Страница 10 из 52
- Я тебе верю, Антютик, как родному отцу! - тихо говорит ему Петр Кирилыч.
- Да уж не обману!.. Пойдем-ка, Петр Кирилыч, тут у самого берега стоят большие кусты… нам-то все будет видно, а нас… не увидит никто!..
- Ну и хитер же ты, Антютик!..
- Полно, хитрей человека нет ничего на земле… потому и есть среди людей дураки… Ну да нам, Петр Кирилыч, нечего растабарывать… Ну-ка, пойдем!..
Взял Антютик Петра Кирилыча за руку и повел его по дороге, как ведет поп жениха к алтарю, спустились они под уклон, где поворот на мост через Дубну, и осторожно пробрались кустами…
В частой ольхе, словно в большой клетке, так и залились серебряным свистом, так и защелкали на хрустальных пальчиках соловьи, посходивши с ума от весенней теплыни…
Антютик раздвинул рукой частую сетку ивовых веток, и перед Петром Кирилычем раскрылась такая картина, от которой у него все завертелось в глазах. Петр Кирилыч чуть было не вскрикнул, но Антютик толкнул его в бок, и он только глубоко передохнул и схватился за сердце…
*****
Высоко плывет луна, как дорогая корона, и, как дорогие камни из этой короны, по всему-то небу рассыпались звезды… И Дубна подобрала их в своей зелено-синей воде и унизала ими сверху донизу речные коряги и пни, заплела в водяную траву-модарызник и положила на широкие ладони листьев от желтых бубенчиков, чтоб поглядеть на них, посчитать и полюбоваться…
Смотрит Петр Кирилыч: видно Дубну до самого дна, и по речному дну идет, как в Чертухине, широкая улица… Посыпана улица золотистым мелким песком, по сторонам, в берегах, под корнями кустов и прибережных деревьев, стоят избы по ряду, словно игрушки, и днем, верно, похожи эти избенки на коряги и пни, которые каждой весною смывает с плотины вода и разносит по берегу плеса…
А сейчас у них видны сбоку крылечки, князьки наверху и застрешки, на которых вместо голубей сидят пескари, а пескарь… известно, самая мелкая рыба, в сто годов вырастает она всего на вершок…
В маленьких окнах горит зеленый, как месячный луч на воде, огонек, и по всему видать, что в этих избах живут, хотя на крылечках и нет никого, и только сбоку каждой избы лежит по большому сому, пудов так на пять каждый, а то и поболе, у каждого сома ус по аршину и голова с большую корчагу!..
Видно по всему, что они сторожат, и со стражи этой им ни на шаг, почему и резвится и играет на месяце, переворачиваясь к нему и на бок и кверху брюшком, разная мелкая рыба: плотва, как щепки, унесенные в половодье с новой постройки; окунье по чайному блюдцу; как частые гребни, ерши; серебристые подъязки и язи, и в ладонь мельника Спиридон Емельяныча ширины - караси!..
А под самой плотиной еще светлей, чем под месяцем сейчас на лугу!..
Там стоит уж заправдашний терем: у широких ворот, в которые въедут сразу две тройки, стоят на часах две большие зубастые щуки, важно поводят они плавниками и хвостами чуть шевелят, завивая их полукольцом и уставя друг в друга неподвижно свои водяные глаза, и на глаза у них по широкому носу перекинуты за жабры слюдяные очки…
А в самом терему чистота, светлота и такое убранство!..
То ли уж это незримые для простого глаза, когда посмотришь так от пустого любопытства под речную плотину, что их не увидишь, висят прозрачные, унизанные бисером водяных шариков травы, то ли паутинные занавеси с рисунками на них невиданных птиц и зверей… - только сквозь эти занавеси за большими высокими окнами так и синеет и такая раскрывается слепительно-синяя даль, что человечьему глазу легко потеряться, будто там за ними уже не река, а шумит синее хвалынное море, с такими же городами и селами на дне, как и у нас, только, видно, живут в этих селах и городах не как мы, а совсем по-другому…
*****
Видит еще Петр Кирилыч, что в терему кто-то ходит взад и вперед, словно ждет кого и никак не дождется… Только ударил вдруг со всего маху по терему месячный луч, в терему все засияло, все загорелось, как в церкви на Пасхе в двенадцатый час, и посреди терема Петр Кирилыч хорошо разглядел величавую деву и такой красоты, какой Петр Кирилыч еще никогда не видал и никто теперь, братцы, уж не увидит…
Ни на лицо, ни на рост ее не поймешь…
Сказать, чтоб была она высока, так не скажешь, потому что и в самой Дубне не очень глубоко, сказать, чтоб была весела, так нельзя, - такая в ее синющих глазах тоска, печаль и тревога, каких ни в одних человечьих глазах не увидишь!
