеть, боярин. В смысле, в последний раз.
В отличие от угорского воеводы, боярин был относительно цел — даже шлем с него сняли, а не сбили, как с Фильния. Лицо пленника было белым, как мел, борода тряслась.
— Государь, пощади…
— ТЕБЯ?! — искренне изумился Даниил. — Такого-то змея ядовитого, и упустить? Нет, боярин, шалишь. И не надейся так легко помереть, как тот Филя — много, ой, много чего расскажешь ты, я так полагаю! Весь клубок ваш змеиный вылущу! В колодки его, и стеречь как родную сестру перед свадьбой!
Когда боярина утащили, на его место подволокли польского воеводу, командовавшего болеславовыми поляками.