Миклухо-Маклай

Готов на все, но здоров ли?… Врачи пугают нарывами в печени; не прекращаются приступы лихорадки; ноги и руки отнялись. Периост костей… Ночью не знаешь, как лечь, Как повернуться, чтобы боль не раздирала тело. Пришла бессонница. Лихорадка, печень, раны на ногах…

Кажется, на этот раз ему не выкарабкаться, несмотря на эластичную натуру. Он вынужден написать из Бейтензорга Мещерскому: «Здоровье мое сильно пострадало. Да иначе и быть не могло. Я бы серьезно желал, чтобы мать и сестра были готовы ко всякой случайности…»

И все же, несмотря ни на что, он решил покинуть Яву, роскошный генерал-губернаторский дворец. Не следует, однако, думать, что во дворце с ним обращались плохо, не были предупредительными, любезными. Наоборот. Все пять дочерей (от 8 до 17 лет) генерал-губернатора были влюблены в тамо-русса, всячески ухаживали за ним. А маленькому Ахмату, в нарушение всех правил, разрешено было играть с девочками. Миклухо-Маклай попал в музыкальную семью и чувствовал себя в знакомой стихии. Бетховен и Шопен, Шуман… Обедали здесь в семь часов вечера. И не всегда «человек с Луны» обязан был являться к столу во фраке и белых перчатках. Он был личностью оригинальной, и ему прощались всякие вольности. После обеда, когда позволяло самочувствие, он засиживался с дамами допоздна: рассказывал о береге Маклая, пел туземные песни, читал вслух Тургенева или же давал уроки музыки Адриенне. Да, в «стране фраков и белых перчаток» все было не так, как на Новой Гвинее или же у негритосов Филиппин. Он рассказывал об обычае, существующем у пигмеев Лусона. Если негритос, находясь в лесу, вздумает подкрепиться едой, которую он имеет или же которую раздобыл, то он обязан громким голосом оповестить об этом джунгли, приглашая всех разделить с ним трапезу, ибо утаивать пищу от других нельзя. Кто прячет еду от соплеменников, тот предается мучительной смерти.

Дамы смеялись. А Миклухо-Маклай думал: «Очутившись в положении негритосов, способны ли были бы вы, господа, на подобное благородство? И разве, живя в роскошном дворце, бездельничая, пользуясь всеми благами цивилизации, не отнимаете вы последний кусок у голодного?»

Ослепительно красивая белокурая хозяйка дома госпожа Лаудон часами не сводила восторженных синих глаз с Маклая. Вот он, не книжный, а настоящий романтический герой, «сильная личность»!.. Внешность Маклая не была лишена известной оригинальности и привлекательности: над высоким лбом поднимались у него обильные кудри рыжевато-шатеновых волос, небольшие усы и коротко подстригаемые баки и борода окаймляли узкое бледное лицо с прямым правильным носом и большими мечтательными глазами.

Если принять во внимание и тот факт, что госпожа Лаудон или Л. Л. (как зашифровывает ее имя Маклай в своих дневниках) была лет на двадцать моложе мужа и никогда не любила его, то становится понятным, почему тамо-русс воспламенил ее воображение. Она полюбила всей силой нерастраченного чувства. А он даже не догадывался ни о чем. Он был слеп и глух к голосу сердца. Его мысли были заняты научными проблемами.

Поручив путешественника заботам семьи, генерал-губернатор облегченно вздохнул и с головой ушел в служебные дела. А дел было хоть отбавляй. В Батавии свирепствовала холера. За полтора месяца умерло свыше двух тысяч яванцев и двести европейцев. Но это было бы еще полбеды. Малайцы, не вынесшие притеснений голландцев, подняли на Суматре в Ачине восстание. Следовало действовать оперативно и решительно. Если мятеж не удастся задушить в самом зародыше, то прощай пост генерал-губернатора!

Нидерландская Ост-Индия (кстати, название «Индонезия» для всего архипелага впервые было предложено в 1884 году немецким этнографом и антропологом профессором Бастианом, другом Миклухо-Маклая) то и дело озарялась пламенем перанг-сабила — священной народной войны против иностранного владычества. Восстание 25 июля 1825 года, на знамени которого были начертаны лозунги французской революции — «Свобода, Равенство, Братство», — охватило самые широкие народные массы. Колонизаторов вешали, расстреливали, отбирали у них владения. Крестьяне делили землю. Имя народного вождя Дипонегоро (о котором Миклухо-Маклай впервые услышал на Северном Целебесе) до сих пор с любовью произносилось на всех островах Малайского архипелага.

