Император вынимает меч

В истории Пирра ярче всего проявляется несправедливость между деяниями героя и злобной прихотью судьбы, с жестокой нелепостью оборвавшую нить столь впечатляющей жизни.

Кому-то повезло пасть в сече — смерть, достойная зависти, по-хорошему зависти. Другие стали жертвами измены — смерть достойная сострадания, по-хорошему сострадания.

Пир был достоин любой из этих смертей. Он бесчисленное число раз подвергался опасности быть пронзенным мечом или копьем в честном бою и не раз рисковал пасть жертвою заговора.

Но судьба даровала ему нелепую смерть, обидный финал столь достойно прожитой жизни. Древние донесли до нас выражение «Пиррова победа», хотя следовало б придумать еще одно — «Пиррова смерть», ибо сколь бессмысленна была победа, столь нелепа же была и смерть.

Год 279-й до рождения Иисуса Галилеянина, вошедшего в историю под именем Христа.

Год 474-й от основания Рима.

Римский лагерь близ города Аускул, область Апулия.

Легионеры, охранявшие вход в консульский шатер, расступились, давая возможность Девксию пройти внутрь. Тарентиец несмело шагнул вперед, кожаные пологи с глухим треском сомкнулись за его спиной.

Двое мужчин, сидевшие за небольшим походным столиком, дружно обернулись. То были римские консулы Гай Фабриций и Квинт Эмилий. Лазутчик приветствовал полководцев почтительным поклоном, Фабриций небрежно кивнул в ответ, его товарищ сохранил брезгливую величавость статуи. Повинуясь жесту консула, Девксий присел на низкий деревянный табурет.

— Говори! — приказал Фабриций.

— Да пусть здравствуют великие консулы! Я исполнил данное мне поручение и не будет преувеличением, если сказать, что никто, кроме меня, не смог бы этого сделать… — Лазутчик сделал паузу, придавая вес своим словам. Фабриций кивнул. — Войско Пирра стало станом в двух милях к югу от нашего лагеря. Охрана эпиротов беспечна, и я смог проникнуть в самый центр вражьего стана…

— Какова численность армии Пирра? — нетерпеливо перебил говорливого тарентийца консул, известный спартанской скупостью в словах.

— Мне трудно сказать точно, мой господин, — заюлил Девксий, — но врагов неисчислимое множество, много раз больше, чем римлян…

Консул задумчиво сдвинул брови. Рим выслал навстречу грозному врагу пять легионов — тридцать тысяч отборных воинов. Трудно предположить, что Пирр, чье войско было порядком потрепано в прежней битве, располагает большим количеством бойцов. Хотя, по слухам, в последнее время к нему сбегались толпами луканцы, самниты и мессапы,[79] недовольные великодержавными замашками Рима.

— Продолжай, — сказал Фабриций.

Лазутчик воодушевился.

— Сиятельные консулы знают, что я неплохо говорю по-самнитски, и потому мне не составило особого труда выдать себя за наемника, желающего поступить на службу к Пирру. Рискуя жизнью, я проник в лагерь и прошел его дважды насквозь. Я видел копейщиков-эпиротов, фессалийских всадников в шлемах с конскими хвостами, отряды самнитов и тарентийцев и, наконец, грозных элефантов.

При упоминании об элефантах консулы мрачно переглянулись. Именно эти огромные животные, а не бестолково машущие сариссами эпироты принесли Пирру победу при Гераклее. Римляне лишились тогда семи тысяч отборных воинов, среди них ста двадцати центурионов. Проклятые монстры своим видом и запахом испугали коней, разбросали стройные шеренги манипул, а остальное довершили размахивающие кривыми махайрами фессалийские всадники.

А ведь начало битвы не предвещало ничего дурного. Предсказания авгуров были благоприятны, и консул Левин без колебания приказал легионам переправляться через спокойные воды Сириса. Манипулы перешли реку, заставив легкую пехоту противника в панике отступить. Но вскоре к переправе подоспел сам Пирр — «козлорогий», как прозвали его легионеры за причудливый шлем, украшенный пышным султаном и выгнутыми рогами. Возглавляемая «козлорогим» фессалийская конница ударила по еще не выстроившимся в боевой порядок римлянам и начала теснить их назад к реке. Лишь иеной неимоверных усилий консулу и его легатам удалось восстановить порядок. Легионы выстроились четкими квадратиками манипул и отогнали фессалийцев от берега.

