Страница 9 из 63
В начале Предисловия Цураюки определяет самую суть «японской песни», родовые отличия вака. В его понимании творчество — процесс органичный, естественный и спонтанный. Люди слагают стихи так же, как поют свои песни лягушки, птицы, насекомые. Не случайна и метафора, уподобляющая сердца людские семенам, из которых произрастают бесчисленные листья слов. Вся философская триада Земля-Небо-Человек объединяется творческим порывом: чувство преображается в слово, порождая Красоту и приводя тем самым в движение весь мир, внося в него мягкость, изысканность, утонченность.
Прямо или косвенно Цураюки постоянно подчеркивает коренное отличие «японской песни» от классической китайской поэзии, столь хорошо знакомой его современникам. Первая — плод иррационального лирического вдохновения, мгновенного эстетического переживания, вторая — глубоко продуманное движение души, рациональное построение, мысль, облеченная в форму стиха.
Как отмечает Н. И. Конрад, «положения Цураюки — канон для всей последующей истории воззрений японцев на свою поэзию. Они альфа и омега эстетики художественного слова в Японии. Последующие писатели могли их развивать и объяснять, но не менять и не добавлять».
Во втором разделе Цураюки набрасывает схему развития японской поэзии с древнейших «доисторических» времен, или с Века Богов, до начала Века Людей, то есть реального исторического времени. Он приводит общепринятые для его эпохи мифологические версии рождения вака, приписывая первые песни — танка — богу Сусаноо, затем придворному сановнику корейского происхождения Ванни и т. д. В действительности, конечно, не приходится сомневаться, что песни существовали с глубочайшей древности, а оформились в жанр вака с устойчивым размером 5-7-5-7-7 тоже настолько давно, что установить какие бы то ни было реальные даты и имена здесь попросту невозможно.
Далее, переходя к классификации видов вака, Цураюки, а вслед за ним и Ёсимоти, заимствуют названия категорий из традиционной китайской поэзии и старательно пытаются рассортировать все многообразие вака по шести разделам. Однако деление получается настолько искусственным, что сам Цураюки все время поправляется, стремясь привести более убедительный пример, а в конце своей «таблицы» разочарованно замечает: «Впрочем, едва ли всю поэзию можно разделить на шесть видов». И в самом деле, шесть категорий, которые, «как казалось составителю, должны подвести теоретическую основу под поэтический фонд антологии, не имели никакого реального значения для читателей ни в X веке, ни в последующие столетия. Их можно с полным правом назвать данью «китайской учености», от которой Цураюки и Ёсимоти почитали долгом отталкиваться.
Возвращаясь к роли вака в современном обществе и с сожалением говоря о продолжительной поре упадка «японской песни», Цураюки углубляется в ход творческого процесса: перечисляет тематику вака, рассуждает о ее эволюции, упоминает имена прославленных поэтов. Хронологически Предисловие охватывает три периода в истории японской литературы: 1-е доисторических времен до 686 года, связанный с выходом «Анналов Японии» («Нихонги»); II — с 686 по 763 год, связанный с выходом первой великой поэтической антологии — «Собрание мириад листьев» («Манъёсю»); III — с 764 по 905 год, связанный с творчеством классиков за последние полтора века перед составлением «Кокинвакасю». Хотя все свои соображения Цураюки излагает в конспективной форме, из них отчетливо вырисовываются контуры поэтического мира древней Японии. В тематике стихов преобладают проблемы бренности мира, непрочности любви, превратностей жизни, воплощенные в образах увядающей природы. Именно в них и видит поэт щемящую «прелесть бытия» (моно-но аварэ), запечатлеть которую призвана вака.
