Войку, сын Тудора

— Вот ты и постиг сию премудрость, — сказал князь. — Держись же ее, слушайся совести, начальствуя над людьми. Русич даст тебе мой лист — к их милостям Думе и Германну; будешь для начала у панов белгородских пыркэлабов помощником, третьим капитаном в крепости. А пойдет пан Тудор на покой — примешь чету его милости.

— Спасибо, государь, — отвечал Войку с тайным вздохом облегчения; слава богу, разговор пошел о делах.

— Ты хотел бы, наверно, забрать в Четатя Албэ жену, — продолжал князь. — Повремени еще, витязь, это просьба, а не приказ, просьба родича, — сдержанная сердечная улыбка осветила лицо воеводы. — Княгиня Мария, боюсь, тяжко больна. Пусть племянница побудет с нею еще в Хотине, а потом — в Сучаве, все устроится.

— Твоя воля, государь, — молвил Войку.

— С рассветом, пане капитан, изволь отправляться. — Штефан встал, положил Чербулу руку на плечо. — И береги своего турчонка, побратима; неделю назад я обещал Иса-беку отправить, не мешкая, сына на лиман, да не смог. Доставишь в целости, на тебя — надеюсь.

Несколько мгновений Штефан-воевода следил еще в окно за тем, как Чербул твердой воинской поступью, звеня оружием, шел по двору к коновязи, как садился в седло. Войку не был уже юнцом; бои и походы, к счастью, быстро сделали из белгородского мальчишки мужчину, способного постоять за родную землю, за близких своих, за свою честь.

Воевода вернулся к большому столу, на котором была расстелена драгоценная карта Земли Молдавской, громоздились письма и грамоты — на пергаменте и бумаге. Есть еще впереди дела ратные; но пошли уже чередой заботы, обычные в дни мира, хотя и не менее беспокойные, чем иные военные будни. Опять начнутся тяжбы алчных бояр с общинами воинов-пахарей, взаимные нападения боярских отрядов и крестьянских дружин. Рабы, подневольные, холопы, не вынеся хозяйских плетей, потянутся снова в кодры, к лесным братьям-лотрам. Начнут снова плодиться по всей стране разбойничьи шайки; придется ловить их, казнить без жалости, охранять от них города, дороги. О чем только — в тихие дни мира — не доносят господарю ворники, пыркэлабы, апроды и капитаны, бояре — начальники цинутов! Боярин, повздорив из-за наследства, убил брата. Скутельник зарубил отца, застав его со своей женой. Дружина княжьего села напала на село монастырское, пожгла дома и хлеб, побила людей и угнала скот. Люди, люди, на что же поднимаются ваши руки! Неужто для этого бог сотворил Адама, был распят Иисус! Конечно, сие — работа дьявола; но почему не кладет ей конец всемогущий господь?

Штефан перекрестился, отгоняя кощунственную думу. Разве не от бога дана Земле Молдавской чудесная сила, благодаря которой так быстро излечивались ее раны, и страна, едва схлынет нашествие, расцветает опять! Это чудо — только от бога. За это диво надо благодарить господа каждый день и час. Штефан выглянул в сени, велел позвать главного дьяка.

— Я велел, пане Тоадер, возвести на месте битвы в Белой долине малый, но добрый божий храм, — объявил князь. — И хочу ныне составить надпись, — о том, что случилось в месте оном в нынешнем году.

— Пойду, государь, напишу, — отозвался Тоадер-дьяк. — Через час принесу.

— Бери бумагу и пиши здесь, я буду говорить, — сказал воевода.

Грамматик-воин повиновался.

«Во дни благочестивого и христолюбивого Штефана-воеводы, — легли на чистый лист первые строки, — милостью божьей господаря Земли Молдавской, сына Богдана-воеводы, в году 6984, а господарства его текущего двадцатом, поднялся могущественный Мухаммед, царь турецкий, со всей его восточной силой, и еще Басараб-воевода, нареченный Лайотою, пришел с ним со всей Мунтянской Землею, и дошли до места сего, именуемого Белой Речкой. И я, Штефан-воевода, вышел им навстречу и сотворил с ними великий бой, в месяц июлю 26 дня, и волей божией…»

— И волей божией было спасено воинство наше христианское от поганского меча, — нараспев продолжал дьяк. — И, собравшись с силой…

— Пишу правду, — оборвал его Штефан. — «И волей божией были разбиты христиане погаными, и пало там великое множество воинов Молдовы. В ту же пору татары тоже ударили на Землю Молдавскую с другой стороны. И посему…»

Строгие строки продолжали выстраиваться на листе веницейской бумаги, скорбные, но правдивые, чтобы возгореться яркими букиями на стене будущей часовни. Дабы потомки во все времена помнили, что произошло в месте том, ведали истину, знали имена павших, берегли их славу.

