Миклухо-Маклай

Да, он знает, что оратор из него никудышный, он совсем отвык говорить связно по-русски. Внимательные взоры смущают его.

Худощавый человек с бледным гонким правильным лицом и курчавой шевелюрой некоторое время стоит молча, затем проводит рукой по глазам и неожиданно начинает рассказ о своих скитаниях по Северной Африке и Аравии. Ему очень много нужно сказать людям, собравшимся здесь, и, быть может, поэтому говорит он не совсем гладко.

Но главную мысль ему все же удается донести до слушателей: нужно основать зоологические морские станции на Белом, Балтийском, Черном, Каспийском морях, а если окажется возможным, то и в Восточном океане, на Сахалине и Камчатке. Широта его планов захватывает ученых.

В перерыве к нему подходит лысеющий человек с грубоватым обветренным лицом — Анатолий Петрович Богданов, доктор и ординарный профессор Московского университета. Он крепко пожимает руку Миклухо-Маклаю.

— Я счастлив познакомиться с вами, — говорит он. — Отдаю должное вашему мужеству. Ну, а что касается зоологических станций, то мысль ваша заслуживает самой горячей поддержки, дорогой Николай Николаевич! Я беру на себя Черное и Балтийское моря.

— А я хотел бы взять на себя Тихий океан!

Богданов рассмеялся:

— Ого! Аппетит у вас приличный. Тихий океан называют еще Великим.

— Я мог бы заняться исследованиями в северной части Тихого океана, в Японском и Охотском морях.

— Программа обширная. Советую вам войти с ней в совет Географического общества. Думаю, вас поддержат. Моя личная поддержка целиком на вашей стороне…

Богданов был лет на двенадцать старше Миклухо-Маклая. Его имя уже гремело по России. Диссертация «О цветности пера птиц» доставила ему степень магистра зоологии еще в то время, когда Николай Миклуха только что поступил в гимназию. Анатолий Петрович Богданов считался организатором и вдохновителем Общества любителей естествознания при Московском университете.

Богданов и Миклухо-Маклай… Эти два человека встретились, по сути, благодаря счастливой случайности. Миклухо-Маклай знал о Богданове почти все, Богданов о Маклае — почти ничего.

Но обоим неведомо было главное: они не могли предполагать, что в истории русской антропологии их имена будут стоять рядом. Оба прославят отечественную науку именно в этой области. Ими будет гордиться русская наука, их назовут отцами русской антропологии.

Сейчас оба интуитивно почувствовали влечение друг к другу.

— Я очень сожалею, что до сих пор не мог познакомиться с вашей работой «Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии», — сказал Миклухо-Маклай. — Вас по праву считают родоначальником археологических раскопок в России.

— Вы интересуетесь антропологией?

— В некотором роде — да. Я много наслышан о вашей этнографической выставке.

Богданов поморщился.

— Выставка вызвала большой интерес. И все-таки мы сделали только половину дела. Она была задумана мной как комплексная: антропологическая (главным образом!) и этнографическая. Но с антропологией вышла закавыка. Мы собрали шестьсот черепов самых разных народов, антропометрический инструментарий, антропологические фотографии. И все же выставку пришлось наименовать этнографической.

— Почему?

— Видите ли, начальство забеспокоилось: мол, слово «антропология» непонятно широкой публике. И вообще что это за наука такая — антропология? Пойдут разные толки, попы всполошатся. Обвинят в безбожии, материализме и «сицилизме». Так и пришлось показывать антропологию из-под полы.

В голосе его послышалась боль.

— Душно у нас пока, — сказал он приглушенно. И неожиданно произнес с подъемом: — Но мы, черт возьми, организуем ее, антропологическую выставку! А вас милости просим… Очень печально, что еще многие не дошли до понимания огромности задач, стоящих перед этой только что зарождающейся наукой. Нужны экспедиции в малоизвестные окраины России и для изучения русских людей, нужна естественно-историческая выставка, а при ней — публичный курс антропологии, нужны ученые съезды, нужен общедоступный публичный музей. Я считаю, что ни одна часть естествоведения не заслуживает больших усилий со стороны общества для распространения основательных сведений в массе публики, как антропология. Надеюсь, вы не станете спорить о том, что публика более знакома с главнейшими особенностями племен Африки и Австралии, чем с племенами, населяющими Россию?

