Император вынимает меч

— Что ты хочешь этим сказать? — настороженно спросил Посвященный.

— Идет Игра, большая Игра. Я хочу предложить тебе принять в ней участие. Согласишься, получишь такую власть и такое влияние, что Кеельсее не отважится даже дыхнуть на тебя. — Сделав паузу, Леда искушающе поинтересовалась: — Согласен?

Гумий извлек из портсигара новую сигарету, но, столкнувшись с насмешливым взглядом Леды, решительно скомкал ее.

— Что еще за Игра и какова моя роль в ней?

— Я не стану раскрывать тебе всей ее сути. Скажу лишь, что спустя несколько лет через эти степи пойдут неисчислимые орды варваров. Они совершат то, что не сумели некогда совершить парсийские полчища. Они покорят мир, потому что на этот раз не найдется Воина, потому что на этот раз варвары пойдут не за золотом и не по грозному повелению своих вождей. Их поведет мечта, великая мечта, пред которой не устоять человеку. Ты должен сделать так, чтобы царь Эвтидем присоединился к моей рати. Я не хочу тратить воинов и силы здесь, в Бактрии. Я должна как можно быстрее достичь моря, в противном случае мои воины могут разувериться в своей великой мечте, а не имея мечты, человек слаб и неспособен на великие деяния.

Гумий задумчиво поскреб заросшую сизоватой щетиной челюсть.

— Догадываюсь, чего ты от меня хочешь. Я должен сделать так, чтобы бактрийские полки стали под твои знамена?

— И не только бактрийские, а еще и согдийские, дрангианские, арийские и парфянские. — Леда улыбнулась, словно говоря: вот я какая!

— Но Парфия, Арейя и Дрангиана еще не покорены Эвтидемом!

— Значит, их следует покорить. У него есть на это примерно пять лет. Ты парень шустрый. Не сомневаюсь, что тебе, при твоих-то талантах, не составит труда стать приближенным царя и убедить его следовать плану, какой мы с тобой сейчас обсудили.

— Разве я дал согласие? — процедил Гумий, раздраженный самоуверенностью своей собеседницы.

— Ты его дашь. Куда тебе деться! — Леда посмотрела на Посвященного и улыбнулась. Лицо ее, и без того наделенное притягательной красотой, стало столь ослепительным, что Гумию захотелось зажмуриться. — Это может быть обидно тебе, но ты сам знаешь, что не рожден играть первую скрипку. Ты рожден быть вторым, быть при кем-то: при Русии, при Кеельсее, при царьке Эвтидеме. Ты никогда даже не пытался выйти на первые роли. Почему бы тебе не стать вторым при мне. Я заботлива к тем, кто играет в одной команде со мной. Подумай!

— Уже подумал!

Гумий, решившись, схватился на посох, внезапно разделившийся надвое. Однако вместо острого жала стилета, впитавшего в себя кровь многих врагов, вспыхнула яркая, словно кровь, роза. Леда звонко, с удовольствием рассмеялась.

— Подумай! У тебя есть пять лет, чтобы дать ответ! Подумай!

Леда вдруг прыгнула в воду и растворилась в ней. Гумий ошалело помотал головой. Он готов был поверить, что все это — и Леда, и весь разговор — было всего лишь видением, причудливой грезой, но роза! Она сверкала посреди выжженной травы ярким, пламенеющим язычком пламени. Она словно шептала: подумай!

И Гумий подумал. Он вернулся к царю Эвтидему и был щедро вознагражден, и не только золотом. Эвтидем сделал сметливого офицера своим советником, а вскоре тот стал ближайшим помощником и стратегом. Именно по плану нового стратега Эвтидем бросил все силы на завоевание Согда. Следующей должна была стать Парфия…

6.2

— Ну и чего мы добились на сегодняшний день?

Махарбал, вечный брюзга и пессимист, сегодня был особенно мрачен. Он кутался в плащ — шерстяной, но изрядно потрепанный, тот едва грел — и тянул иззябшие руки к костру, пылавшему подле шатра Ганнибала. Костры были везде. Сотни и сотни их горели между палатками в очерченном ровными линиями валов карфагенском лагере. Сотни и сотни — не для приготовления пищи, а для обогрева, ибо была зима, а зима в Италии — не в пример зиме в Карфагене, которой, если вести речь о холоде, в городе, славящем Ваал-Хаммона, вообще не бывает.

