Страница 4 из 21
– Доброе утро, молодые люди! Арсений Львович на месте?
Алена медленно повернулась к ней на своем крутящемся стуле, окинула оценивающим наглым взглядом. И ничего не успела ответить – дверь в кабинет Арсения резко открылась. Маша отпрянула, увидев его бледное злое лицо.
– Зайди! – рявкнул он ей. Тут же резко развернулся, пошел в глубь кабинета. – Почему он у тебя без дела шляется? – накинулся он на Машу, как только она закрыла дверь. – Уволю к чертовой матери! Ты что, без него не справляешься? Молокосос!
– Арсений, но ты же сам его привел... – растерянно залепетала Маша. – Он хороший мальчик и нигде не шляется... А что в приемной сидит – так он же интересный парень, и Алена ему нравится...
Лица его она не видела. Арсений стоял у окна, держа сжатые в кулаки руки в карманах брюк, покачивался с пятки на носок. Молчал. Потом неспешно произнес:
– Ладно, Мышь, иди к себе... Извини...
Маша вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Аркадия в приемной уже не было. Алена сидела в прежней своей позе. Чуть улыбаясь уголками рта, смотрела на Машу. От ее насмешливо-наглого взгляда стало не по себе, захотелось поскорее уйти. «Тоже мне, Шерон Стоун... И почему я всегда теряюсь, когда на меня так смотрят? Сбегаю с поля боя, побросав все знамена...» – с досадой думала Маша, медленно подходя к дверям своего кабинета.
Аркаша сидел за своим столом, близоруко уткнувшись носом в экран монитора, пальцы его проворно бегали по клавиатуре.
– Почему очки не носишь? – проходя мимо, бросила Маша. – Выпендриваешься все? Не видишь же ни фига...
– Что надо, увижу...
Маша прошла к подоконнику, нажала на кнопку чайника, достала из шкафчика банку с растворимым кофе, две большие одинаковые кружки.
– Давай кофейку дернем, Аркаш... Что-то мне плохо от твоей Алены. От нее волны какие-то агрессивные идут. Красивая девка, почему только злобная такая?
– Потому и злобная, что красивая.
Аркаша встал из-за стола, присел в низкое кресло за маленьким журнальным столиком.
– Какая связь? – удивленно уставилась на него Маша, наливая кипяток в кружки с кофе.
– Ну понимаете, Марь Владимировна, если женщине природа дала красоту, она, эта женщина, абсолютно искренне считает, что впридачу ей автоматом полагается абсолютно полный набор всяческих материальных благ. А если этих благ у нее на данном этапе нет, то в этом оказываются виноваты все окружающие, в том числе и вы...
– А чего ей не хватает? Говорят, она из хорошей семьи, и бабушка у нее генеральша какая-то...
– Да врет она все! Про семью не знаю, может, она у нее в родном Мухосранске и хорошая, а здесь у нее никого нет, комнату снимает где-то на окраине.
– Как комнату снимает? У нее ж местная прописка есть, я сама видела, когда документы проверяла!
– Так она купила прописку у той самой генеральши, которую за свою бабушку выдает. Без прописки даже на швейную фабрику сейчас не устроишься, не то что на приличную фирму. А ей непременно надо на приличную, чтоб и шеф был приличный, и состояние у него соответствующее, и сам из себя ничего, не совсем дряхлый старичонка... Вот наш Арсений Львович, например, полностью всем параметрам соответствует...
– Ты что, хочешь сказать, что она на него глаз положила?
– Ну вы даете... Все уже все знают, одна вы на белом облаке сидите... Хотя правильно, вы ж подруга его жены... А жены о таких вещах узнают, как всегда, последними. Она и меня-то разводит только для того, чтоб шефу досадить, ревность вызвать. Все белыми нитками шито.
– А зачем ты тогда ведешься, если все понимаешь? Сидишь около нее целыми днями? Нравится она тебе, что ли?
– А она всем нравится. От нее аромат стервозности идет одуряющий, на мужиков действует, как валерьянка на котов...
– А ты б на ней женился, Аркаша?
– Да на фиг я ей сдался, я ж параметрам не соответствую. У меня и фирмы своей пока нет...
Аркаша замолчал, понуро рассматривая пустое дно кружки. Маша тоже молчала, так и не притронувшись к своему кофе. Внутри у нее все окоченело от страха, даже горло сдавил сильный спазм, будто по нему провели чем-то холодным и шершавым. «Какая я слепая, Боже мой... Опасность созрела прямо на моих глазах, а я ничего и не заметила. Он же месяц уже хмурый ходит и злой. Я думала, он просто устал...»