46

По старому шляху к морю двигалось, держась поближе друг к другу, великое множество путников. Ехали капитан Чербул, рыцари Михай Фанци и Велимир Бучацкий, Юнис-бек и другие витязи — вместе с аркебузиром Клаусом, молодым оружейником Перешем, Стасом-оруженосцем, с немалым числом иных слуг и ратников. Люди ражего капитана Молодца, щеголявшие добытыми саблей богатыми доспехами и платьем, разделились на сотни, открывая и замыкая многолюдное шествие. Капитан Чербул с друзьями держался сразу за головным отрядом. За ними следовала пестрая толпа случайных попутчиков — ремесленников, странствующих музыкантов, мастеровых, фокусников, шарлатанов всех мастей, наемных ратников, цирюльников и лекарей, искателей приключений и счастья. На мулах и смирных лошадках тряслись попы, ксендзы и монахи.

В середине поскрипывал колесами большой обоз. Война перекрыла торговые шляхи; в Брашове и Снятине, Кымпулунге и Каменце — у всех рубежей Молдовы — скопилось огромное множество товаров, ждавших часа, чтобы излиться могучим потоком по привычным руслам. Сто тридцать больших моканских возов, загруженных мешками, тюками и ящиками, укутанных от непогоды и злого глаза воловьими шкурами, двигались к заветной гавани Монте-Кастро, где ждали их нетерпеливые покупатели, перекупщики, патроны морских судов. Степенные хозяева, юркие приказчики, строгие управители торговых домов не спускали с возов недреманного ока; купеческая же молодежь нет-нет да и бросала завистливый взор на шумную компанию рыцарей, во славе победителей гарцевавших впереди. Из Брашова, как издавна повелось, везли ножи, замки, стремена, шпоры, веревки, шляпы, плащи, пояса, зеркала, сбрую, украшения для модниц и щеголей, веера и гребни, притирания и румяна, снадобья от разных хворей. Из коронного города Лиова — посуду из бронзы, меди, серебра и олова, затейливые ларцы, резную данцигскую мебель, тисненые и раскрашенные кожаные панели, подобные изделиям мастеров иберийской Кордовы, а потому называемые кордибанами; они должны были украсить стены в покоях князей, бояр и богатых горожан.

Рыцарей на протяжении целого дня провожали Кейстут и Русич. Когда вдали показался Днестр, товарищи простились. Влад возвращался на службу в стан господаря, устроенный близ мунтянских переправ, молодой литвин — в Сучаву. К чему приведет нежданная страсть, ниспосланная русскому витязю с берегов Немана? К еще одному неравному браку — навряд ли, семейство князя теперь — начеку. Это будет, скорее, несчастная любовь; Войку заранее сочувствовал молчаливому боевому другу, которого так хорошо понимал.

— С Чербулом все ясно, он едет домой, — подтрунивал над Велимиром Михай. — А твоя милость, пане-брате?

— Хочу искупаться в море! — хохотал Бучацкий. — Ласковом и теплом, как ваше Черное! Надоели северные моря — бррр! — отряхнулся он от воображаемой студеной волны. — Да и Стасик искупается, он морей не видел вообще. — Не правда ли, пане Стас? Если же говорить серьезно, — продолжал поляк, — хочу поклониться могиле великого человека и мудреца, построившего государю Штефану эту крепость. Хотел повидать его милость в его славной крепости, да вот не пришлось.

Мудрого венецианца, мессера Антонио Зодчего, действительно, в это лето не стало. О том, как это случилось, рассказал прибывший из Четатя Албэ гонец пыркэлабов.

К городу, сразу после Белой долины, подошел турецкий флот. Пятьдесят тысяч янычар, азапов и сейменов с нарядом осадных пушек и стенобитными пороками, под командованием Гедик-Мехмеда, сожгли и разрушили посад, осадили твердыню. В крепости, под началом Думы и Германна, оставалась только тысяча воинов — чета капитана Боура. Вооружились многие жители — молдаване, армяне, генуэзцы; на стены встала еще тысяча бойцов. И этой силе, едва хватавшей на то, чтобы растянуться негустой цепочкой вдоль бойниц и зубов исполинской крепости, удалось отбить все приступы. Гедик-Мехмед пытался было устроить долговременную осаду, чтобы сам голод-бек принудил белгородцев к сдаче, как заставил в прошлом году покориться защитников Мангупа. Но буря на море разбросала его флот, разбила многие галеры. Гедик-Мехмед едва сумел поместить свое воинство на оставшиеся суда и убраться в Варну, откуда приплыл.