Войку, сын Тудора

Упорство схватки впереди все нарастало, но командующему уже нечего было здесь делать. Начальник авангарда Пири-бек, опытный воин, хорошо знал, как повести дальше бой, а Сулейман-паша уважал своих старых соратников и не донимал их мелкой опекой. Теперь место визиря было в центре войска, ибо нового нападения можно было ждать с любой стороны. Гадымб не стал спешить. И только когда мимо прожужжало еще одно ядро, многоопытный паша, помедлив еще минуту, повернул обратно всхрапывающего аргамака.

Воины ислама спокойно оставались на своих местах, повсюду готовые вступить в действие. Пищальники всех полков разожгли фитили. Слышались негромкие разговоры, кое-где — приглушенное пение молитв. Вид командующего, ноторопливо объезжавшего застывшие колонны, вселял спокойствие и уверенность в бойцов.

«Лучшее войско в мире», — с гордостью подумал Сулейман Гадымб. Он вспомнил тайный наказ падишаха — после быстрой и полной удачи, в которой оба не сомневались, закрепиться в Хотине и выслать отряды акинджи — пограбить украинные земли Польши и Венгрии, прощупать защиту соседей бея Штефана. У султана с обоими королями, правда, заключен мир, но, когда акинджиев отгонят, всегда можно будет извиниться за действия этих нерегулярных отрядов. А если соседи империи окажутся слабыми, что ж, это повод для перемены политики.

Командующий усмехнулся. Этих планов в войске не знал никто, кроме него самого. И так должно быть до самого Хотина. Бойцы ислама, особенно их начальники, слишком пристрастились к добыче, а богатство, если еще не изнежило их, породило страсть к золоту. Сулейман не может верить своим людям также слепо, как верили когда-то первые командующие османскими армиями, завоеватели Анатолии и Румелии. А тут еще — ненадежный Раду. Не отправить ли лучше смазливого князя к его мародерам? Нет, мунтянин должен быть под рукой, мало ли что может взбрести в его кудрявую голову.

Визирь и его свита заняли место в середине войска; к отрядам и полкам поскакали вестники, чтобы все знали, где находится паша. И потянулось ожидание — привычное для воина ожидание бог весть чего. Может быть, боя, а может — простого приказа двигаться дальше, если авангард быстро расчистит дорогу.

Приказ, однако, не поступал. Пушки у моста стреляли по-прежнему редко, но в устойчивом ритме, показывавшем, что прислуга продолжает работать без помех. Значит, все еще не взяты янычарами артиллерийские позиции ничтожной армии бея Штефана. Значит, случилось непредвиденное, чего давно уже не бывало с передовыми частями непобедимого войска Гадымба. Конечно, временная задержка вот-вот будет устранена. Но если бы можно было узнать, в чем дело, увидеть коварного врага! Если бы не закрыл эти враждебные холмы проклятый туман, бесплотный дух самого диавола!

Когда в бездействии прошел целый час, чувство необычности происходящего стало медленно проникать в сознание османов. Начало просыпаться беспокойство. Нет, это не был, не мог еще быть страх. Рождалась глухая тревога, требовавшая выхода в деле. Проснулась жажда действия, у самых нетерпеливых зашевелилась сдержанная ярость. Проклятые кяфиры сопротивляются! Неверные сами просят лютой смерти и получат ее!

Однако время продолжало тянуться над неподвижными османскими полками. Еще больше сгустился туман. И второй час битвы близился к половине, когда раздались наконец новые звуки — призывные вопли труб и настойчивый барабанный бой. Но это — как тут же поняли воины Сулеймана — были чужие трубы. И голос их, как ни странно, доносился с другого конца долины, оттуда, где должен был находиться турецкий арьегард.

Османы были храбры, но трубы врага привыкли слышать впереди. А тут еще — вынужденная неподвижность. И белая, густая пелена тумана, за которой, казалось, вовек не увидеть ни неба, ни овеянных славой полковых бунчуков, указывающих воину путь.

И еще — холодное дыхание невидимых, но плотно обступивших полки болот.

Тревога стала все быстрее возрастать в отрядах великой армии, беззвучно передаваясь от воина к воину, от шеренги к шеренге.

К Сулейману-паше внезапно подъехал Юнис-бек.

— Мой визирь, — склонился юноша, — Сараф-ага-бек целует твою священную руку. Перед бешлиями появились кяфиры бея Штефана и трубят наступление.

— Чего же хочет от меня софийский лев? — улыбнулся Гадымб.

— Дозволения ударить на врага, повелитель.

