Страница 48 из 95
Сегодняшняя трагедия русского народа усугублена тем, что национальный кризис, который возможен, вероятно, в любом народе, совпал с кризисом государственным, политическим, экономическим, социальным и т. д. Из такой «проваленной» ямы не каждый народ способен выбраться. Русский, я уверен, способен.
И. Шафаревич: Какие признаки надежды мы можем сформулировать? Было бы очень важно вот так же собраться и попытаться сложить вместе все признаки, дающие возможность надеяться на преодоление нынешнего кризиса.
В. Распутин: Даже разговор, который мы сейчас ведем, не случаен. Мы собрались не потому, что вдруг в голову ударило: давайте поболтаем о национализме, пощекочем нервы безродным космополитам. А потому, что избегать этого разговора стало нельзя, он напрашивается сам собой и напрашивается, стало быть, не на пустом месте.
Только ленивый не проходился в последние годы по русскому народу. Его смешивали с грязью, выставляли как варвара и зверя, отнимали у него право на какую-либо полезную самостоятельную деятельность. С чего бы такое дружное злобие? С того, что чувствуют в нем со страхом огромные нераскрытые возможности, которые, освобождаясь теперь от долгого теснения, могут взять национальное направление. Потому и такой мощный пропагандистский напор со стороны, которому угождает «отечественная» обслуга: скорей, скорей, пока не пришли в себя, задушить, ошеломить, развратить.
Внешне народ поддается этой обработке. Но это может быть только внешнее впечатление, впечатление от той части, которая относится к народным потерям. Они, потери эти, тяжелые, нет смысла их преуменьшать, они, возможно, составляют даже большинство физической массы, но сила народа не в численном большинстве, а в преимуществе правды, в духовном и моральном скреплении.
Нас беспокоит: народ безмолвствует и, вероятно, не способен себя защитить. Но, с другой стороны, это и неплохо, что до сих пор он не поддался на провокации, а их было предостаточно, и в спешке не наломал дров. Что происходит в его недрах — рентгеновские снимки не получить. Но в том, что в противовес накоплению капитала происходит накопление протеста против разрушения, распродажи и раздаривания России, можно не сомневаться. Лучше долго запрягать, но знать, куда править, быстрей доедем.
Сегодня заметно вступает в свою роль национальное чувство. Иногда у самых, казалось бы, потерянных людей, с головой ушедших в наживу. Они способны и забыть о существовании в себе этого чувства. И вдруг оно решительно заявляет о себе. И направляет «блудного сына» России в лоно отечественных интересов. В происшедшее политическое и гражданское размежевание, когда каждый из нас вроде бы определился окончательно, где и с кем ему быть, сегодня вмешивается такой фактор, как национальная мобилизация.
Это о признаках надежды. Продолжая же разговор о собственно национализме, я не могу отделаться от впечатления, что мы имеем дело с подмененным понятием, с тем, которое национализмом не является. Произошла эта подмена не сегодня, и самозваное значение национализма успело утвердиться на не принадлежащем ему месте, а значение подлинное вытеснено и не имеет возможности себя защитить.
То, что принимается за национализм, есть искажение национализма. А искажениями могут заканчиваться любые, самые чистые и красивые чувства. Любовь способна переродиться в эгоизм, достоинство — в самодовольство, вера в бога — в фанатизм. Но это не значит, что мы можем позволить себе не принимать любовь, достоинство и веру. Это дело культуры человека и общества — на добрых всходах не дать созреть дурным плодам.
