Страница 37 из 52
- Ну как, сынок?.. Как? - говорит весело Спиридон Емельяныч, хлопая по плечу Петра Кирилыча. - Уразумел?
Маша оглянулась из угла на них и довольно затаила улыбку. Петр Кирилыч, однако, не нашелся ответить, смутился и сначала долго глядел на сапог Спиридона, потом что-то надумал, но ничего опять не сказал и только бухнулся Спиридон Емельянычу в ноги.
Поехал как-то Аким на Боровую мельницу жито молоть и по дороге от нечего делать стал перебирать в памяти, у кого и где есть на выданье девки…
Думает Аким об этом предмете, сидя верхом на мешке с прошлогодним зерном, и за недолгую дорогу додумался он до того, что набилось ему этих девок в башку больше, чем на поселки…
Такая пала мечта!..
То сидят они в глазах у него все, как на смотринах, то, как на чертухинской горке в Троицын день, ведут перед Акимом девичий круг, и Аким стоит посреди их голосистого круга и выбирает брату жену: девки все как на подбор, одна другой лучше, веселей и нарядней. Словом, никогда еще такой блажи с ним не приключалось, инда плюнул.
Смотрит Аким: лошадь стоит на одном месте и щиплет с хомутом у самых ушей с канавки траву.
- Ну, ты, балунья!.. - крикнул на нее Аким и хлестнул хворостиной.
"Девки стали ноне фыркуньи… в женихах роются, как поп в кадилах…" -начал Аким рассуждать сам с собой, зная хорошо, что без изъянца и не вековуху им за Петра Кирилыча теперь не дадут…
"Потому - поздыш!… - думает Аким. - А поздыш хуже в сто раз вековухи… Да уж, Петр Кирилыч, не спрашивай теперь: сколько те лет? - а спрашивай лучше: велик ли подклет?.. Жар упустил!.."
В это время телега свернула под горку, которая, как зеленая подушка, лежала на выезде из большого елового леса; на горке стоял молодняк, такой частый, что сквозь него на аршин, кажись, ничего не увидишь; за молодняком пошли береговые кусты, на кустах первые листочки, отчего и за Дубной березовый мельничный бор стоит как в зеленом дыму.
Повеселел Аким на лицо, когда на повороте гулко ударил ему в уши шум от падающей за плотину воды, и за этим шумом из березовой рощи вдруг громко закуковала кукушка.
"Должно, это она мне считает года! - подумал Аким про кукушку. - А может… кому и другому: любят кукушки возле мельницы жить!.."
Думает так Аким, и с его широкого, обросшего густой щетиной лица не сходит добрая улыбка, отчего мужичье лицо всегда делается словно умнее. Чтит мужик птицу-кукушку и мельницу чтит, потому что птица-кукушка знает хорошо, сколько мужик проживет, а мельница кормит его, мелет зерно на муку, а может, еще и потому, что под мельничным колесом живут водяные русые девки, и когда эти девки выходят на свет, они обращаются в птицу-кукушку!..
Присвистнул Аким и, чтоб проворней бежала, хлестнул кобылу под ляжку в пахи.
Скоро кусты на берегу Дубны поредели, сошли поближе к воде, чтоб прополоскать в ней свои захолодевшие за зиму руки, и на другом берегу, тут же около моста, горбато согнувшего спину, Аким увидал Боровую мельницу, крытую в щетку соломой; по соломе зеленела по скату мелкая травка; на князьке - покосившийся набок шпиль с вырезанным из железа коньком, и тут же большой открытый сарай с коновязью по боку.
Звонко запела вода в ушах у Акима, когда вкатил он на горбатый мост через реку: у мельницы жерновое колесо, нехотя и лоснясь ободом, вертелось со скрипом, и водянистая пыль столбом поднималась под крышу.
*****
Вот если долго глядеть на то колесо и слушать в нем пенье дубенской прозрачной воды, то и земля поплывет у тебя из-под ног, и мельница сама стронется с места, и за мельницей березовый бор, да и ты сам и все вместе с тобою поплывет неизвестно куда вслед за Дубной: такая уж это река и таких-то зевак и любят ее водяные русые девки!..
Только одна здесь беда: нельзя за мужика этих девок посватать.