Сулейман на греческий манер с сожалением поцокал языком.

— Неустрашимый лев рвется в бой, — со скрытой насмешкой произнес командующий. — Но ведь они только трубят, мой Юнис, я тоже слышу это. Только трубят.

— «Уже за это кяфиров следует покарать», — так сказал Сараф-ага-бек.

Сераскер задумался. Он уважал храброго начальника бешлиев, но не одобрял его всегдашней горячности. Дело, видимо, не было таким уж важным, у воеводы молдаван никогда не хватило бы сил напасть на огромное войско Гадымба с двух сторон. Поэтому главной задачей оставался прорыв янычарами заставы, с тем чтобы можно было развернуть и ввести в сражение остальные соединения.

Однако Сулейман-паша, опытный военачальник, прекрасно чувствовал настроение своих людей. В этот час затянувшейся неизвестности, когда вера воинов может быть ослаблена беспокойством и особенно — бездеятельностью, оставлять в тылу армии пусть ничтожный, но дерзко заявляющий о своем присутствии вражеский отряд было опасно. Слишком уж все напряжены. Наглых кяфиров следовало прогнать, даже если они не собирались атаковать. Для этого, правда, не следовало использовать отборных воинов-бешлиев, десятитысячный отряд которых составлял лучший резерв армии и вступал в дело только при серьезной опасности, довольно было бы двух сотен акинджи. Но менять местами соединения на узком шляху в тумане тоже было бы неосторожно. Пусть уж пнет кяфиров норовистый Сараф-ага-бек, софийский лев. Надо надеяться, буйный воевода будет все-таки благоразумен и не ввяжется в эту малую схватку всеми силами, тем более — самолично. Будь Сараф-ага здесь, визирь не постеснялся бы строго его предостеречь. Однако делать это через храброго, но слишком юного бека, нельзя.

— Скажи паше, мой Юнис, пусть пошлет пять сотен аскеров, — отдал командующий приказ, подсказанный его умом и опытом, но оказавшийся роковым.

— О, повелитель! — Юнис-бек поднял на Сулеймана умоляющий взор.

— Да, — улыбнулся Гадымб. — Пусть Сараф-ага-бек назначит тебя, мой львенок, начальником этого отряда.

15

Вместе с воеводой на вершине лесистого холма, где собирались главные силы войска, осталась небольшая свита. Но эти люди были боярами Штефана Великого, его соратниками: господарь не держал при своей особе трусов. Когда грянул страшный боевой клич семи тысяч атакующих янычар, ни один из витязей князя не повел и усом, хотя никто ни разу еще не слышал в этом крае такого рева. Только старый Оана, вельможа древнего рода, тяжело слез с коня и пал перед князем на колени.

— Пусть бесермен вопит, — сказал старик, — пусть услышат его ярость и злобу правые небеса, сиятельный государь! А ты, господине, стой твердо на земле дедов. Бояре и войско, княже, — мы ляжем как один за твое величество костьми, и не одолеть тебя поганым во веки веков.

— Да будет так, спасибо, пане Оана, — ответил Штефан, наклоняясь в седле и поднимая седовласого магната. — Пусть падем мы сегодня все — слова твои останутся детям и внукам, как наследие доблести твоей и веры.

Двое других старовельможных бояр, паны Жуля и Нан, незаметно обменялись мрачными взглядами. Но Штефан, и не видя этого, знал думы и чувства «белой кости» своей страны. Интриги и ссоры этого богатого спесью, но убогого умом и сердцем мирка, словно стена, закрывали от него вселенную, и даже такую опасность, как нынешняя, эти слепцы не могли на ней рассмотреть. Погрязшие в сварах бояре не видели, что на Молдову идет не просто вражья рать, какие уже вторгались не раз, а нечто новое и по-настоящему страшное, как этот неслыханный боевой клич. Что надвинулась армия огромной империи, слитная, как сталь кувалды, сильная не только числом и единством, но и умением, и огромным опытом, и обильным, испытанным в боях вооружением, какое и не снилось его войску земледельцев и пастухов. Не поняли еще молдавские родовитые паны, что в этой армии нет своевольных вельмож и подспудной борьбы, способной ослабить ее порыв, как в войсках европейских императоров и королей. Даже теперь, когда невиданная дотоле сила грозила наступить маленькой Молдове на самое сердце, в его земле были бояре, видевшие в турках помощников и союзников в их неутихающей борьбе с князем. Глупцы, способные поверить, что османы, в уплату за измену, могли бы их сделать хозяевами страны.