Миклухо-Маклай

«Из сказанного следует, что… хотя рабство в голландских колониях давно уничтожено официально, на бумаге, но торговля людьми совершается на деле в широких размерах…»

«Беззакония процветают беспрепятственно. Для меня было бы большим удовлетворением, если эти несколько строк смогут способствовать облегчению, хотя бы и в малой степени, несчастной участи этой страны и людей.

Я надеюсь, что это письмо не затеряется в архивах, а окажется полезным в настоящем деле».

Маклай поднял голос в защиту папуасов.

Но это не была наивная вера в силу слова. Он должен был восстать против «возмутительной торговли людьми» и восстал. Он ясно представлял себе, как генерал-губернатор Лаудон, прочитав меморандум, скажет резиденту:

— Этот «человек с Луны» начинает совать нос не в свои дела. Сейчас некогда заниматься подобными пустяками. Недурно было бы поскорее отделаться от этого русского агента. Очень уж его расхваливал адмирал Посьет. За каким дьяволом они лезут в наши владения?

Маклай был прав: меморандум остался без ответа, а султаны Тернатский и Тидорский отправились на своих прау в новые набеги на побережье Папуа-Ковиай.

На острове Амбоина Миклухо-Маклай попал в госпиталь, где и провалялся целый месяц. Доктор Хуземан после очередного осмотра спросил путешественника:

— Где находятся ваше основное имущество? Миклухо-Маклай улыбнулся через силу:

— Что вы имеете в виду? Долгов много. Экспедиция в Папуа-Ковиай обошлась мне в тысячу голландских флоринов. Хендрику-Яну Анкерсмиту, главе фирмы «Думмлер и К», я должен тысячу пятьсот флоринов. У меня нет недвижимой собственности. Багаж — другое дело. Большую часть багажа я отправил еще в 1871 году с «Витязем» в Японию, куда еще думаю отправиться. Имея намерение посетить Австралию, я с архипелага Самоа выслал в Сидней часть своих вещей. Остров Уполу мне так понравился, что я в надежде посетить его еще раз оставил там кое-какую аппаратуру. Главное депо моих вещей — Бейтензорг. Кое-что разбросано в Южной Америке, где я непременно побываю еще раз, кое-что — в Иене. Остальное — в Петербурге.

— А вы не подумали, что пора составить завещание?

— Я так плох?

— Вы не протянете и трех дней, если говорить начистоту, как врач с врачом.

— Вы мало знаете мою эластичную натуру… Я уже несколько раз писал завещания. Можно попробовать еще раз.

К удивлению доктора Хуземана, Миклухо-Маклай поправился и на первом же судне укатил в Батавию.

Здесь он узнал, что Джемс Лаудон смещен с поста генерал-губернатора и уже в качестве частного лица вместе с семьей переехал в живописное местечко Ти-Панас. По-видимому, не повезло ему с карательной экспедицией на Суматру. Так называемая ачино-голландская война затянулась.

Быть гостем частного лица хоть и не так почетно, как гостем некоронованного короля, зато спокойнее. Миклухо-Маклай поехал в Ти-Панас. Через Лаудона он рассчитывал завести знакомство с новым генерал-губернатором ван Лансберге. Маклай всегда придерживался правила: использовать сильных мира сего в интересах науки и своей борьбы. В батавском журнале он опубликовал статью в защиту папуасов от работорговцев. Из Ти-Панаса он вернулся в Батавию и здесь сказал Ахмату:

— Мы отправляемся в новое путешествие!

«Я замышляю новую экскурсию, которая по трудности не уступит Новой Гвинее. Я хочу отправиться в горы полуострова Малакка, — сообщил он матери. — Теперь, отправляясь через месяц в Малакку, я принужден был занять (!) около 100 фунтов. Вероятно даже, что этих денег не хватит, и по возвращении (?) оттуда придется прибегнуть к новому займу. Я решился на этот шаг, будучи убежден, что мое путешествие будет ценно для науки… О себе могу сказать, что подвигаюсь вперед по дороге, которую избрал, не думая много о будущем, пока здоровье еще позволяет…»

В это же самое время сестра Ольга писала князю Мещерскому: «Никогда Коля не умрет, прежде чем мы с ним не увидимся и прежде чем он не передаст другим свое начатое дело. Его работы и труды не пропадут, как никогда не пропадает правое и справедливое дело. Только с такой уверенностью можно жить, иначе наша жизнь была бы настоящей толчеей, где хорошее и дурное проходило бы так же бесследно, как и жизнь мошкары…»

«Никогда Коля не умрет…» Но сам Николай Николаевич не был в этом уверен. Он отправлялся в совершенно никем не исследованные дебри Малакки, в те места, куда не проникал еще ни один ученый. Лесная тьма, тигры и ядовитые змеи, отравленные стрелы «лесных людей», непроходимые болота, непроходимые хребты, бурные потоки… Там в трущобах Малайского полуострова, по слухам, обитают загадочные племена оран-сакай и оран-семанг — не то негры, не то какие-то хвостатые, клыкастые существа со слоновыми ушами. А на самом-то деле никогда и никто их не видел.