Зато тяжела у нее до самых золотых туфель коса за плечами и переливны ее синие очи, как крылья у птицы-дерябы… И по лазоревой ткани, закрывшей ей плечи и грудь, вышиты искусной рукой белые лилии и желтые бубенчики, и будто звенят они соловьиным звоном на тихом ходу, и белые лилии колышутся чуть лепестками, словно живые…
И такой покой на всем и тишина, даже речная волна в плотине и та присмирела, застыла и дальше уже не бежит, а только чуть трепещет зеленой своей чешуей, расправляя у ног ее речные мягкие травы…
*****
Но вот она остановилась и тихо махнула рукой…
Со всех сторон дубенского плеса важно поплыли большие сомы на середину реки, и кто куда бросилась перед ними разная мелкая рыба… Хлопнули у подбережных избенок засовы, и на речную песчаную улицу гуртом повалили дубенские девки, распустили на ходу за плечами густые зеленые косы, расправили зеленые из чистого шелку расфуфырки на белых руках, взяли друг дружку за руки и повели хоровод…
- И до чего же эти девки бывают красивы! - прошептал Петр Кирильгч Антютику в ухо…
- Такие, Петр Кирилыч, люди бывают, только когда друг дружку видят во сне: на самом деле они куда хуже!.. А что?.. Хороша?..
- Ой же, и хороша!..
- Хороша-то хороша… Она мне доводится, по-вашему, дочка… - шепчет тоже Антютик и улыбается на Петра Кирилыча.
- Дочка?..
- Зовут ее, Петр Кирилыч, Дубравна!..
- Она у них, видно, за главную?..
- Она, Петр Кирилыч, царица!..[11] Хотя цари это ведь только у вас, а у нас: и царь и псарь - почет одинаковый!..
- Ой же, и хороша!..
- Хороша Маша, да не наша… Эх, Петр Кирилыч, полно, друг мой сердешный: не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что не хорошо, да… хорошо!.. Ты, Петр Кирилыч, не по делу глядишь… Ты вот куда погляди!.. А то родниться с тобой у меня нету охоты: ведь у вас… все по сунгузу!..
Антютик развел ветки пошире с другой стороны от Петра Кирилыча, и в ту сторону полился из облака месячный свет, золото-зеленой куделью повиснув в тумане…
Феклуша села на прибережный песок, обхватила колени руками и уронила на них захмелевшую голову…
Страшно на воду взглянуть, страшно глянуть на месячное сиянье в воде. Чем шибче месяц на воду бьет, тем трудней разглядеть в ней что-либо простому человечьему глазу…
Но еще страшней ослушаться отца и приказа его не исполнить: бьет родительское проклятье в самое сердце!
Долго Феклуша просидела в том месте, куда указал ек Спиридон Емельяныч… Чуяла она, что во всем, что творится с ней сейчас, есть что-то такое, чего она никак не может понять… Только от этого непонятного чувства тянет поминутно оглянуться и… ахнуть! И противиться Феклуша в себе не чувствует силы…
Нагнулась она близко к воде и пристально заглянула в нее…
Четко видит себя Феклуша в зеленой воде, только никогда она себя такой не видала… В глазах словно травная зелень из-под плотины, когда под нее ударит рассвет, и на плече, как речная трава-модарызник на быстрой струе, колышется зеленая густая коса…
Перекрестилась Феклуша большим столоверским крестом, прочитала Живую Помощь два раза и встала на ноги, распрямившись вся под сарафаном, чтобы раздеться…
*****
Немудреную сряду раньше бабы и девки носили!..
Не было этих застежек разных везде, крючков да завязок, до бабы было добраться, как новую дверь отворить: дернул за скобку - и все в избе видно как на ладошке!..
11
11 Она, Петр Кирилыч, царица!.. - Представление о русалке как о царице довольно традиционно в русском фольклоре. Например, известна следующая "русальская" песня: