Страница 24 из 61
"Да, - мекает он, - пудов десять будет… ай да Мишутка!"
Чудно дьячку смотреть на рыбину, сколько лет прожил, а такого чудища еще не видал, сколько, кажется, рыбы большой и малой за долгий свой век переловил, а такой не видывал…
- Не рыбина, а как купец хороший, только цепочки от часов через брюхо не хватает, - довольно улыбается Порфирий Прокофьич, забирая щепотку.
*****
…Солнышко золотым зайчиком вскочило из-под куста, где-то совсем, кажется, за Чертухиным близко выбивает красной лапкой веселую летнюю зорю, в лучах от него бегут к реке мужики, впереди всех Семен Родионыч, глаза -издали видно - выкатились, в руках большой топор горит лезвием к солнцу, остальные тоже простоволосые, всклоченные, рубахами без поясков на бегу полощут, издали кричат Порфирию Прокофьичу:
- Держи, Прокопич, держи его крепче!
- Не уйдет, - переминает губами Порфирий Прокофьич и сладко чихает.
- Где сом? - первый добежал Семен Родионыч.
- А эн он, - спокойно ответил дьячок, - что ж ты, не видишь?
- А я издали думал, что лодка!..
- Да, можно подумать, - равнодушно согласился Порфирий Прокофьич.
- Батюшки-и! - заахали подбежавшие мужики. - Матушки родимые, вот так сомина! Ну, и ловко, ай да Прокопич!
- Да и совсем не Прокопич… Это Мишуткино дело! - перебил их недовольно дьячок. - Ну, теперь, православные, полезай да кати его катком на берег, а то за кнут не вытянешь, да и не равно оборвешь!
Мужики ухнули в воду, подперлись под сома плечами и покатили по отмели на берег. И в самом деле, оказалась страшенная рыбина, главное дело, больно толст и мясист: брюхо в обхват не возьмешь и голова с разинутой пастью как окоренок.
- Не иначе, Прокопич, надо подводу, - говорит дьячку Семен Родионыч, - а то не снесешь!
- Это как есть, что подводу, а допрежь ему брюхо надо на улицу вывалить, а то сом разную пищу употребляет, как бы от него с нутра дух не пошел… дай-кась, Родионыч, топор!
Хрястнул дьячок со всего размаху сома в середину, и из него полилось молоко… у мужиков глаза вылезли на лоб.
- Это будет что же такое… какая пищия, Прокопич?..
- И-и-и, - протянул Порфирий Прокофьич, - вот кто доил на полднях молочко… Ай да и умник![11]
- Ай и в самом деле? - сперва не поверили мужики.
- Выпоек! - радостно опять замахнулся дьячок на сома. - Ишь, надулся, никак до главной кишки не долезешь!
Ударил Порфирий Прокофьич еще и еще, и под ноги к мужикам вывалился из сомовой брюхатины свежий творог, видно, молоко уже скислось, но перевариться еще все не успело с полден, мужики только головами качали да одурело прятали от Мишутки глаза.
- Вот вам, православные, - весело говорит Порфирий Прокофьич, - вот вам и творожок ваш на бережок, и сметаны набивайте в карманы!
- Ишь ведь, - сконфузились мужики, - какая умная рыба… приладилася вместо баб коров сдаивать!
- Корова - дура… ей и заботы мало, кто ее за титьку тянет!
- Теперь видно, что дура… да и мы, Прокопич, тоже дураки…
- Дураки, да не таки!
- Ведь Мишутку-то чуть не погубили… - оборотились мужики к Мишутке, но тот глядел на сома широко раскрытыми глазами и словно мужиков не расслышал.
- Ладно, - ответил Порфирий Прокофьич, - берите, православные, сома во дома!
- А будь он, Прокопич, на том месте! - в один голос сказали мужики. -На какой грех нас, греховодник, чуть не натырил!
Чудна мужичья душа, воистину верно: так и пролежал сом на берегу, пока его по косточке не растаскали вороны.
Глава четвертая
ЧЕРНАЯ СИЛА
Лениво катится деревенское время!..
Кажется подчас мужику, особливо когда всякое дело подходит к благому концу и надо уже забираться на полати с ногами, когда почнет изо дня в день за окном моросить частый дождик, похожий на бабьи безмолвные слезы, а где-то за лесом, должно быть на пойме или на Светлом, еще с утра завязнет по самые ступки последнее низкое колесо золотой радуги и так и провисит за дождевой дерюжкой, почитай, до вечера, - кажется тогда, что и время само остановилось, и не выдраться из болота радужной телеге, а вот нахлобучится на всю землю дождливая темь, и сколько ни лежи, подложивши под голову руки, а не дождешься рассвета, - тогда мужик ворочается с боку на бок, и зря в стороне от божницы на стене тикают засиженные мухами часы с царем на циферблате, вытянувши в темноту тонкие усики стрелок, кажется тогда, что считают они не минуты, а неровные колотки в левой груди, где хоронится сердце и откуда разливается по всему телу после страды лихая ломота…
Уж не с того ли оспода в старое время и прозвали мужика ленивым, прохаживаясь ему кнутом по спине, хотя и для бар и для мужиков время текет по-одинаковому, согласно своему заведенью, ночь же кажется длинной только тому, кому на работе дня не хватает… несмотря на ленивое время, мужик все же редко когда его замечает, угадывая на глазок по солнцу после утренней упряжки в работе время обедать да с укоризной глядя на часы в темноту, когда к осени разноется поясница и ноги так заломит к погоде, что готов их еще живым отдать за грехи…
А так, жизнь пройдет - не заметит!