Теперь мог появиться новый Дипонегоро. Лаудон отменил экспедицию фрегата «Кумпан» вокруг Новой Гвинеи и направил корабль на подавление мятежа. Об этом Миклухо-Маклай услышал от госпожи Лаудон.

Они сидели на диване и разбирали ноты.

— Не пойму, зачем вы рветесь на Новую Гвинею? — сказала она.

— Это слишком долго и скучно объяснять.

— А Ахмата вы берете с собой?

— Да. Ахмат — папуас. Его родина — Новая Гвинея. Я подозреваю, что там, может быть, именно на побережье Папуа-Ковиай, до сих пор живут его родители.

— Но ведь папуасенка вам подарил султан Тидорский?

— Султан Тидорский — большой негодяй. Хоть он и назвал наследного принца моим именем…

— Не понимаю. Малайский султан обласкал вас, одарил, а вы называете его негодяем. Это несправедливо. Мы ничего дурного о нем не слышали.

— А я слышал. И очень много. Ахмат разлучен с родителями, украден! Вы знаете, что такое хонгии?

— Не совсем…

— Хонгии — это разбойные набеги малайских султанов на папуасские селения. Как мне довелось услышать, вооруженные шайки Тидорского, Тернатского и других малайских султанов высаживаются на побережье Новой Гвинеи, сжигают папуасские деревни, захватывают мужчин, женщин и детей и продают их в рабство на плантации. Так был украден Ахмат. И очень печально, что некоторые папуасские радьи, соблазненные подачками, помогают малайцам.

— Чудовищно! Никогда не поверю… Если бы Лаудон знал!..

— Он узнает. Я отправляюсь на фрегате «Кумпан», кстати, и для того, чтобы составить подробное донесение генерал-губернатору по этому вопросу. Буду рад, если слухи останутся всего лишь слухами.

— «Кумпан» отправляется через несколько дней в Ачин. Муж не возражает, чтобы вы приняли участие в этой экспедиции, — сказала она.

Миклухо-Маклай побледнел:

— Это решено? На Суматру? Для подавления восстания?…

— Да. Я понимаю вас. Не пытайтесь даже отговаривать господина Лаудона. Ваши слова не произведут на него ни малейшего впечатления. Для него решается древний гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» Он отвечает за «спокойствие во владениях».

Пожалуй, она права…

— Передайте господину Лаудону, что от подобной «экспедиции» я наотрез отказываюсь! Я сумею и сам выбраться на Новую Гвинею. Ахмат!..

Прибежал Ахмат, который в соседней комнате развлекал девочек, проделывая разные фокусы с южноамериканской обезьяной.

— Ахмат! Собери вещи. Мы немедленно уезжаем отсюда.

— Куда, Маклай?

— В страну без фраков и белых перчаток! На Новую Гвинею…

Она ласково взяла Маклая за локоть:

— Вы не забудете меня там, в стране без фраков и белых перчаток, тамо-русс?

Он внимательно посмотрел на нее, поразился бледности ее лица, мертвенной синеве губ и вдруг понял все. Ему сделалось жарко. Но он только сказал:

— Я не забуду вас…

Уже на пароходе «Король Вильгельм III», отправлявшемся на Молуккский архипелаг, он получил аккуратный сверток из Бейтензорга. В свертке оказался портрет госпожи Лаудон и… дождевое пальто!

На пароходе не пришлось сидеть сложа руки. Здесь началась холера. Умершую женщину выбросили за борт.

В Семаранге, где они остановились на несколько часов, также свирепствовала эпидемия. Ни один из пассажиров не осмелился съехать на берег. Говорили, что почти все европейцы умерли. Смерть наступает через три-четыре часа.

Доктор Джемс, обследовав Маклая, сказал:

— Если холера вас не возьмет, то вы все равно долго не протянете. Невралгия, печень и вообще целый ларец Пандоры всяческих болезней. Настоятельно советую вернуться в Европу или же отправиться в Австралию.

— Только на берег Папуа-Ковиай!

Наняв в Гесире туземную лодку — урумбай, Миклухо-Маклай отправился к берегам Новой Гвинеи. Это было опасное плавание. Гремящие валы играли урумбаем, как щепкой. Каюту залило водой. А ветер все крепчал. Рулевые совсем обезумели от страха. Один из них упал на колени и стал молиться, вместо того чтобы делать свое дело. Маклай выхватил револьвер и приставил его к уху труса: