Миклухо-Маклай

— Я русский, — говорит Миклухо-Маклай. — Россия… Там, на севере. Далеко-далеко. Петербург, Москва… Он — Женева.

— Россия… — повторяет старый бербер трудное: слово и ведет путников по верблюжьей тропе к колодцу. Волосяная веревка с кожаным мешком. Вода холодная, чуть солоноватая. Они жадно пьют эту воду, пахнущую овечьим пометом. Складки на лбу старика разглаживаются.

— Хаким, — говорит он и смеется.

В поселении их окружают тесным кольцом. Приносят пресные ячменные лепешки. Миклухо-Маклай: и Фоль снимают халаты. Зудит тело, горят босые потрескавшиеся ноги. И пока они растирают тело и ноги спиртом, берберы внимательно следят за каждым их движением.

Миклухо-Маклай уже освоился. На враждебные взгляды молодых берберов он не обращает внимания. Маклай знает, куда он попал. Берберы… Это имя им присвоили пришельцы. Сами себя они называют имазиген или имазирен, что означает «свободный народ». Это они и другие племена образовали в большей части Марокко «страну мятежа», не подчиняющуюся ни захватчикам, ни своему султану. Французы вторглись в Марокко не так давно — все-то каких-нибудь двадцать лет назад. Не легко было захватчикам сломить «страну мятежа»: до сих пор иногда вспыхивают крупные восстания, и султан вынужден искать защиты у своих французских хозяев.

Хаким Маклай сразу же занялся делом: с решительным видом он потребовал показать ему всех больных. Берберы переглядывались, перешептывались — и, наконец, уступили. У Миклухо-Маклая и Фоля появились пациенты, главным образом дети. Пришлось задержаться в деревне на два дня.

Миклухо-Маклай исподволь наблюдал за жизнью «свободных людей». Среди берберов преобладали смуглые, черноволосые, но попадались, правда редко, голубоглазые блондины. Грязь, нищета, засухи и неурожаи, тучи саранчи, опустошающей поля… Такая же грязь и нищета и на Канарских островах, которые когда-то назывались «счастливыми»…

Провожать Миклухо-Маклая и Фоля вышла вся деревня, Им совали в руки кукурузные початки, финики, ячменные лепешки, предлагали проводника и мулов. Странники от всего отказались. Улыбки и дружеские рукопожатия берберов были для них лучшей наградой.

— С пистолетом в руках доверия никогда не завоюешь, — сказал Миклухо-Маклай Фолю. — Все люди одинаковы, каждому народу присуще благородство и милосердие. Только негодяй способен напасть на безоружного. А подлость, как известно, не расовый признак.

Побывав в Рабате на невольничьих рынках, путешественники вернулись в Могадор за оставленным здесь имуществом и коллекциями. Вскоре они уже были на борту английского парохода, отправлявшегося в Европу. Но путешествие по Африке еще не закончилось: пароход останавливался в Сафи, Масагане, Касабланке, Танжере. И, только очутившись в Гибралтаре, они могли сказать: прощай, Африка!

Миклухо-Маклай не торопился в Иену. После Канарских островов и странствий по Марокко вновь оказаться в привычной, набившей оскомину обстановке, хлебать суп и жевать творог за пять зильбер-грошей? Нет! Свободой нужно распоряжаться разумно. До начала зимнего семестра еще несколько месяцев. Это время следует употребить на дело.

Обстоятельства подсказывают вам, господин Миклухо-Маклай: пора выходить в люди! Еще год — и вы самостоятельный человек, закончивший Иенский университет. Но вы пока еще ничем не зарекомендовали себя в научном мире, ваше имя по-прежнему остается неизвестным человечеству. Не нужно думать, что участие в экспедиции, хотя бы даже в качестве помощника такого ученого, как Эрнст Геккель, что-то значит. Правда, еще на Лансароте вы составили весьма интересную работу «Классификация акул по Йог. Мюллеру», одобренную тем же Геккелем. Вы также открыли губку Гуанча бланка, старательно изучали мозг акул, ганоидов и костистых рыб. Но пока что результаты ваших работ не известны никому. Не систематизирован материал и по губкам. Не заставляйте ждать благодарное человечество!

