Страница 51 из 52
Сколько так времени простоял Петр Кирилыч, он и сам не знал хорошенько. Дом плясал, как пьяный мужик, и, кажется, сама земля под Петром Кирилычем шевелилась. Должно быть, от усталости потом да от страху приник Петр Кирилыч к алтарной ступеньке и так, забывшись, пролежал неведомо сколько времени.
*****
Когда же очнулся Петр Кирилыч, было все тихо.
Алтарные двери были раскрыты, по полу стлался ладанный дым, лампады и свечи горели на полном свету, а рядом с Петром Кирилычем в подвенечном наряде лежала Маша в парчовом гробу. Лицо чуть потемнело, и у губ заблудилась скорбная улыбка, словно живая в призрачном свету от свечи, стоявшей у нее в головах.
- Жди, сынок, теперь часа воскресения! - услыхал Петр Кирилыч за собой тихий голос и, испуганно обернувшись, увидал Спиридона, облаченного в ризу.
*****
Хороший был мужик Спиридон Емельяныч, а, видно, так и не удалось ему попасть во святые, ни во что, видно, пошло все его усердие, потому что иначе все по-другому бы кончилось: Маша в свой час проснулась бы, и Петр Кирилыч по-хорошему дожил с ней век, Спиридон бы дождался внучат и умер не столь страшной смертью, как о том рассказывал Петр Кирилыч.
По его словам, дальше вышло все так.
С появлением Маши между Петром Кирилычем и Ульяной как бы без слов обозначился мир. Вместе обедали, вместе садились утром за чай, хотя за столом, по Спиридонову уставу, больше молчали - за едой нельзя говорить. Каждый был при своем деле: Спиридон молился над Машей, Петр Кирилыч на мельнице, Ульяна круглый день по хозяйству - стирала на них, варила постные щи и в мужские дела не совалась.
Спиридон даже повеселел немного первое время, как удалось ему Машу с погоста спроворить, хотя, как это сделал, ни словом Петру Кирилычу не обмолвился, и если заводил разговор, так больше всего по хозяйству, думая, видно, в тайне души своей совсем о другом.
Говорили как-то они с ним о том да о сем, вдруг по двору пробежала Ульяна.
Спиридон разговор оборвал, забрал бороду в рот и потом ни с того ни с сего сокрушенно добавил:
- Плотен мир, Петр Кирилыч, и непреоборим!
Даже сынком не назвал.
Петр Кирилыч хоть и догадывался, в чем тут все дело, но виду Спиридону не показывал, да и рад был, пожалуй, потому что и сам с этой стороны Ульяны боялся: как-никак, а… плоть!
Может, так все и пошло бы у них по-хорошему: Петр Кирилыч дождался бы пробуждения Маши, а Спиридон потом уж как-нибудь отмолил бы свой невольный грех на старости лет, если бы однажды тоже под вечер, много спустя, не вышло у него с Ульяной что-то такое, о чем Петр Кирилыч не только не знал, но и догадаться не мог, потому что с утра в этот день виду никакого не было в Спиридоне: ласков был с Ульяной, попил, поел всего вдоволь и, по обыкновению своему, ушел в подполицу, день прошел, ни разу и не показался.
А под вечер, когда Петр Кирилыч собрался кончать и уставлял уже мешки по стене, вдруг по двору раздался Ульянин истошный крик, от которого от неожиданности у Петра Кирилыча захолонуло сердце. Выглянул он немного за дверь, видит: тащит Спиридон Ульяну за косу по земле, лицо страшное, волосы на глаза сбились, и на самые глаза упали волчьи хвосты, поддевка на обе полы распахнута, и ворот у рубахи на сторону отодран, откуда багровеет жутко волосатая Спиридонова грудь. Подтащил Спиридон Ульяну к самому плесу, схватил на руки, раскачал и забросил с плотины почти не на середину -только буль-буль пошло по воде!
Петр Кирилыч глаза руками закрыл.
Через минуту к нему вошел Спиридон и выглядел как ни в чем не бывало, спокойный, будто ничего не случилось, сел на мешки и о чем-то глубоко задумался, не глядя на Петра Кирилыча.
У Петра Кирилыча дух захватило, и страшился он Спиридона, и было ему отчего-то в эту минуту так его жалко.