Я считаю: если есть нация — есть и национализм, ее естественная, отличающаяся от других одежда, ее звуковой и образный инструмент, единая судьба, вера, сумма психических и физических качеств. Соединяющее народ чувство семейственности, инстинктивная тяга друг к другу, наложенная историей и природой культурная пигментация… И, наконец, общее настроение по устройству и направлению своей судьбы, наиболее полно выраженная жизнь предков в потомках…
Нет, национализм в настоящем — это не идея крови. Особенно в России, и в этом нельзя не согласиться с Вадимом Валериановичем. Кто будет замешивать национализм на крови, получит опасное блюдо. Это идея родства, культурной и духовной производительности, «самосиянности», по слову И. Ильина, «духовно-творческого акта». Все то, без чего нация даже при благополучном ее государственном устройстве высыхает и не способна оплодотворять саму себя. Словно бы истирается без необходимой смазки. Народ, не огражденный охранительной идеей, развеивается по просторам человечества.
Это у вас, Вадим Валерианович, в одной из ваших книг, кажется, в «Судьбе России», я нашел процитированные там слова Мих. Пришвина, которыми он признается, что при встрече с любой народностью, будь то француз, немец (а говорилось это, заметьте, в разгар войны, в 1943 г.), будь то татарин или мордвин, невольно чувствует их превосходство. Конечно, продолжает он, и в моем народе есть какое-то превосходство, но я об этом забываю, пленяясь достоинствами других.
Вот наша национальная черта, я знаю ее по себе. У нас массовым настроением не может быть: «Россия, Россия превыше всего». И не напрасно мы отмечаем подавленное национальное чувство, приобретенное в последние годы чувство национальной неполноценности. Причин здесь немало, в том числе заклинания на весь мир профессиональных русофобов, что заставило, вероятно, народ не только поразиться этой массированной атаке, но и внимательней вглядеться в себя. С разрушением прежней государственности событие произошло нерядовое: «тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Трубадуры, захлебываясь злобой ко всему русскому, не унимаются, и у народа это не могло не вызвать ответной реакции. Попробуйте жить, не обращая внимания, под постоянным градом насмешек, оскорблений, издевательств, под звуки беспрерывного матюгальника, под вонь отхожих мест, которые выдаются за культуру и мораль цивилизации.
Можно такое бесконечно выносить, ожидая, когда принюхаемся и притерпимся? Нет, нельзя. Народу, подающему хотя бы только признаки национального достоинства, нельзя было не отреагировать, во-первых, на антинациональную политику «своего» правительства, во-вторых, на агрессивный окраинный национализм бывших «братьев», тайно и явно давящий и изгоняющий русское население, в-третьих, на устроенную демократами нравственную помойку и, в-четвертых, на возводимый на Западе «новый мировой порядок» с его всеобщей денационализацией и идеей мирового правительства. В подобных «фронтовых» условиях неча на нашу дурную природу кивать. Сейчас мертвые в русских могилах — и те возмущены и требуют от нас спасительных действий.
Но действия эти должны быть именно спасительными, охранительными и восстановительными. И ни в коем случае не агрессивными, не переходящими на чужую национальную территорию. У нас достанет внутренней работы. Национализм сегодня заключается в вопросе: есть в России русские или нет? Русские без деформированного национального сознания, без трагических и невосполнимых нравственных и духовных потерь, с волей к расцвету, с душой, открытой всякому народу, но отказывающиеся раз и навсегда приносить себя в бесполезную жертву какому угодно братству.
Повторяю: как массовое сознание агрессивный, самодовольный, «физический» национализм у русских, в силу их национальных особенностей, мне кажется невозможным. Но искажения его, недоброкачественные, «опухольные» образования быть, разумеется, могут и, к сожалению, есть. С великим удивлением прочитал я недавно «позицию» Александра Баркашова, лидера «Русского национального единства», где он признается в своем преклонении перед политической фигурой Гитлера и готов пока в исключительных случаях для определения национальности применять метод обмера черепа. Есть и другие группы, малочисленные и маловлиятельные, но в эпоху плюрализма и анархии — с голосом. Это не национализм, это явление имеет другое название. Можно понять: оно вызвано силой отдачи от ударов по русскому самолюбию, но отвечать на подобное подобным не в правилах русского человека.