Страница 8 из 61
- А-а-а… Эн оно что, - щелкнул солдат.
Отвернулся, как будто ничего не заметил.
Марья подошла и поклонилась, платочек на голове поправила и грудь подперла рукой, чтобы не так заметно было волненье из-под ряднины.
- Аль уж вернулся, Михайлушка? - Голосок виноватый.
- А ты не ждала небось? - сердито ответил солдат, не повернувшись. -Где это тебя с такой рани нелегкая таскала?
- В церкву, Михайла… к ранней ходила! За тебя помолилась!
- Подумать только, праздник какой: молодой пономарь!
- Да что ты, Михайла, в уме?.. - всполохнулась Марья. - Мало что люди болтают, всех слушать, ушей не хватит. На-ка просвирку!
- Знаем мы эти просвирки - в середине дырки!
Марья ушам не верит: никогда до той поры ее Михайла и голосу не подавал, где была, куда ходила, как и нет его, старик очень тихий, согласный, вся и беда, что не в силе да пахнет от него по ночам как из могилы.
- Думала, ты в лес за грибами пошел… грибов принесешь… потому и печь не топила, а тут как раз зазвонили!
- Ямщик, должно, со звонками проехал! К тому же, дурья твоя голова, если уж врать, так навирай, чтобы угодить в рай: какие в таку пору грибы?
И в самом деле, нескладно это вышло у Марьи, совсем недавно снег только сошел, ну да в обиде у бабы месяц за месяц заходит и все сроки иные.
- Ладно, небось… отпирай избу да становь самовар! Мотри, Марь, у меня: я ведь тихий-тихий, а не гляди, что в тряпочку помалкиваю: я ведь все-е вижу!
- Михайл… побойся-ка бога!
- Чего ж мне его бояться: дело несь говорю!
Марья еле ключом в замок попадает, тычет, а сама утирает глаза, и за слезой ей не видно, что держит ключ кверху дужкой, не протыкая в лазок.
- Напраслина, Михайла… видит бог, напраслина!
- О… о… напраслина!.. А кто же тебя мял сейчас за углом?
Марья выронила ключ и схватилась обеими руками за щеки, смотрит во все глаза на солдата в Михайловом виде, не зная, куда ей кинуться лучше: ругаться или смеяться над стариком, потерявшим всякий разум от подозренья.
- Сам видел: руки вот так и расставил… иди, дескать, к своему старому черту, а я вот не пущу… Хорошо, что столкнула!
- Что-о? - протянула Марья. - Что эта?.. Уж не в писании ли вычитал?..
- Да то… вот что… могла бы где-нибудь подальше от дома! Не срамила бы дом!
- Глаза те, старый слепень, напучило!
- Ничего не напучило - сам видел!
- Да что ты видел-то?.. - заходили Марьины скулы, вот лопнут не то от злости, не то от смеха. - Кого?..
- Пономаря! - расстановисто ответил солдат.
- Пономаря-а? Да он же на Пасхе с колокольни свалился!
- Его самого! Захочет - с того света придет!
- О… о… х-хо-хо-хо!.. - раскатилась Марья, присела и даже руками себя в коленках обхватила. - Старый же ты дурыня, до чего же меня только насмешит: ей-бо, сейчас тресну! Ох-хо-хо-хо-хо! Ой… ей… ой!
Солдат недоуменно поглядел на бабу и подумал:
"Баба-то - да! Проведет и выведет!"
- Ой же и дури в тебе накачано, Махайла! А все, должно, от писанья! Лучше бы гряды копал!..
- Скажешь тоже: и видел, да не видал! Знаем вашу повадку! Шалишь!
- Да не говорю, что не видал… только что ты вида-ал?.. - Марья опять зашлась дробным смешком, закашлялась и схватилась за грудь.
- Пономаря! - отвернулся солдат.
- Держите меня, сейчас упаду: это же чучело! Какой там еще пономарь?
- Чучело? - удивился солдат.
- А то нет?.. Пономарь?.. Сам же ведь прошлой осенью ставил!
Солдат почесал недоверчиво в затылке и хмельно улыбнулся:
- Ишь ты, память-то какая девушкина стала… ну, вот убей меня - не помню!
- Это у тебя писаньем отшибло!
- Сумно мне что-то: пойти посмотреть!
- Поди, поди, фефя, глаза разуй, слепой куклюй!
- Подожди, - говорит строго солдат, - погоди: надо проверить, потому что бабе так поверить нельзя! Баба сама себе правды не скажет!
