Миклухо-Маклай

Что ты замыслил, Миклухо-Маклай? Почему ты с такой настойчивостью пробиваешься на Тихий океан? Разным людям ты по-разному объясняешь свои намерения. Даже с родной матерью ты должен быть дипломатом. Ты пытаешься уверить ее, что многолетнее путешествие в неведомые страны необходимо тебе для блестящей ученой карьеры. И только другу Александру Александровичу Мещерскому, который сейчас в Петербурге и которого прочат в секретари отделения статистики Русского Географического общества, ты открываешь истину.

— Я, как никогда, близок к осуществлению мечты всей моей жизни, — сказал Миклухо-Маклай Мещерскому. — К, черту зоологию, систематику и коллекции! Нужен человек, человек… Мне нужны племена в первобытном состоянии, люди каменного века, которые еще не соприкасались с белыми или с другими расами, уже тронутыми цивилизацией. Я хочу поставить опыт в чистом виде. Антропология и только антропология!.. Мне необходимы чистые, без всяких примесей, образцы цветной расы. Только в этом случае раз и навсегда будет решен спор между моногенистами и полигенистами. Вот моя подлинная программа.

— А где вы рассчитываете найти такую terra incognita, испокон веков изолированную от всего мира?

— Она существует! Это Новая Гвинея… Там еще не ступала нога цивилизованного человека. Совершенно изолированные и менее подверженные смешению с другими племенами, жители Новой Гвинеи будут для меня, да и для науки исходной группой для сравнения с остальными темнокожими народами, разбросанными по Малайскому и Меланезийскому архипелагам. Исходная группа… Она нужна, я буду искать ее и найду! Новая Гвинея станет первой станцией моего многолетнего путешествия. Я глубоко убежден в том, что только идея единства человеческого рода является правильной научной идеей. Я ставлю себе задачей доказать правильность этой идеи и доказать таким образом, чтобы ее никто не мог оспаривать. Ради истины я готов пожертвовать жизнью. Ведь невозможно, имея единственно книги источником сведений, составить понятие, до чего дошли или могут дойти эти так называемые дикие, и решать за письменным столом всех библиотек Европы, но без собственного наблюдения степень и направление интеллектуального развития отличных от нас рас.

— Я все-таки не могу взять в толк, зачем вам понадобилась эта исходная группа? Вы бывали в Египте, в Марокко, в Аравии, в Нубии, в Абиссинии, на Канарских островах, в Судане, исколесили побережье Красного моря вдоль и поперек, — неужели там вы не нашли ничего приличного?

Пыл Миклухо-Маклая сразу пропал. У рта появилась горькая складка. Даже лучший друг, которому он не раз толковал о папуасах и альфурах, которому не раз на память цитировал знаменитые слова Бэра: «Является желательным и, можно сказать, необходимым для науки изучить полнее обитателей Новой Гвинеи», — не может уяснить всей грандиозности его замысла. А чего тогда требовать от других?

— Меня интересует вопрос: как изменяется внешний облик человека под влиянием различных условий жизни, географической среды! — сказал он холодно. — Я беру исходную чистую группу, так сказать эталон, а затем изучаю все разновидности этой группы и объясняю появление этих разновидностей влиянием условий жизни, отличных от новогвинейских. Это же так просто! Я хочу доказать, что ствол у человечества один, а расы — лишь производное. Человечество — это одна порода, а не несколько несравнимых пород, как утверждают полигенисты. Я хочу доказать видовое единство ныне живущего человечества. Все расы равноценны, нет рас низших, нет рас избранных…

— Но ведь все-таки, как утверждают, папуасы — людоеды и волосы у них растут пучками…

— Что касается пучков, то сие утверждение я постараюсь проверить. Нужно торопиться. Если колонизаторы появятся на Новой Гвинее, тогда поздно будет изучать вопрос, способны или не способны папуасы к развитию. Если бы папуасы жили на Васильевском острове, я с удовольствием остался бы в Петербурге. И из всех моих предполагаемых поездок мне надлежит сделать один-единственный вывод. Основной вывод из трудов всей жизни. И ради этого вывода я поеду куда угодно. География не моя область. Я анатом. Анатом в антропологии. Я считаю, что, пока антропология не будет сопровождаться подробными и многочисленными анатомическими исследованиями, она останется неблагодарной и малополезной наукой. Я считаю также, что физиологические различия между расами имеют анатомическую основу, которая остается до сих пор неизвестной. А потому при изучении анатомии рас у секционного стола нужно ожидать гораздо более важных результатов, чем от тысяч измерений на живых людях.