Долго так Спиридон просидел, упершись в носок своего сапога. Потом с другого берега вдруг раздался смех. Спиридон подскочил к воротам, глянул туда и только равнодушно процедил себе в бороду:
- А я-то подумал, утопла!
На том берегу стояла Ульяна и обжимала воду с колен.
- Пойдем, сынок, - говорит устало Спиридон, - запирай покрепче ворота, пойдем… помолимся богу!
- Слушаю, батюшка, - радостно ответил Петр Кирилыч. Привык он за этот недолгий срок к молитве, к тому же в молельне лежала Маша, а с ней ему было лучше, потому что хоть и лежала Маша в гробу, но духу тленного от нее не было слышно.
*****
Никогда еще с таким рвением не молились Петр Кирилыч со Спиридоном: ни одна дырка на пенушках не осталась пустой, каждую лампадку оправили и подлили свежего масла. Спиридон звонил и будто чуял, что звонит последний раз, и потому словно этим звоном хотел оттянуть каждую минуту перед неминучей погибелью.
Петр же Кирилыч ничего не предвидел.
Что Ульяну Спиридон Емельяныч прогнал, так в этом он ничего худого не видел, а только для себя одно хорошее, а предположить с ее стороны какую-нибудь шкоду в месть Спиридону ему и в голову тогда не пришло.
Молился Петр Кирилыч, не чувствуя никакой усталости, слушал псалмы и молитвы, которые вычитывал Спиридон Емельяныч, и показалось ему, что Маша время от времени в гробу открывает глаза, посмотрит так на него со Спиридоном, улыбнется и снова лежит неподвижно, и крепко, если наклониться, у нее сдвинуты веки. Так Петр Кирилыч был занят этой игрой лампадного света на Машином лице, что всякое время потерял.
Только когда у образа Неопалимой Купины сбоку от Спиридона сильно зачадила лампада, он отряхнулся от своего оцепенения, шагнул было к иконе и обомлел: в первый раз так ярко бросились ему в глаза вычерченные золотом суровые слова по закругу, из которого смотрела скорбная мати:
"Огонь палящ творяй духи и слуги своя!"
С боков раскрыли на него страшные пасти два невиданных зверя, и, кажется, прямо на Петра Кирилыча из живого пламени летит с раскрытым клювом большая хищная птица - по правой стороне лестница, по левой врата, и на вратах тоже золотом надпись. "Иде же никто пройдет, токмо бог!"
Не раз видел Петр Кирилыч эту икону, но никогда еще не видел ее в такой яркости… Вот-вот языки пламени близко касаются Спиридоновой ризы, и из-под ризы у него уже сыплются искры и юлит струйкой дымок…
*****
Как тот грех стрясся, Петр Кирилыч сам не мог объяснить хорошенько. Мог и Спиридон обронить уголек из кадила, могла и Ульяна их подпалить, а то-то и другое могло вместе случиться, но Петр Кирилыч сам-то думал, что мельница сгорела со Спиридоном от пламени с образа Купины.
Сразу запахло сильно во всей молельне гарью, как из преисподней, и не успел Петр Кирилыч подбежать к Спиридону и тронуть его за плечо, как по всем углам побежали золотые огоньки, словно языки высунулись из всех щелей, из алтаря повалил большим клубом дым, напирая Петру Кирилычу в нос и все застилая перед глазами. Все сразу пропало: Маша, Спиридон, иконы - будто сошли с них святые и по чудесной лестнице ушли из молельни. Только в самую последнюю минуту, когда Петр Кирилыч бросился к выходу, он обернулся и услыхал слабый стон Спиридона:
- Беги, сынок, беги… Оставь меня, окаянного!
В это время выхлынул большой овчиной из яслей перед Спиридоном огонь и золотой цепью обвил Спиридоновы ноги.
*****
Едва выкатился Петр Кирилыч.
Мельничий дом дымился со всех сторон, и по крыше кой-где уже пробегали золотыми мышками в темноте огоньки.
Чуднее всего было то, что и сарай, и пристройки были тоже по крышам в дыму и изнутри мельницы исходил свет и неторопливо потрескивало, но сообразить и во всем разобраться не было сил у Петра Кирилыча: он как бы в эту минуту немного срахнулся - вместо того чтобы бежать через мост в Чертухино сбузыкать народ, он опрометью бросился от мельницы вправо, через луговину, за которой в то время стоял дремучий, нехоженый лес.