Нужно отдать вам должное: вы не теряли даром времени. В вашей голове зародился новый грандиозный план, — по сути, лишь некая часть еще более грандиозного плана: вы решили, ни больше, ни меньше, написать капитальный труд по сравнительной анатомии мозга. Это будет своеобразная энциклопедия знаний в данной области, краеугольный камень в фундаменте науки о человеке. Все выше и выше взбираетесь вы по ветвистому «родословному древу» животного мира. Первую часть задуманного труда следует посвятить мозгу акул, вторую — мозгу ганоидов и костистых рыб, третью и четвертую — головному мозгу млекопитающих и последнюю — головному мозгу человека. Мозг человека — вот венец всего. Здесь кроется разгадка полноценности рас и видового единства человечества. Пусть человечество немного подождет, и оно будет вознаграждено. Подобной книги не бывало за всю историю науки. Со скальпелем в руках вы раскроете неведомые законы жизни человеческого мозга и ответите на великий вопрос Белинского: кто же подсмотрит работу мозга во время деятельности ума? Подсмотрят ли ее когда-нибудь?

Это вам велит Герцен «проследить жизнь от клеточки до мозговой деятельности».

Миклухо-Маклай хорошо понимал, что собранного материала еще недостаточно для того, чтобы написать подобную работу. Поэтому он решил осмотреть зоологические коллекции в музеях Европы. Он побывал во Франции, в Дании, Норвегии, Швеции.

В Швеции он узнал, что известный полярный исследователь Норденшельд собирается в новую экспедицию. Музеи остаются музеями. Нельзя изучать живое в засушенном и заспиртованном виде. Ледовитый океан!.. Вот она, естественная лаборатория. Целый океан никем не познанной, не изученной жизни… Университет подождет. В университет можно вернуться уже законченным ученым с богатейшим материалом. И тогда раскроются все двери…

Нильс Адольф Эрик Норденшельд, профессор Стокгольмской академии и заведующий минералогическим собранием государственного музея, человек лет тридцати пяти, с гладко выбритым подбородком и пышными усами, холодно выслушал Миклухо-Маклая, нетерпеливо дернул шнурок пенсне и сказал:

— Нет!

Со злыми слезами на глазах ушел Миклухо-Маклай от Норденшельда. Поездки по музеям, попытка попасть в полярную экспедицию — сколько времени потрачено зря!

Пора возвращаться в Иену.

Снова занятия в университете, лекции, анатомический кабинет. Еще более рьяно изучает он анатомию и физиологию человека. Опубликована его статья о рудименте плавательного пузыря у селахий. В иенском журнале появляется вторая его работа о губках Канарских островов. А вслед за этим он сдает в печать большую работу о мозге акул, ганоидов и костистых рыб. Это серьезное самостоятельное исследование с оригинальными выводами. В самом же начале работы двадцатидвухлетний Миклухо-Маклай разбивает укоренившееся истолкование отделов головного мозга рыб. Он бесстрашно бьет по таким авторитетам в данном вопросе, как учитель Геккеля Иоганн Мюллер и академик Карл Бэр.

Даже Гегенбаур убежден его доводами и срочно меняет текст второго издания своего учебника сравнительной анатомии.

Необычайно тщательная, детальная и прекрасно иллюстрированная работа, содержащая большой фактический материал!..

Миклухо-Маклай еще не может знать, что его труд по достоинству будет оценен в науке и навсегда войдет в список основных работ по анатомии мозга. Не мог он знать и того, что этой работой он проложит дорогу таким выдающимся ученым, как Бехтерев, Эдингер, Джонстрн.

Он не щадил себя. Опять разболелись глаза. Нервы взвинчены до крайности. Чай, только чай поддерживает бодрость. Нужно написать матери, чтобы выслала еще несколько пачек. Работать, работать… Работать как вол, без передышки…

И когда приходит письмо из Франкфурта-на-Майне, он долго не может сообразить, от кого оно. Гм, почерк женский. Ах, это та, белокурая… Августа Зелигман. Маклай мучительно припоминает, при каких обстоятельствах они познакомились. Он рассказывал ей о своих скитаниях по Марокко и Канарским островам. Словно объятые огнем каменистые хамады, пыльные финиковые пальмы, сверкающий снегами Тенерифский пик, и океан, бескрайный океан… Она слушала его с расширенными глазами, смотрела на него с обожанием, как на существо из неведомого мира. Должно быть, у нее пылкое воображение, у этой Августы…