Страница 6 из 8
Взрыв в доме Верховного правителя в Омске
(Дом принадлежал Батюшкову)
11-го марта 1919 г. Адмирал уехал на фронт и в этот же день предполагал вернуться с дневным 4-х часовым поездом. Мне приказано было с ним не ехать, а к 6-ти часам вечера 11-го марта приготовить обед, на котором должны быть: Высокий Комиссар Великобритании Шарль Элиот, представитель Франции граф Мартель, японский ген. Ой, премьер Петр Васильевич Вологодский, Нач. Штаба Ставки ген. Д. А. Лебедев, ген. Нокс, Атаман Дутов.
Ночь перед 11-м я не спал, будучи дежурным, и потому лег отдохнуть, приказав меня разбудить в 3.30 дня. Меня разбудил Николай Чудотворец без нескольких минут 4 часа. Быстро одевшись, я спешно поехал, боясь опоздать к поезду. Не доезжая до станции, я услышал страшный взрыв, который оказался в доме Верховного Правителя... Было 4 часа и 15 мин., т. е. время, в которое всегда и точно Адмирал входил в караульное помещение. По милости Николая Угодника, поезд опоздал, чего никогда не бывало. Странной была точность совпадения времени взрыва с установленным неизменно временем ежедневного входа Адмирала со мной в караульное помещение. Еще более странным было объяснение чинов караульного помещения причины взрыва: «Взорвались ручные гранаты, сложенные в 40 ящиках». Злоумышленность ясна, как день! Взрывом причинены большие разрушения в караульном помещении и в конюшне. Были убитые и раненые люди и лошади. В моей комнате, которая была рядом с караульным помещением, было вырвано окно и часть стены в углу, весь пол покрыт кирпичами и известкой, на подушке грум-гржимайловской кровати лежала глыба кирпича в цементе. В углу над моей головой на полочке невысоко стоял Образ Николая Чудотворца в киоте, а перед киотом висела лампадка. Стекло в киоте оказалось треснутым, из угла в угол, но не выпало из киота, а лампадка теплилась перед Образом, о котором я только что упоминал и который мне подарил Адмирал с условием зажигать всегда перед Образом лампадку. Взрыв произошел точно через 20-25 минут после того, как я проснулся. В случившемся почему-то я тогда почувствовал плохое предзнаменование и от этого чувства не мог очень долго избавиться. Вскоре после взрыва охраной Верховного Правителя был заподозрен солдат в личном конвое Адмирала, живший в комнате рядом со спальней Адмирала. С моей точки зрения это было недопустимо и не было необходимостью. По произведенному обыску у этого солдата личного конвоя оказался сундук с двойным дном и при вскрытии потайника оказалось в нем:
1. Печать комиссара Сов. Раб. и Солд. Депут.
2. Бланки того же совета.
3. Удостоверение, подтверждавшее, что владелец этого сундука есть действительно комиссар Красной Армии.
Адмирал его простил и исключил из охраны. В конце апреля 1919 г. был парад Симбирского уланского полка (новое название полка после революции), и Адмирал вручил бывший Штандарт Литовского уланского полка его командиру, ротмистру Ошанину, который впоследствии к моему величайшему удивлению ушел с женой (урожденной Хвощинской) в СССР. В том же апреле, вскоре после парада Симбирского полка, в городе Омске произошло восстание. Точно никто не знал, кто его начал и в какой части города, но Адмирал получил сведения, что предположен его арест. Адмирал приказал мне никого не подпускать к дому, а по идущим войсковым частям по направлению к дому открывать огонь из винтовок, пулеметов и легких орудий. Через небольшой промежуток времени после разговора Адмирала со мной я, находясь на улице, увидел по дороге от места к нашему дому конную часть, по-видимому, казаков, и впереди легковой автомобиль. В момент конвой выкатил пулеметы и легкие орудия на дорогу, и конная часть, окружавшая мотокар, около 50-ти человек, быстро повернула назад и скрылась. Я, начальник конвоя и его команда подбежали к мотокару. Я, вооруженный винтовкой, открыл дверь машины и в ней к своему чрезвычайому удивлению увидел Командующего Омским Военным Округом Генерала Матковского. Направив дуло винтовки на генерала Матковского, я сказал: «Именем Адмирала я Вас арестую. Потрудитесь выйти из машины и следовать в дом Его Высокопревосходительства». При мне Адмирал спросил ген. Матковского: «Что это все значит? и... как он позволил себе появиться с воинской частью около дома его, Адмирала, тогда как его место в случаях восстаний, Гарнизонное Собрание?» Произошло какое-то замешательство, и Адмирал приказал шести чинам конвоя идти и продолжать охрану дома, которая лежала на мне, и потому вышел и я из дома Верховного Правителя. После очень длительного разговора, телефонных звонков ген. Матковский уехал. Подробности происшедшего меня не касались.