Она заставила себя встать, села за свой стол, задумалась. Да нет, не может быть... Аркаша просто влюбился в эту красивую девчонку, вот и мерещатся ему счастливые соперники. А Арсений любит Инну, всегда любил, она видела, она это точно знает... Они вместе – Арсений и Инна – давно стали частью ее жизни, она приняла это для себя навсегда, привыкла к своей бедной однобокой любви, приспособилась, смирилась... И вот на тебе! Алену ей уже не пережить...
Она сидела, тупо уставившись в бумаги, прислушиваясь к нарастающей пульсирующей боли в затылке, переживая сильнейшее, настоящее по глубине эмоций предательство по отношению к себе. Предательство, которого нет... «Чего ты хочешь, Мышь Серая... – нашептывало ее собственное, поселившееся много лет назад и уже основательно в ней прижившееся унижение. – Насобачилась за столько лет прятать, скрывать свое чувство, греться своей однобокой мышиной любовью около чужого счастья, и хватит с тебя!»
Весь день она автоматически что-то делала, отвечала на звонки, подписывала не глядя какие-то бумаги, даже обедала, не понимая, что она ест и зачем вообще нужно есть, зачем улыбаться коллегам и что-то говорить и зачем вообще жить... К концу дня, поднеся к уху в очередной раз зазвонившую телефонную трубку, не сразу узнала голос дочери:
– Какое еще платье, Варя! Я на работе, не мешай мне... – И тут же, словно опомнившись, быстро затараторила, гася Варькино готовое прорваться слезами возмущение: – Ой, Варечка, все, бегу-бегу! Ты где? Все-все-все! Стой там, я быстро! Я уже почти с тобой! Сейчас отпрошусь только!
Маша быстро дошла до приемной, целенаправленно двигаясь в кабинет Арсения, отметив краем глаза пустующее Аленино кресло. Тихо открыла дверь и замерла на пороге. Арсений стоял к ней спиной, нежно и крепко обнимая Алену, чуть раскачиваясь из стороны в сторону. Красивая головка девушки, прижатая его большой рукой, уютно устроилась между его плечом и шеей. В этом его раскачивании было что-то совсем интимное, трогательное, будто он держал в руках любимого ребенка, которого надо успокоить, да пошептать на ушко всякую всячину, да подуть на ушибленное место...
Маша тихо закрыла дверь, медленно вернулась к себе. «Господи, какая она счастливая... Как я ей завидую, Боже мой! И даже не белой завистью, а самой настоящей, черной, жестокой, жгучей, едкой, как серная кислота...» Она рассеянно огляделась, ища сумочку, и, не попрощавшись с Аркашей, который удивленно на нее таращился, вышла на улицу, медленно побрела в сторону центра.
– Что-то случилось, мам? Все в порядке? – тревожно допытывалась у нее Варька. – У тебя такое лицо...
– Все хорошо, Варюша, просто устала очень. Пойдем, выберем тебе самое красивое платье.
Они долго ходили по магазинам, счастливая и возбужденная Варька примерила уже кучу нарядов. Модельной походкой выходя из очередной примерочной, крутилась перед Машей, требуя оценки и совета. От мелькания пестрых тряпочек, поясочков, шарфиков кружилась голова, рябило в глазах. Да и ценных советов дочери она не могла дать, потому как ей нравилось абсолютно все, что бы ни надела Варька. Сама Маша воспринимала одежду как некую жизненную необходимость, соответствующую случаю: в гардеробе надо иметь пару строгих костюмов для работы, выходное нарядное платье и комфортную спортивную одежду для прогулок и дачных уик-эндов. Она никогда не понимала Инну, которая, округлив от ужаса глаза, рассказывала ей о своем позоре, выразившемся в том, что ее видели в общественных местах дважды в одном платье. В чем состоит этот самый позор, до нее ну никак не доходило, хоть убей! Да и действительно, что с нее возьмешь, с Серой Мыши? Хватает ей для жизненного комфорта обычной серой шкурки, а большего, видимо, и не дано... Не развито в ней чувство вкуса к одежде, не привито в детстве ни мамой, ни бабушкой, сельскими учительницами, вырастившими ее в полном отсутствии в семье мужей и дедушек.