Кажется, недавно полосу сеял, совсем вот вчера расчесывал зеленую косу на луговине, словно невесте, а тут дело, гляди, подкатило к расчету, и надо сбираться в дорогу, с которой никому уже нет возвращенья…
Так же незаметно пробежали, несмотря на колотьбу и лихое сиротство, и Мишуткины годы, скоро приспел ему срок, в который, по слову Порфирия Прокофьича, перестают ограждать человека две заглавные молитовки от всякой беды и напасти и каждому надо уже приниматься за целый псалтырь.
Стукнуло Мишутке десять годов, перевалило на одиннадцатый, а всякий, и не такой, как Мишутка, который по смышлености раньше времени все в жизни высмотрел да вызнал, - всякий с этим годом становится впервые на обе ноги, еще протягивая в духовной темноте невинные руки, как бы щупая впереди дорогу и землю: отломится от жизни первый несмышленый десяток, и редко когда к этому сроку из носу мальчишки висит индючья сопля, редко еще сохранится тупая чистота удивленного и как бы перепуганного миром детского взгляда, волос на голове сам уже начнет примериваться в скобочку, укладываясь посередке в пробор, и в зеленом еще глазу в самом уголке, как светляк в траве, загорится грешный, человечий, ненасытимый огонь…
После истории с полдневым сомом к тому же пошло у Мишутки все как нельзя лучше, историй никаких таких еще не случалось, мужики жили в тишине и отдаленности, и только стороной шли слухи, что верст за двадцать от нас али даже поболе проявилась большая разбойничья шайка, и часто по осенним ночам в сторону Чагодуя, где было побольше осподских поместий и где почаще проезжали с товаром купцы, стлалось по беспроглядному небу широкое зарево, похожее на рваную поповскую ризу, которую осенний ветер уносит на небо…
Но в самом Чертухине или где поблизости этих разбойников и в глаза не видали, знали только по слухам и первое время даже верили мало, махали руками, когда заходил про них со стороны разговор.
Это потом уж, спустя, когда душегубов выкурили из Раменского леса и они перешли поближе к нашему месту, начальство поставило на въезде в Чертухино высокий столб, крашенный в черную краску, с красной каемкой и с дощечкой на самом верху, на которой было выписано четкое слово: "Разбой".
Берегись, значит, проезжий купец, держи хорошенько у сердца кошель, а простой прохожий кисет с табаком да христианскую душу!
Однажды, совсем вскорости после случая с полдневым молоком, выгонял Мишутка из леса сельское стадо…
Денек выдался хмурый, недвижно висели на небе слоистые тучки, как морщинки под глазами у доброй старухи, и по краю над землей, где Гусенки, словно завешено небо рядниной, из-за которой высунул кто-то бороду с проседью и с крутым заворотом у самой земли… веяла оттуда чуть уследимая прохлада, незримой рукой проводившая нежно по каждой травинке, и на всем лежало бездумное спокойствие и тишина, согнулся сонно вершинами чертухинский лес, на опушке ольхи напружили в безветрии зеленые горбы, неся свою ношу, и только редко проковыляет над головой ворона обомлелым перед дождем крылом, каркая во все стороны и раздувая зоб, не зная еще, с какой стороны наверную найдет дождливая туча.
11
И-и-и, - протянул Порфирий Прокофьич, - вот кто доил на полднях молочко… Ай да и умник! - История о том, как сом доил коров, имела реальную основу. Младший брат писателя Сечинский А.А. вспоминал, как попадинская бобылка Катерина вдруг стала возвращаться с "полден" с пустым подойником. Подойдя как-то к реке, увидела хозяйка свою Буренку по живот в воде. "Тетка Катерина подобрала свое платье до колен и полезла в реку к Буренке. И шагах в двух увидела, что-то живое прильнуло к Буренкиному вымю. Бабка переполошилась, испугалась и подумала: "Это "нечистая сила", да что не может быть?" Помог вдове знахарь, колдун и рыболов Тихон Каблук. Он-то и подстерег прильнувшего к вымю коровы большого сома. Весил он более четырех пудов. Однако шли разговоры, что весил он пятнадцать пудов и был двух сажень длиною" (Отдел рукописей ИМЛИ, ф.67, оп.2, с.22-24).