Наступало время, когда, без особой интуиции, чувствовались подлость, мерзость, грязь, зависть и сребролюбие — близость к концу борьбы добра против зла... Всю ночь дежуря, я слышал шаги Адмирала. Перед рассветом, держа в руках бланк телеграммы с лентами Юза, вошел он ко мне в дежурную комнату и сказал; «Вот, Владимир Васильевич, прочтите; близок конец всему». Я прочитал наивную в своей наглости телеграмму из Женевы. Адмирал, после того как я прочел, сказал мне: «Я знал с самого первого дня выраженного мной согласия все то, что мне придется пережить и чем все это кончится. Требование этой телеграммы— издевательство, на которое не хотелось бы и отвечать... Передать генералу Жанену всю власть военного начальника, во главе с которым войдут в Москву победители коммунистов! Кроме нарушения суверенных прав России — детская то насмешка над разбитыми силами добра. Мой отказ, который я пошлю генералу Жанену, будет чреват последствиями... завтра будет начало продуманного и решенного конца».
С середины лета 1919 г. неудачи усилились и на фронте и особенно в окружении Адмирала. Адмирал с трудом переживал одиночество среди пропаганды и измены, безусловно вспоминая то былое, когда было сказано: «Кругом меня трусость, предательства и измена!» Очевидно, в истории бывают моменты, когда не в силах одного человека преодолеть окружающее — не это ли заставило Адмирала просить многих русских людей приехать к нему в Омск и помогать ему?.. Просил Ген. Хорвата, просил князя Кудашева (Посла в Китае), просил Бахметьева (Посла США), просил посла в Японии Крупенского, просил Ген. Деникина предлагать офицерам генерального штаба ехать к нему, морскому эксперту мирового масштаба, но не военному, армейскому. Писал во Францию, в Германию, в Англию, в Америку — видным людям по политической, общественной и экономической деятельности... Но голос Адмирала оказался вопиющим в пустыне...
Только один, профессор Николай Николаевич Головин, бывший Гродненский гусар, приехал из Франции в Омск к Адмиралу. С Ген. Головиным я встретился во время 1-ой мировой войны в штабе Ген. Левицкого в Островце, где Ген. Головин был генерал-квартирмейстером и тогда, по приглашению его, я жил с ним в его комнате, где жил еще, тоже Гродненский гусар, П. П. Дурново. Ген. Головин за исполненное мной его поручение представил меня к награде Св. Анны 4-й степени, которую мне вручил в Келецком госпитале Командующий 4-ой Армией Ген. Эверт, у которого я был по выздоровлении старшим личным адъютантом и оставался все время пока Ген. Эверт был Главнокомандующим Западным фронтом. В Омске, по приказанию Адмирала Колчака, я встречал Ген. Головина, и теперь Николая Николаевича, бывшего в штатском, — я не узнал в глубоком старике, тяжело опирающемся на палку. Ген. Головин меня узнал и напомнил мне о награде и о жизни в Островце. Ознакомившись с положением фронта в штабе и объехав многие позиции, он сказал Адмиралу: «К величайшему сожалению мой приезд в Сибирь к Вам, Александр Васильевич, подобен вызову врача к больному, у которого остановился пульс». Ген. Головин в глубокой печали распрощался с Адмиралом и уехал во Францию. На меня его отъезд произвел впечатление отъезда с похорон.
Особенно тяжело Адмирал переживал поведение Атамана Семенова, попавшего а лапы японских войск, по распоряжению которых Семенов не пропускал оружие и вообще военное снаряжение, идущее на помощь Адмиралу, за что Семенов и был прозван Адмиралом: «Соловьем Разбойником»!