Страница 19 из 20
Она довольно долго терпеливо сидела под дверями и дождалась наконец, что в подворотню вошел господин, отвратительно пахнувший на Мартышку кедром и апельсином, и дернул за колокольчик. Матрена, отворившая двери, впустила и кошку, сопроводив, правда, ее вторжение беззлобной руганью.
— Дома? — спросил господин.
— Вернулись! В кабинете сидят, — следуя позади гостя, докладывалась Матрена. И принялась за подробности, учуяв возможность поддержать светскую беседу. — Понесла ему этта чаю, что ж говорю, барин, в потьме пишете, сели б к окну. Не твое, говорит, дело! Ставь да уходи. И рта говорит меньше раззевай. Припугнул еще: прибью, коль еще отвлечешь акфинским форумом. Шумлю, мол.
Гость, посмеиваясь, посочувствовал:
— Форумом, говоришь, афинским барина из себя вывела?
И уже войдя в эскорте Матрены в кабинет, вместо приветствия сообщил громко:
— Довела, Александр Сергеевич, демократия в отдельно взятой квартире? Матрена вопросы на повестку дня ставит?
— А-а, здорово, Павел Воинович! Не говори, распустилось бабье. Выпороть что ли всех подряд?
Матрена, отвесив губу, глядела на господ, довольная, что стала эпицентром беседы.
— Чего стоишь? — обратил внимание барин. — Неси угощенье! Чего там у тебя есть?
— Яблоки только с печи достала, с ванилью. Сливок мигом взобью наверхушку.
— Какие яблоки! Сытное неси!
— Пироги теплые еще. Не ходилые, а так, сочнями. С фаршем, с клубникой, с сыром.
— Вот! Неси скорее! Да кофею свари.
— Да златой лимон к нему! — потребовал гость.
Мартышка, заслышав про сочни с фаршем, схоронилась за диванчик, рассчитывая стянуть один.
— Где семейство? — поинтересовался Павел Воинович, озадаченный тишиной.
— В цирк все поехали. А после, думаю, в кондитерскую зайдут. Это надолго! Пока моя женка все эклеры да шоколады перепробует.
— Что, кстати, жена? Теща?
— Ебал я и жену и тещу! — с выстраданным чувством ответствовал барин.
Гость радостно расхохотался.
— А каково ты был наивен холостяком, помнишь ли? «Одного хочу — счастья!» Вот оно счастье брака!
— Вычитал я прелестный обычай амазонских аборигенов, раскрывающей куда как лучше всю суть семейной жизни, — вспомнил, посмеиваясь, Александр Сергеевич. — В области Амазонии водится оосбый род муравьев, так называемые огненные муравьи. Укусы этих зверюг вызывают ужаснейшую боль. Так вот, эти маленькие злобные агрессоры служат у индейцев для особенного испытания готовности к браку. Вообрази, жениху обвязывают руку мешком с огненными муравьями и если он выдержит муку, то объявляется способным к браку. То бишь теща и жена ему уж не страшны. Каково?
— Надобно внедрить всенепременно! — похохатывая, согласился приятель.
— А в цирке, видишь, собака ученая, — задумчиво вернулся к описанию развлечений своего семейства Александр Сергеевич. — Не желаешь поглядеть?
— Кабы бабу ученую, сходил бы, пожалуй, подивился на этакое чудо, — пошутил гость.
— Э, брат, это бы сразу в кунсткамеру надо, в банку. Во первых, чтоб для потомков сохранить такой зигзаг природы. А во-вторых так-то от нее, от бабы ученой, вреда меньше будет.
Гость рассмеялся. И, бросив беглый взгляд на раскрытую дверь, полушепотом спросил:
— Кстати, от Лизетты тебе вреда не случилось?
— Бог миловал! А что такое? — заинтересовался барин, слегка встревожась, что выразилось в театральном прикладывании рук к сердцу и животу, и предвкушая уж содержание ответа.
— Да Петр Андреевич слег после визита к этой афродите общедоступной.
Оба принялись смеяться.
— Третьего дня сделал к нему визит, выразить так сказать, сочувствие. Так каковы перемены в воззрениях! Вот что значит жареный петух в лысое темя клюнул!
Матрена внесла блюдо с сочнями, принялась звенеть пирожными тарелками, вилками. Расставила кофейные чашки, напоминающие крошечные амфоры. Венец творения — печеные яблоки с брусникой и ванилью под шапками так и просившихся на язычок сливок торжественно были внесены через минуту в сопровождении блестящих крошечных ложечек и ножичков. Напоследок поплыл отвратительный запах кофе, перекрывший Мартышке упоительный аромат мясного фарша в сочнях.