А может быть, там, в девственных лесах, у верховьев реки Паханг, скрываются остатки меланезийской расы, чистокровные папуасские племена? Эти племена нужно найти во что бы то ни стало! Или же убедиться, что на Малакке таких племен нет вообще…

Никто еще не вернулся живым из джунглей Малакки. Даже местным жителям полуострова — малайцам — неведомы тропы, ведущие к оран-сакаям и оран-семангам. На географической карте верховье реки Паханг — сплошное «белое пятно». Страна тайн…

Следует подготовить себя ко всему.

И Николай Николаевич пишет очередное завещание, сорок третье по счету:

«Я отменяю все завещательные распоряжения, ранее сделанные или предпринятые: 1) Я завещаю его сиятельству князю Александру Мещерскому в С.-Петербурге все мои книги, рукописи, рисунки, чертежи, заметки и пр. в память дружбы. 2) Музею антропологии Имп. Академии наук в С.-Петербурге мою коллекцию черепов. 3) Имп. Русскому Географическому обществу в С.-Петербурге мои антропологические, этнологические и зоологические коллекции. 4) Моему маленькому слуге, папуасу по имени Ахмат, тысячу рублей серебром…

Я постараюсь принять необходимые меры для того, чтобы моя голова была сохранена и переслана г-ну Анкерсмиту, которого прошу направить ее в Музей антропологии Имп. Академии наук в С.-Петербурге, каковому я ее завещаю (вместе с коллекцией черепов, собранных на берегу Маклая).

Как только моя смерть будет установлена, я прошу г. Анкерсмита собрать по этому поводу все обстоятельства и подробности, которые он сможет получить, и их сообщить г. секретарю Имп. Русского Географического общества в С.-Петербурге.

5) Я называю и назначаю полной наследницей всего моего имущества, владений и прав, которые не упомянуты выше в этом завещании, Ольгу Миклухо-Маклай, мою сестру, проживающую в России…»

Сделав завещание и раскрыв в одном из писем Русскому Географическому обществу истинную цель всех своих исканий (дабы не писали в некрологах, что основной его специальностью были губки!), Миклухо-Маклай, не прожив на Яве и четырех месяцев, 24 ноября 1874 года отправился в странствие по Малайскому полуострову. Неизменный друг Ахмат сопровождал его.

Нет необходимости подробно описывать это изнурительное путешествие. По своим результатам, по тем открытиям, которые сделал исследователь, оно весьма ценно для науки. Маклай добился-таки своего и нашел то, что искал.

Однако следует сказать, что время для экскурсии было выбрано явно неудачно. В декабре начинался сезон дождей. Джунгли затопило. Вода шумела над верхушками пальм нипа. Обширнейшее пространство превратилось в сплошное болото. Но Миклухо-Маклай не отступил. Не отступил и тогда, когда уже в пути его настигла неизменная лихорадка. Он плыл меж поваленных деревьев на туземных лодках, семнадцать дней шагал по колено, по грудь в воде и грязи, прорубался сквозь колючие лианы или же, подобно эквилибристу, рискуя сорваться в пропасть, ступал по скользким стволам. Неукротимая жажда познания гнала его в неизведанные места, в самые дикие трущобы Малакки. Он рассчитывал за двадцать дней пересечь полуостров с запада на восток. Но проходила неделя за неделей, а конца путешествию и не предвиделось. Проводники малайцы призывали на помощь аллаха, некоторые покидали лагерь. Вышло продовольствие. Ахмат собирал дикие лимоны, съедобные листья и корни. Тропический зной, полчища огромных комаров и кровожадные пиявки и сороконожки доводили до исступления. Окровавленные, вечно мокрые ноги вспухли. Остатки хины приходилось делить между заболевшими проводниками. Ко всем этим трудностям прибавилась еще одна: «Было около 11 часов, когда люди, наконец, вернулись с двумя небольшими пирогами, но с нехорошими известиями. Люди Пахана угрожают напасть на Индау, и окрестные жители разбежались. Не без громкого, серьезного разговора убедил я их, что белому туану нечего бояться раздоров малайцев, как и людям, которые будут с ним. По жаре пришли мы в час пополудни к пирогам. Ничего не ев с утра, я положительно боялся солнечного удара. Пришлось поделиться с людьми хиной: обещал вчера — Tengo una palabra…»