Завернул он поспешно за угол дома и распахнул настежь калитку на огород, в огороде межи лежат от прошлогодних гряд, и у частокола щетинкой вылезла на припеке осочка, и уже взлохматилась местами молодая крапива.
"Гряды бы перекапывать надо, а тут балушки у старика на уме", - уже без смеха подумала Марья, но тут же опять залились у нее румянцем и запрыгали щеки, когда солдат в Михайловом виде, как бы робея, подобрался к той самой меже, в которую и в самом деле Марья повалила огородное чучело, думая сейчас же приняться за перекопку, а чучело стояло на самой середке гряды, расставивши руки, и только мешало, - подобрался, видит, нагнулся, сослепа еще не веря глазам, а из межи… Тут у Марьи захватило дух и по спине побежали мурашки, и на глазах застыли слезинки, которые одна за другой катились от смеха: из межи у Марьи совсем на глазах выскочил живой человек, очень даже похожий на пономаря, такой же кудлатый, волосы самоварного цвета, и по росту как будто подходит, только вместо подрясника в чучельном балахоне с латками и заплатками на каждом вершке, - вскочил и на ее Михайлу с кулаками!
- Чтой-ти-ка?.. Что же ж это такое?.. Видится, что ли?.. Ай уж люди до того заговорили, что и сама стала верить?.. - протерла Марья глаза, глядит: да, пономарь!
А в дыры так и сквозит белое, ядреное тело кутейной породы, и щеки круглые, словно налитые, лосные, лампадным маслом вымазаны, и глаза, как стекляшки, на солнце горят.
- Михайл… а Михайла, - задохнулась Марья.
Жалко уж стало старика, али и в самом деле перепугалась и потеряла всякое соображенье, но солдат, видимо, мало струсил, обернулся только на Марью, мотнул ей головой: дескать, что - видела?.. - а потом пригнулся чуточку и со всего маху ухватил балахон по середине, у пономаря глаза вылезли и болтаются сбоку, страшно уставились на Марью, руки смешно заболтались по сторонам, и ноги достают землю, а достать никак, видно, не могут, подтащил его солдат к частоколу и, поднявши на обеих руках высоко над головой, забросил на другую сторону в крапиву.
Показалось Марье, за частоколом тут же кто-то стремглав пробежал мимо дома в направлении к церкви, но кто это был, некогда было смотреть, потому что солдат сплюнул за изгородку и, подошедши к Марье, сказал:
- Ишь ты, дело какое!
У Марьи морозец еще пуще побежал по спине, как мышонок, упавший с потолка за рубашку; смотрит она на солдата и уж не смеется, но тот, видимо, не замечает ни смущения ее, ни испуга:
- Ишь ты, дело какое! Ведь верно чучело, Марья. Прости Христа ради! И верно ты сказала: глаза напучило!
- Чучело? - в расплохе переспросила Марья.
- Не то чтобы оно - оно, а и вроде как да! - сморгнул солдат. - Ишь ведь, что померещиться может!
- Ты же сам прошлой осенью ставил!
- Ничего не скажу: совсем, совсем из головы вон! Прости Христа ради!
- Вот видишь, Михайла, ты другой раз лучше смотри… а людям не верь, - спокойно сказала Марья, пришедши в себя с глазу на глаз с солдатом.
- Ладно… жена, говорится, мужу: хватит и ему же!.. Пойдем в избу, да становь самовар! Экое дело! Память отшибло!
Марья отперла дверь и покорно вошла в сени, не нашедшись ответить.
Солдат подхватил ее под локоток в сенной темноте и прошептал на ушко:
- Промеж прочим, дай вам, бабам, только потачку!.. Ишь, глаза-то у тебя как волчьи ягоды - несытые! Ну, ладно… не буду, смотри не шарнись затылком о притолку!
В темноте горели у Марьиного уха два уголька, но она их не видала.
Вошли они в избу, в избе ничего, чистенько, только по середине матица лопнула и потолок выгнулся, как верблюд в пустыне, и половицы под ногой словно живые.
Марья бросилась к печке, а солдат степенно помолился щепотью на образ Миколы в углу, осмотрел все хозяйским глазком и - на полати:
- Я малость, Марья, с похода сосну!
- Мигом, Михайлушка, алялюшки будут готовы! - пропела Марья из-за печки, глаз у нее разбежался и в грудях от удивления сперлось: не месила, не квасила, когда из дома уходила, а из квашни, гляди, тесто лезет через края на залавок!