Царь эпиротов метался по полю битвы подобно сумасшедшему демону. Едва успев вылезти из одной схватки, он тут же устремлялся в другую. Не дело царя — рисковать понапрасну жизнь, но Пирр имел на этот счет иное мнение. Он жаждал славы не только полководца, но и воина. Великого воина. Тщеславие едва не погубило его. Френтан Оплак, командовавший турмой, уловил момент и напал на царя эпиротов, поразив копьем его скакуна. Пирр рухнул на землю, но его спасли телохранители. Оплак был изрублен, а царь стал осторожнее. Нет, он не вышел из яростной схватки, а лишь поменялся доспехами с одним из своих приближенных (О, сколько еще раз полководцы будут прибегать к этой бесхитростной уловке, жертвуя лучшими друзьями ради победы!). Сеча продолжалась, и красавец Мегакл, чью голову укрывал теперь шлем Пирра, был сражен.

Римляне возликовали, посеяв панику среди эпиротов, посчитавших, что их царь пал в битве. И тут пред войском явился Пирр, живой и невредимый. Пока римляне атаковали центр фаланги, стремясь поразить облаченного в пирровы доспехи Мегакла, царь успел подвести к месту битвы свою ударную силу — чудовищных элефантов. Двенадцать разъяренных погонщиками исполинов обрушились на римские легионы. В промежутках между слонами шли лучники и пращники, а с флангов заходили успевшие передохнуть фессалийцы и не принимавшие до этого участия в битве италики. Римляне дрогнули и побежали. Бежали они столь быстро, что бросили лагерь, пожитки и вьючных мулов.

Рим был посрамлен, сенаторы повесили головы, и лишь Гай Фабриций гордо заявил:

— Не эпироты победили римлян, а Пирр — Левина!

Это произвело впечатление. Фабриция выбрали консулом и назначили командующим нового войска, направленного против Пирра. Пять легионов, способных сокрушить самого могучего врага. Но элефанты… Римлянам прежде не приходилось сталкиваться с этими чудовищами, воистину — танками древности; один вид слонов вселял в легионеров робость.

Не замечая, что консулы, погруженные в мрачные думы, почти не слушают его, лазутчик, захлебываясь восторгом от собственной храбрости, продолжал рассказывать о том, что видел в лагере Пирра.

— Постояв у чудовищных элефантов, я приблизился к шатру царя. Царь в это самое время беседовал с вождем самнитов. Глаза его сверкали, довольная улыбка кривила лицо, обнажая ужасные зубы…

Зубы… О зубах разговор особый. Пирр обладал очень своеобразной внешностью, дарованной ему то ли Зевсом, как считал он сам, то ли силами тьмы, как думали его враги; внешностью, достойной упоминания, как и его победы. Если довериться Плутарху: «Лицо у Пирра было царственное, но выражение лица скорее пугающее, нежели величавое. Зубы у него не отделялись друг от друга: вся верхняя челюсть состояла из одной сплошной кости, а промежутки между зубами были намечены лишь тоненькими бороздками».[80]

Царь эпиротов был уверен, что столь странная челюсть досталась ему в наследство от предка — Ахилла, и что она есть признак его непобедимости. Достаточно лишь защитить пятки, обезопасить себя от глупой случайности, и весь мир ляжет у ног героя, восхищенный его отвагой. Пирр не носил сандалий, подобно своим воинам, он прятал ноги в крепкой кожи с металлическими набойками сапоги. Да, он потомок Ахилла, но без ахиллесовой пяты, и даже отравленная стрела не способна воспрепятствовать его грандиозным планам.

Приключения начались для Пирра чуть ли не со дня рождения. В младенческом возрасте он чудом избежал гибели от рук восставших молоссов. Доверенные слуги отца тайно увезли мальчика из царской резиденции и, рискуя жизнями — своими и царственного младенца, доставили его к иллирийскому царю Главкию, который не только не выдал ребенка жаждущим его гибели врагам, но и по прошествии десяти лет помог вернуть эпирский престол. Пирру тогда было лишь двенадцать. С тех пор он уверовал в свою счастливую звезду, и какие бы фортели не выкидывала его судьба в будущем, царь оставался бодр и неизменно уверен в себе.

79

Луканцы, самниты, мессапы — италийские племена, незадолго до описываемых событий покоренные Римом.

80

Плутарх. Пирр. III.