— Я не совсем согласен с вами, — возразил Миклухо-Маклай.

— Не согласны? — на лице Богданова отразилось удивление.

— Я считаю, что вы слишком узко ставите задачи перед антропологией как наукой. Не забывайте, что перед вами тот самый человек, который посвятил немало времени знакомству с племенами Африки. В Джедде я встречал паломников с островов Океании, из Австралии, индийцев, персиян, турок, черкесов, татар. Какое смешение языков, физиономий, костюмов! Какой благодатный материал для этнографа и антрополога! Нашей антропологии пока что не хватает широты. Нам нужны обобщения. А они возможны будут лишь тогда, когда мы соберем обширный фактический материал во всех частях света. Вот вы раскапываете курганы, добываете черепа давно исчезнувших людей. Это очень важно и очень нужно. Ведь доисторический человек ничего не оставил науке из своей организации, кроме черепа и костяка! Но меня больше привлекают живые люди. Если бы утверждения о неравенстве рас, о мнимой близости темнокожих к обезьянам исходили только от полигенистов Америки и Англии, открыто защищающих работорговлю, то не стоило бы особенно тревожиться. Но вся беда в том, что «идею» о «низших» и «высших» расах с завидной легкостью принимают некоторые немецкие и французские ученые, считающие себя дарвинистами. Наш долг — разбить все их доводы. Современный антрополог должен быть во всеоружии: знать и анатомию, и физиологию, и психологию, и философию. Расисты апеллируют не только к антропологии, но и к философии, и к медицине, и к психологии.

Богданов слушал очень серьезно. Этот молодой человек заинтересовывал его все больше и больше. Откуда столь глубокое проникновение в сущность науки, над судьбами которой так много размышлял он сам, доктор и профессор Богданов? Да, этот Миклухо-Маклай еще заявит о себе!

Профессор легонько обнял Миклухо-Маклая:

— Вы, разумеется, правы. В антропологии везде можно прокладывать новые пути, а потому люди более смелые и предпочитают следовать скорее по ним, чем по готовым, проторенным и менее опасным путям уже окончательно установившихся наук. Очень хорошо, что вы затронули вопрос о философском значении антропологии. Эта дисциплина не должна ограничиваться в своем влиянии одною только естественноисторической областью, но обязана прямо или косвенно быть в связи со многими важными вопросами наук гуманитарных, социальных и философских. Слава богу, среди русских антропологов нет расистов. Меня, так же как и вас, помимо исторической антропологии, привлекает сравнительная морфология, биология и систематика ныне живущих племен и их географическое распределение. Я заклятый враг тех клопиных или мушиных специалистов, которые, замыкаясь в крохотной области специальных исследований, отстраняют от себя более широкие вопросы и теряют общую научную перспективу. Скажу вам по секрету: в вопросах антропологии ваш покорный слуга придерживается еретических взглядов. Я, например, считаю в отличие от признанных антропологических авторитетов типа Вйрхова, Отто Финша, Геккеля, Эрла, Мюллера, что попытки классифицировать племена по внешним признакам — по цвету кожи и так далее — несостоятельны. Родство племен по языку, быту и обычаям не есть еще родство по происхождению.

Ну, а что касается моих курганных исследований, то дело это, как мне кажется, очень важное: я хочу установить факты эпохальных изменений черепных признаков. И к каким бы результатам мы ни пришли, я уверен, что не «корогкоголовость» или «длинноголовость» дает право народу на уважение и не курганные предки, каково бы ни было их происхождение, могут унизить или возвысить народ и ход его истории…