Я хочу, чтобы расовая анатомия человеческих племен получила, наконец, свое начало…

— Да, вы правы, мой дорогой друг. Так почему же вы не изложите открыто обществу свою подлинную программу? Поставленные вами вопросы очень важны и, думаю, заинтересуют наших академиков.

Миклухо-Маклай невесело усмехнулся:

— Стоит мне проявить подобную откровенность — и я буду съеден академиками раньше, нежели папуасами. Даже та мизерная программа, которую я предложил, пришлась не по нутру кое-кому.

Миклухо-Маклай говорил правду. Вице-председатель общества Федор Петрович Литке буквально восстал против программы Маклая.

— Я удивлен, что и вы, и почтенный Бэр, и Петр Петрович, и Брандт клюнули на удочку этого, как характеризует его Федор Федорович, «талантливого и ревностного молодого человека», а попросту выскочки с авантюрными наклонностями, — говорил адмирал Остен-Сакену. — Планы вашего Миклухи могут завести общество слишком далеко. Мы обязаны прежде всего изучить как следует свое отечество, возделывать географию России…

— Миклухо-Маклай просит у вас аудиенции.

Литке бессильно откинулся в кресле:

— Никаких аудиенций и преференций!

— Но он предполагает вести наблюдения над морскими течениями, температурой воды, — глубинами. Я очень сожалею, что вы, Федор Петрович, по болезни не смогли присутствовать на его докладе. Это в самом деле весьма ревностный и талантливый молодой человек.

Мы обязаны поддерживать…

— Хорошо… — безвольно махнул рукой адмирал. — Пусть придет. Не понимаю только, как ему удалось околдовать вас всех? Только и слышишь: Миклухо-Маклай, Миклухо-Маклай…

И вот еще одна удивительная встреча.

Всемирно известный, прославленный исследователь Новой Земли, Полинезии и северных берегов Тихого океана, начальник кругосветной экспедиции на шлюпе «Сенявин», главный инициатор и основатель Русского Географического общества и его фактический руководитель, президент Академии наук, почетный член географических обществ в Лондоне, Антверпене и других городах Европы, почетный член Морской академии, Харьковского и Дерптского университетов, член-корреспондент Парижской Академии наук, член Государственного совета, адмирал и граф Федор Петрович Литке терпеливо выслушивает молодого, еще, по сути, ничем не зарекомендовавшего себя ученого со странной, непривычной для слуха фамилией — Миклухо-Маклай.

Адмиралу перевалило за седьмой десяток, он туг на ухо и плохо видит. Но Миклухо-Маклай говорит громко и отчетливо. Он говорит о былых путешествиях лейтенанта Литке на военном шлюпе «Камчатка» под командованием Головкина, о плаваниях Литке к берегам Новой Земли, о Каролинском архипелаге, о Мариинских островах и островах Бонин. Оказывается, этот худой бледный юноша хорошо осведомлен о давнишних физико-географических и этнографических исследованиях старого адмирала в Тихом океане и по его берегам.

— В детстве нашим любимым героем был Тамоль Селен, — говорит Миклухо-Маклай. — Мы с братом Владимиром даже играли в Тамоль Селена…

Сухой черствый адмирал (каким он был в представлении всех, знавших его) неожиданно улыбается.

Тамоль Селен… Так называли тогда Литке. Как давно это было! Перед мысленным взором адмирала вспыхнула бесконечная лазурь южных морей, пальмы закачались на ветру. Он увидел себя молодым, полным сил, стоящим на мостике «Сенявина». Сколько тогда было солнца… солнца и ласкового ветра… Мир цвел необыкновенными красками. А на палубу поднимались обнаженные смуглые люди, протягивали кокосовые орехи и бананы. Остров Лугунор… Там-то по местному обычаю он, Литке, и поменялся в знак дружбы именами с туземцем Тамоль Селеном… Жив ли ты, далекий друг Тамоль Селен, ставший Литке?…