Император вынимает меч

— Я рад приветствовать гостей из великого, дружественного нам Рима на нашей земле. Меня зовут Гимилькон.

Суффет говорил на языке римлян, и язык этот был безукоризнен.

— Мы тоже рады видеть тебя, достойный Гимилькон! — ответил за послов Фабий, отвешивая почтительный и в то же время суховатый поклон. — Мы счастливы видеть твой народ процветающим и в благополучии, но скорбная весть привела нас сюда!

Гимилькон изобразил движением выпуклых влажных глаз заинтересованность, будто не ведал, о чем пойдет речь. Широким жестом предложил гостям следовать за ним.

— Совет собрался и ждет. Будьте нашими гостями, а о слугах и воинах позаботятся мои люди…

Зала Совета была переполнена. Здесь собрались если не все, то почти все представители ста знатных карфагенских родов, каким принадлежала власть в городе. Десятки лиц — разных, но в чем-то неуловимо схожих друг с другом, роскошные одеяния, — пуны ценили пурпур и дорогие ткани, — блеск золота: шею каждого из присутствующих непременно обнимала золотая цепь, пальцы топырились десятком массивных колец. Сенаторы встретили гостей молчанием, скорей настороженным, чем почтительным, ибо лишь единицы привстали в знак приветствия. Единицы — те, что не желали войны, а настаивали на мире. Средь них был Ганнон — муж пожилой и полный, с лицом высокомерным, оплывшим. Ганнон возглавлял тех, кто выступали за дружбу с Римом еще во времена первой войны, был извечным врагом Гамилькара Барки, врагом Гасдрубала, а теперь и принявшего власть Ганнибала. Послы вправе рассчитывать на этого человека.

И потому Фабий едва приметным кивком головы поприветствовал Ганнона, они были знакомы. Тот ответил глазами, ибо не желал лишний раз изобличать себя в глазах недругов, каких у него было великое множество.

Суффет подвел римлян к гостевым скамьям, а сам занял место неподалеку — подле одного из двух кресел, установленных на возвышении. С торжественностью в лице он провозгласил:

— Римляне, говорите! Мы, полномочные представители Карфагена, слушаем вас!

Речь держал Фабий, прочие послы стали подле, обступив почтенного старца. Фабий единственный из римлян не желал войны, потому речь его была осторожна.

— Я обращаюсь к вам, вождям пунов, от имени всех латинян, народа, питающего добрые чувства к жителям славного Карфагена! Скорбная весть привела меня сюда. Полагаю, вы осведомлены о событиях, произошедших в Иберии. Ганнибал, сын достойного Гамилькара, напал на Сагунт, дружественный нам город, и, несмотря на наши предупреждения, взял и разрушил его, жестоко покарав и истребив его жителей. Наши посланцы, — средь них и стоящий подле меня достойный Бэбий Тамфил, — уже были здесь и обращались к народу Карфагена с вопросом: по какому праву Ганнибал-карфагенянин напал на свободный город, не демонстрировавший вражды ни к римлянам, ни к карфагенянам. Тогда вы не дали ответ, сказав, что Сагунт покуда не пал. Теперь город разрушен, и потому я здесь. И я, посол Рима, требую ответить мне: от чьего имени карфагенянин Ганнибал брал Сагунт: от своего ли собственного или по поручению карфагенского народа? Если от своего собственного, я от имени Рима требую примерно покарать его и дать полное удовлетворение гражданам Сагунта. Если ж от имени народа… — Фабий умолк и выразительным взглядом обвел внимавших его словам карфагенян.

— Договаривай! — сказал суффет. Окаменевшее лицо его лучше любых слов свидетельствовало о чувствах, что испытывал сейчас глава Карфагена.

— В этом случае нам придется отнестись к разрушению Сагунта, как к жесту, недружественному Римской республике.

Фабий умолк и сел, давая понять: сказал все, что хотел. Карфагеняне зашумели — взволнованно и разноголосо. Суффет Гимилькон поднялся из высокого кресла.

— Достойным послам вовсе ни к чему знать: по своей ли воле или по поручению Города Ганнибал разрушил Сагунт, город, не связанный союзными отношениями ни с Римом, ни с Карфагеном. Этот вопрос был бы уместен, если бы сагунтяне принадлежали к числу друзей римского народа, но подобное не имело места, в противном случае наши войска не напали бы на Сагунт. Мы уважаем достойных римлян и свято чтим договоры, заключенные с ними. Но Сагунт, как и любой другой иберский город, не имел никакого отношения к Риму, и потому я не вижу причин, почему мы: Совет или Ганнибал — должны давать отчет по этому поводу. Вы согласны со мной, достойные отцы?