Добро, как такая дубенская девка приглянет тебя средь белого дня, тогда ничего: где-нибудь неподалеку ты увидишь березу с расставленными набок ветвями или осину, на которой ни один листочек не будет покоен в эту минуту, а на самой верхушке будет куковать во весь голос кукушка: "ку-ку, ку-ку, ку-ку!.."… Ты только стой да считай, тогда будешь знать без ошибки, сколько лет еще проживешь, а вот если ночью, да к тому же в луну, ну, тогда берегись: наутро кукушка не будет сидеть на березе и куковать тебе на дорогу не будет, да тебе и самому это уж будет не нужно - тебя на дне у самой плотины будут сторожить две дубенские щуки или самый большой сом. Сом этот, милый, в воде может хвостом убить человека, вот у него какая силища!..
Так и будешь, значит, до скончания века сидеть.
Такая уж эта птица-кукушка: она и в настоящем-то своем виде, то есть когда она не дубенская девка, которая обернулась, выйдя из воды. в птицу-кукушку, а самая что ни на есть и на самом-то деле серая лесная кукуха, так и тогда она свои яйца кладет не как все птицы-домовницы, а в чужое гнездо.
Значит, так и выходит: не каждому и не всякая кукушка верно кукует, надо их уметь различать.
Верно кукушка кукует только тому, кого полюбит дубенская девка, потому что у этих девок тоже есть свой закон и над ними есть набольшая, самая, значит, главная девка, на манер как бы царицы…
Петр Кирилыч даже и звать как ее потом говорил, потому что он сам ее видел своими глазами… Конечно, теперь вот сказать, что была на Дубне-де такая царица, жила она под плотиной и звали эту царевну Дубравна, так едва ли… едва ль кто будет слушать и, наверное, уже не поверит!..
Еще в те поры один Петр Кирилыч все это знал и кукушек умел хорошо отличать, потому что Петра любили дубенские девки, а любили, должно быть, за то, что наши деревенские дуры брезговали им и называли: балакирь!..
*****
Аким подкатил к коновязи, как к крыльцу хорошие ямщики подъезжают - не смотри, что лошаденка - хвост да грива, - стоя в возу на ногах и протянувши руки с вожжами далеко вперед, тпрукнул и, как молодчик, спрыгнул с телеги на землю.
Неподалеку схоронился в старых березах с потресканной корой на стволах небольшой дом, обитый по лицу широким тесом и крашенный по тесу в голубую бледно-небесную краску, с окошками в белых налишинах высоко над землей -только достать человеку, с небольшим сбоку крылечком, у которого крутая тесовая крышка была похожа издали на две широкие ладони, сложенные на груди во время молитвы, как их рисуют на староверских иконах.
На застрехе сидели белые голуби по самому краю, выщипывая перья под крыльями, на теплую погоду хохлились, и только один голубок, сердито надувши зоб, громко ворковал, кружась на одном месте рядом с белой голубкой.
"Столоверский скит!" - подумал Аким, глядя на мельничий дом.
В это время на голубом крыльце скрипнула дверь и в двери показался приземистый старик в длинной поддевке ниже колен, в дверной косяк уперлась еле поседевшая скобка волос, и плечи, казалось, в двери были во весь их приступок.
Человек, разглядывая, кто это вкатил так на мельничий двор, приставил широкую, как заслон, руку к глазам, и, только когда ему первый крикнул Аким:
- Спиридон Емельянычу… всее наше почтение!.. Как здоровехонек? - он нехотя и неторопливо ответил:
- Доброго добра - там смелют!.. - постоял чуть, глядя внимательно на Акима, словно что хотел сказать, но потом, видно, раздумал и, повернувшись, громко хлопнул за собой обитой войлоком дверью.
- Медведина эдакий! Лишнего слова боится уронить!.. - сказал недовольно Аким, когда зачернела широкая спина Спиридон Емельяныча и весь он на минуту задержался в двери, словно ему назад в эту широкую дверь пролезть было трудно.
Аким взвалил на спину мешок, согнулся по пояс, чтоб легче было нести, и направился, переступая большими шагами, в дощатый приделок у мельницы, куда мужики сваливают зерно, подчас дожидаясь очереди на жернова.
Когда Аким заглянул в приделок, приоткрыв наглухо захлопнутую дверку в него, мешок сам у него выпал из рук и повалился на землю… Аким, не разгибаясь и не поднимая мешка, стоял в самой двери, потирая вспотевший лоб: в приделке на мешках с немолотым зерном, белый от мучной пыли - "Словно ангел божий!" - подумал Аким, - сидел ножка на ножку Петр Кирилыч, и рядом с ним, к Акиму спиной, тоже вся в муке с головы до ног, какая-то девка.