Весьма кратко останавливаясь на творчестве поэтов «Манъёсю» Какиномото-но Хитомаро и Ямабэ-но Акахито, а затем обращаясь к лирике близких ему по времени и по духу «шести бессмертных» — архиепископа Хэндзё, Аривара-но Нарихиры, Фунъя-но Ясухидэ, инока Кисэна, Оно-но Комати и Отомо-но Куронуси, — автор Предисловия выносит немногословные и безапелляционные суждения о каждом. Любопытно, что у всех великих предшественников за последние полтора века Цураюки находит серьезные недостатки и высказывает свои претензии вполне недвусмысленно, подкрепляя их образными сравнениями: «по форме хороши его песни, но им не хватает искренности»; «сердечных чувств избыток, а слов недостает»; «форма у него не соответствует содержанию»; «значение слов смутно и смысл песни не всегда ясен от начала до конца» и т. д. О поэтах более поздних вообще говорится с презрением. Причины его суровости не совсем понятны. Во всяком случае о своих современниках и собратьях по перу Цураюки ничего подобного не пишет. Скорее всего, творчество «бессмертных» в его глазах — лишь основа, на которую должны опираться поэты нового времени, учтя все ошибки и недочеты.
В своих поэтологических штудиях Цураюки оперирует очень немногими категориями: «слово», «словесное искусство» (кото-ба), «форма» (сама) и «содержание», оно же «душа» или «сердце песни» (кокоро). Последнее, то есть «душа песни», играет главенствующую роль в поэтике наряду с категорией «истинности» или «искренности» (макото). Плюсы и минусы индивидуальной художественной манеры зависят от сочетания этих элементов. Однако в целом, если сравнивать с более прямолинейной и безыскусной поэзией «Манъёсю», в «Кокинвакасю» все перечисленные категории поэтики приобретают огромное значение, и совершенству, утонченности формы порой уделяется больше внимания, чем содержанию, которое нередко диктуется выработанным стереотипом.
В последнем разделе Предисловия Цураюки (а вслед за ним Ёсимоти) описывает обстоятельства создания «Кокинвакасю», называет имена составителей, объясняет принципы подбора стихов и композицию антологии. Сознавая масштабы проделанной работы, он высоко оценивает историческую роль «Собрания старых и новые песен Ямато». Пророчество Цураюки сбылось: «Времена меняются, проходят радости и печали, но неизменны письмена, запечатлевшие песни».
Как сложилась судьба «Кокинвакасю» в последующие столетия? В целом весьма благоприятно. С окончанием эпохи Хэйан, когда после жестоких междоусобных войн к власти пришли военные диктаторы — сёгуны династии Минамото — и лишили императора реального политического влияния, классическая японская поэзия не была забыта. Напротив, это даже способствовало ее возвышению: придворные аристократы в Киото (бывшем Хэйане) официально объявили себя хранителями древних традиций вака и единственными наследниками поэтов «Кокинвакасю». Усилия Фудзивара-но Тэйка в начале XIII века немало способствовали росту престижа и авторитета великой антологии. Вскоре «Кокинвакасю» обросла многочисленными комментариями, свод которых разбухал с течением веков. Вся комментаторская традиция, запечатленная в трактатах, получила название «Толкование Кокинвакасю» («Кокин дэндзю»). Именитые сановники спорили за право приобщиться к священному знанию. Расцвет «Кокин дэндзю» приходится на XV век, когда поэт Соги (кстати, выходец из незнатного рода) приложил немало усилий к оформлению комментаторского свода. Апофеозом культа «Кокин дэндзю» можно считать 1600 год, когда Хосокава Юсай преподнес императору Го-Ёсаю новую компиляцию из трех существовавших ранее сводов.
Сам Хосокава Юсай, владетельный даймё, считался большим мастером вака, но уникальность его, на взгляд современников, заключалась именно в знании «Кокин дэндзю». В том же 1600 году, в период кровопролитных смут, предшествовавших объединению страны, Юсай в течение двух месяцев держал оборону в замке Танабэ, осажденном превосходящими силами неприятеля. Его ученики, служившие при императорском дворе, сумели уверить монарха, что, если Юсай погибнет, сокровенные тайны искусства японской песни будут утеряны навеки. По настоянию императора осада была снята. Жизнь носителя традиций «Кокин дэндзю» была оценена выше военной победы.