— Нет!

Все, в том числе и послы, обратили взоры на человека, крикнувшего это самое «нет».

— В чем выражается твое несогласие, досточтимый Ганнон? — тая в голосе яд, спросил суффет.

Ганнон встал, полное лицо его было темно от прилившей крови.

— Я умолял… Разве я не умолял всех вас: и тебя, Гимилькон, и твоих сотоварищей — не поручать начало над войском отродью Гамилькара! Разве я не предупреждал, что он только и ждет предлога, чтоб развязать новую войну с Римом — войну, какая не нужна ни римлянам, ни тем более нам, какая нужна лишь ему, Ганнибалу, вожделеющему, как и его отец, мечту сделаться царем Карфагена! Но вы не послушали меня и позволили Ганнибалу принять войско. Вы дали пищу пламени, вы запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть! И чего вы добились?! Теперь, когда пал Сагунт, Ганнибал готовится к новой войне. Он дерзко не принял послов, он не отвечает на призывы Совета. Он только и делает, что окружает себя все новыми полками, готовыми по его зову двинуться, куда им прикажут — хоть на Рим, хоть на Карфаген. Вам мало Гамилькара, мужа, настолько искушенного в ратном искусстве, что даже враги прозывали его вторым Марсом? Но разве он выиграл войну? Чего же нам ждать теперь, когда войско возглавляет совсем еще мальчишка, дерзкий и непочтительный как к согражданам, так и к нашим соседям?! Новых пожаров, нового разрушения?! Сокрушив Сагунт, Ганнибал тем самым подвел тараны под стены Рима, и римляне будут правы, если ответят нам тем же! Я умоляю вас одуматься и прекратить готовую разразиться распрю! Следует выдать Ганнибала римлянам, а если он откажется повиноваться, отказать ему в покровительстве Города. Необходимо изолировать его от войска, заточить так далеко, чтобы даже само имя Гамилькарова отродья не могло потревожить спокойствие Карфагена и покой наших соседей. А еще мы должны позаботиться о несчастных обитателях Сагунта! Я призываю: выдайте Ганнибала!

Последние слова Ганнона потонули в возмущенных криках, на скамьях поднялся шум: это сторонники Баркидов, числом превосходящие, топаньем и воплями выражали свое возмущение. Суффет, до того снисходительно прислушивавшийся к гневным обличениям, резко стукнул ладонью по подлокотнику кресла.

— Ты закончил?!

— Да! — с вызовом ответил Ганнон.

— Тогда я напомню, мы уже говорили, что Совет отказывается выслушивать твои вздорные требования. Но мы готовы прислушаться к предложениям наших гостей, если те будут умеренны и разумны. Мы не хотим войны, Карфаген всегда искал мира и только мира. Мы готовы уладить этот неприятную историю с Сагунтом, если, конечно, достойные послы соизмерят свои претензии. Итак, чего желает великий Рим?

— Соблюдения договоров, какие вы нарушаете! — выкрикнул Тамфил.

— Мне, представляющему народ Карфагена, оскорбительны эти слова! — сказал Гимилькон. — Но я тебе их прощаю, ибо необдуманная горячность достойна снисхождения. Что хочешь сказать ты, Фабий, достойнейший из всех римлян?

Голос Фабия был тверд.

— Меня радует ваша готовность уладить добром дело с Сагунтом, но этого недостаточно. Вы должны признать вину Карфагена в разжигании войны и выдать нам Ганнибала, этого hostis populi Roman![3]

— И что же вы с ним сделаете? — зловеще осведомился Гимилькон.

— Это решат римский сенат и народ!

Здесь хочется задаться вопросом: какой была б дальнейшая история, согласись вдруг карфагеняне выдать Ганнибала и согласись тот отдаться на суд римлян? что было б, если бы мир не познал новой Пунической войны? стал бы Рим величайшей державой мира иль может навеки замкнулся бы в пределах Апеннинского сапога? Как знать… Но, думается, ничего бы не изменилось. Ведь дело было вовсе не в Ганнибале и не в Сагунте. Не будь Ганнибала, нашелся б другой повод. Просто двум великим народам стало тесно в отведенных природой границах, просто энергия их била уже через край и нужно было дать выход этой энергии. Просто карфагеняне не желали выдавать Ганнибала. Просто…

3

Hostis populi Roman — враг римского народа.