Карфагеняне стояли лагерем неподалеку от Гереония, города, который они взяли и сгоряча спалили. Теперь обгорелые стены годились разве что для того, чтоб играть роль укрытия для припасов, каких, к счастью, было в избытке; войско же было вынуждено стать неподалеку, разбив лагерь прямо посреди равнины.

Стояла холодная, ветреная, промозглая погода. Слякоть, зимние уныние, а в еще большей мере расположившиеся неподалеку четыре римских легиона навевали на карфагенян тоску. Воины мрачнели с каждым днем, особенно теплолюбивые пуны и нумидийцы. Иберы, привыкшие как к жаре, так и к холоду держались, галлам все было нипочем. Набросив прямо на тело волчьи шкуры, они подсмеивались над кутающимися в тряпье обитателями Африки.

— Какие неженки!

С завистью поглядывая на громадных белотелых парней, Махарбал брюзжал.

— Им хорошо, но, увы, я не галл! И потому я спрашиваю тебя, Ганнибал: чего мы добились?

Ганнибал, сидевший тут же, у костра, поднял на генерала свой единственный глаз. Второй был прикрыт черной повязкой — свидетельством несчастия, приключившегося с Ганнибалом минувшей весной, когда он, во время перехода через болота Арно[35] заболел и, не имея возможности лечиться, ослеп на один глаз.

— Мы в Италии. Разве этого мало?

Махарбал поежился, словно само упоминание Италии вгоняло его в дрожь, и поплотнее запахнулся.

— Это, конечно, достойно удивления, да что толку. При желании мы могли бы попасть в Италию как торговые гости или… в качестве рабов.

На лице Ганнибала появилось недоуменное выражение, а сидевший чуть дальше его Карталон расхохотался. Сей муж пребывал неизменно в добром расположении духа, какое подогревал италийским вином.

— Наш Махарбал сегодня явно не в настроении! — вымолвил Карталон. — Ему следует выпить доброго кампанского винца.

— А что толку? — пробормотал Махарбал. — По такому холоду оно даже не забирает.

— Ну, это зависит от того, сколько выпьешь! Если чашу нет, а если три, пожалуй, и согреешься.

— Может, ты прав? Плесни-ка!

Махарбал поднял стоявший неподалеку килик, отер его край от золы и потянулся к Карталону. Тот доверху наполнил посудину вином из небольшой амфоры, какую держал подле себя. Махарбал выпил, помотал головой и протянул чашу вновь. После второй порции настроение его немного улучшилось.

— Да, мы в Италии! — сказал он. — И пьем недурное вино! Но что толку?! Что толку во всех этих победах, какими гордился б любой полководец, даже сам Гамилькар, твой отец?! Что толку?! Мы истребили многие тысячи римлян, не менее четырех легионов, и что же? Перед нами стоят все те же четыре легиона! А нас уже меньше, и мы не знаем, что делать. Что делать, Ганнибал?

— Истребить и эти четыре легиона.

— Так они наберут еще.

— Мы истребим и их!

— И до каких пор мы будем это делать? — с вызовом сказал Махарбал. Он опьянел, лицо его сделалось красно, с угреватого носа свисала прозрачная капля.

— Пока не сокрушим стены Рима.

— А, вот что ты задумал! — протянул генерал.

— А ты думал, я явился сюда на прогулку?

В голосе Ганнибала звучал вызов, и Махарбал смутился.

— Нет, но я полагал, все закончится поскорее. Мы разобьем римлян, и те подпишут мир.

— Знаешь, что бывает быстрее… — протянул Карталон. — Когда наешься неспелых фиников, они выходят очень быстро!

Карталон, а следом и Ганнибал захохотали. Махарбал хотел было обидеться, но передумал.

— Ладно, посмотрим, что ты запоешь, умник! — процедил он. — Вот досидимся здесь до седых волос. Будем каждый год вырезать по четыре легиона, а римские волчицы будут рожать еще по четыре. Скоро нашим солдатам все это надоест, и они взбунтуются. Кое-кто уже сейчас недоволен. Послушай, о чем говорят иберы! А о чем шепчутся галлы? Они взбунтуются и предадут нас, а в это время другие римские армии утвердятся в Иберии и Африке, и тогда нам уже точно не дождаться ни денег, ни войска! Что скажешь на это, великий Ганнибал?!

35

К слову, это был первый в истории сознательный обходной маневр. Через Апеннины севернее Генуи, Ганнибал пошел вдоль моря на юг, переправился через болота реки Арн, отрезав вражеские армии от Рима. Фламиний бросился вдогонку и угодил в засаду у Тразименского озера.