Мартышка пошевелила хвостом и взглянула шпионски на беседующих.
Не дожидаясь ухода Матрены, они продолжали обсуждать переворот в сознании неведомого Петра Андреевича.
— Что это, с жаром сокрушался мне наш ловелас, за укоренившееся в современном обществе легкомысленное отношение к публичным учреждениям! Дошло до того падение нравов, что молодежь посещает блядей в один черед с книжными лавками! И так-то весело, беззаботно делятся впечатлениями, как будто в оперу сходили…
— И где, говоришь, подцепил заразу? — встрепенувшись, живо испросил хозяин.
— У Софьи Астафьевны, вообрази!
— А, черт! Да мы на субботу ночь там прогуляли!
— Поздравляю! Ну ставь свечку аршинную, чтоб пронесло! Петр Андреич теперь жене сочиняет насчет болезненного катара желудка, который не позволяет исполнять супружеский долг, а сам ездит каждый день к доктору Михельсону за примочками.
— Я у Астафьевны выступил совершенным мессией. Мало-мало не наставил на путь истинный магдалину одну. Вообрази, вызвал Анету, ну, рыжую, вспомни!
— А! Конопатенькую!
— И принялся с самым серьезным видом расспрашивать ее о детстве, отрочестве. Выспросил всю прежнюю невинную жизнь. Астафьевна, купившись, метала глазами громы м молнии, чуяла, что вот-вот ее девица раскается и покинет обитель любви. Принялся усовещевать так-то Анету, уговорил было бросить блестящую компанию и жить честным трудом. Запустил уж руку в портмоне, делая вид, что дам на выход рубликов пятьдесят. И тут эгоистка Астафьевна сломала всю блестящую перспективу новой девичьей жизни. Зачем, говорит, вы барин Александр Сергеевич, сбиваете мою девочку с пути истинного! Вообрази? Как все в голове бабьей вверх ногами поставлено? А что, кстати, Петр Андреевич, бесповоротно умер для нашей компании?
— Похоже. Думаю единственно Дунькой своей будет удовлетворяться.
— Так он разве не натешился уж ею?
— Амуры в самам апогее! Снял для нее квартиру поблизости от присутствия.
— Хитер! — замотал головой Александр Сергеевич. — Правду говоря, Дунька его рублевая, так-то уж паршива! Нечиста, неопрятна. А уж глупа! В нее, согласись, брат, и жаль и гадко что-нибудь нашего всунуть!..
— На вкус и цвет товарища нет, — философски ответствовал гость. И с интимной улыбкой полушопотом поинтересовался:
— А как золовки?
Александр Сергеевич расширил и тут же со значением прикрыл глаза.
— Гость пришел в восторг:
— Неужто?! Что, обе?!
Барин притворно вздохнул.
— Alexandrine особливо хороша! — мечтательно произнес он. — Некрасива, но мила. И уж как загорается от одного лишь взгляда, как норовит прикоснуться рукой под столом, а то — ножкой. Не устоял, виноват. Ну да оне не меньше меня хотели.
— Цветок!.. — восхищенный рассказом товарища мечтательно произнес гость.
— Я, впрочем, больше люблю цветок ядовитый. Евпраксию, скажем.
— Что, муж-то ее каков обалдуй? Рогат отменно! — заговорщически произнес Павел Воинович.
Хозяин притворно вздохнул.
— А что, все ли жены таковы? Может верность хранят те, кому не предоставился удобный случай? Или совсем уж уродливые?
Александр Сергеевич нахмурился.
— Целомудрие жены зависит от мужа. От дурака гулять будет, верно. Так ты не будь дураком. Или женись на юном создании и воспитай сообразно своим представлениям.
— А ты допускаешь мысль?… — гость осекся.
— Моя? — понял его барин. — Не-ет! Хотя, как увижу порой ее танцующей с каким-нибудь кобель-гардом, щенком, так все закипает внутри! Что как она мысленно мне изменяет?
— Успокойся, друг! С мыслями дамскими ничего не поделать. Это и дьяволу не подсилу.
Друзья расхохотались и налили по второй чашке кофию.
— Ты, я вижу, работал? — кивнул визитер на письменный стол.
— Так, на продажу. Теперь не поэзия, а вшивый рынок! Скоро дамы начнут рифмоплетничать, а за ними и дуньки рублевые.